27. VII. Утром проснулся рано, принялся за газеты. В России катастрофа... Голод разрастается, ширится, принимая размеры национального бедствия. Рушится советский строй и рушится так, как того я ожидал и всегда говорил. Теперь необходим сильный удар, от которого все рухнет и воспрянет родина... Тяжело торчать здесь, зная, что есть фронт на родине, на Дальнем Востоке... Как вырваться отсюда, принести себя вновь на новые жертвы?.. Сердце может не выдержать, голова трещит, так можно сойти с ума!
Ветер безжалостно рвет и треплет полотнище палатки, девятый месяц проходит под это осточертевшее хлопанье полотна, под стук веревок по крыше, под скрип стоек... Скоро, кажется, этому конец. Армия переводится в Болгарию.
Узнаю новость -ген. Травницкий, трус, грабитель, мародер, едет на Дальний Восток. Это его, кажется, "очередная акция". Этот лысый, как колено, недомерок имеет отвратительную привычку засовывать указательный палец себе в рот, затем, смачивая слюной свои косматые брови, приговаривать: "Осуществим очередную акцию". Не завидую ему, так как наша задача будет состоять в своевременном разоблачении этих господ, колод на ногах обескровленной ими армии, затоптанной в грязь их преступной работой. Настроение штабных офицеров такое же, как у "кобылки".
28. VII Вчера после проверки пришли Вася и Володя. Первый вскоре ушел в полковой театр, Володя же остался со мной. Сидели, вспоминали больные стороны нашей жизни, вспоминали светлое прошлое - триумфальное шествие освободителей к Харькову, Курску... Вдруг шум подъехавших автомобилей заставил нас подойти к спущенному полотнищу палатки: в ночной темноте мчались три одиноких "форда" - г-жа Врангель, м-м Куте (ее теперь иначе не называют) и ген. Кутепов с чинами. Через несколько минут раздались крики "ура", заиграл духовой оркестр...
Сегодня утром узнали подробности спектакля. До приезда было приказано встретить гостей криками "ура", оркестру играть "Преображенский марш"... Создать хотели взрыв патриотических чувств, одолевающих якобы галлиполийцев...
29. VII. Медленно уползла тяжелая, полная лишений зима, умчалась нарядная, жгучая весна-южанка, лето подходит к концу, слышны осенние мотивы в норд-осте, начали подвывать шакалы - приближается время тихого ужаса и жизни-пред-смертья... Колоссальная усталость, слабость физическая и духовное обнищание, каждый час уносит самое ценное - жизнь, каждый разговор уносит частичку силы духа... Каждая газетная статья пьет положительно кровь и наполняет все существо желчью. По словам одного корреспондента, мы не что иное, как монахи-воины и что здесь тихая обитель. По словам другого, здесь ярые монархисты. По словам, наконец, Сургучева, можно думать, что здесь и покойники, восстав, начнут петь: "Снова мы в бой пойдем!" - и никто не скажет, никто не может сказать, что здесь собралось все честное, все любящее родину, все отдавшее лучшее в жизни за счастье народа, что здесь офицеры в солдатских погонах, а не наоборот, что здесь люди чести и долга перед родиной.
23 ч. После тяжелого объяснения с к-ром батальона я сжег свое детище, свой дневник за два года гражданской войны. Думал вовсе бросить писать, дабы "следствием разговора с начальником не было последствий", как мне крикнул в порыве раздражения подполковник Кочергин. Нет сил передать всей тяжести расставания со своим творением - я представил себе Гоголя, сжигавшего свои рукописи, и все же жег, думая больше не писать... Но сил нет, и вновь я продолжаю строка за строкой запечатлевать будничную жизнь людей, их надежды, страдания...
Спор с комбатом принял в конце концов крайне безобразные формы. В повышенном и резком тоне он начал обвинять "гнилую русскую интеллигенцию"... Сказано им было много, вплоть то того, что "вы можете ехать в Прагу и Париж, где будете пользоваться успехами, занимаясь критиканством". И что, "ввиду могущих быть последствий разговора, нежелательных для вас, рекомендовал бы..."
"Последствия" мне хорошо известны за время службы в армии в гражданскую войну - "все протестующие" выводятся в расход "во имя спасения", как говорит Пешня, "престижа и сохранения власти". А потому я решил спрятать эти заметки в надежное место, а сам буду писать самые простые, обыденные факты без своего взгляда на них.
Всю ночь не мог заснуть. Стонал ветер, плакали сычи. В бараке 10-й роты спросонья бредила одна женщина, крича: "Спасите! Помогите! Ради бога!"
В штадиве до рассвета длился бал по случаю именин Вит-ковского. Был Кутепов, была баронесса Врангель, пировали, гремела музыка... "Пир во время чумы"... Так было, так есть и так, должно быть, и будет. Спаси, господи, люди твоя... На мои слова: "Или жизнь-борьба, или смерть",- Кочергин, криво ухмыляясь, заявил: "За чем же дело стало?! Револьвер ведь есть!"
В сумерках, сидя близко друг к другу, вспоминали о Белгороде, о священнике, повешенном за коммунизм, казненную гимназистку - любовницу Саенко, расстрелянного за пропаганду гусар-изюмца... Жуткие подробности всплывали перед нами в изображении очевидца...
1.VIII. Инф. листок штакора приводит статью из "Общего дела", характеризующую настроение народных масс в Совдепии словом "затишье". Штиль перед бурей чувствуется в кратковременном затишье - голод сделает свое, голод убьет комис-саро-державие. Так хочется вновь бороться с коммунизмом, бить его, не давая опомниться, хочется, как еще никогда, попасть на Дальний Восток, на родину.
Днем ходил купаться в море... Груды бронзовых тел распластались по песку. Часть купается - сосредоточенно-молча, нет смеха, шутки, веселья - впечатление работы, а не удовольствия... Люди пришли сюда, чтобы отдохнуть от намозоливших глаза лагерей. (Записался к сибирякам, чтобы попасть на Даль-млій Восток, и страшно радовался, строил планы.) Кочергин язвительно бросил: "Езжай, может, подхватишь еще дальневосточную лихорадку. К тебе всякая зараза прилипает. Не везет вам, Найдичам".
4. VIII По газетным сведениям на Дальнем Востоке происходит что-то странное: там также по-видимому не пришли еще к выводу, что наша сладость в отсутствии полного единства между армией и общественностью. Люди не могут понять, что есть только два выхода: смерть или победа! Победит тот, у кого нервы окажутся крепче, кто сильнее любит свою родину, свой народ, для кого они -все!
5. VIII Подполковник Степанов и подполковник Зварич принесли двух огромных крабов и сейчас их истязают. Зварич бьет их карандашом по глазам, крабы в бессильной злобе подпрыгивают, впиваются в дерево и вновь беспомощно распластываются на столе, пытаясь удрать. Вокруг враги... Мой голос против жестокосердия - капля в море. В Галлиполи рассказывают, как группа инспектирующих офицеров ловит кошек и, перебив им ноги, пускает. Полное озверение людей, притупление "буржуазных чувств"!
6. VIII Живешь ощущениями, вызывающими воспоминания: в затяжках дыма вдруг переносишься в далекие годы студенчества, в смолистом запахе вдруг почудится сосновый бор в Черемушной на берегу Донца, в запахе мыла вдруг увидишь себя ребенком в ванне... Везде и всюду обонятельные и вкусовые галлюцинации. Во сне, вернее перед сном, в полузабытьи- зрительные... Ушел весь в прошлое, им живу... Пачка писем, локон волос и тьма воспоминаний - все, что осталось от жизни!
Утром по нашему лагерю разнеслась весть о побеге нескольких солдат из учебной команды, где людям прививают патриотизм постановкой под ружье на полуденном солнцепеке.
Приходили в роты полковые дети - продукт гражданской войны, выкидыши родины, они приходят, как домой, ближе роты у них никого нет.
9.VIII После обеда лег спать, и приснился удивительный сон. Я попал будто бы в огромный дом-сундук без окон: темно-коричневого дерева стены, потолок, полы, двери... Стоит полутьма, бродят в темно-коричневых костюмах люди, хлопают двери... Я обратился к "заведующему" зданием, который сообщил, что здесь "тюрьма духа". Вокруг нее, дескать, безграничная пустота, голое, бесцветное, ровное пространство, все пусто, плоско, беспредельно... Здесь все живут сами в себе, и только! Выхода к спасению отсюда нет - это смерть духа, плоть же бессмертна и обречена на вечное существование! В ужасе я проснулся...
10.VIII Вчера долго не спали, говорили об общем обнищании, истощении, слабости и апатии к жизни. Вспомнили случай с одним из солдат марковского дивизиона, покушавшимся на самоубийство топором. Как он говорил: "Дошел до точки, жить нет смысла, нет цели". Здоровый, рослый молодой человек, нанесший себе четыре раны в голову, все же выжил и... не теряет надежды покончить с собою. Смерть у него -цель жизни!
Рано утром зашел поручик Захаров, один из многих "бывших людей", когда-то земский деятель: "Теперь Захарычем стал, не теряю надежды дойти до Захарки... Из Николая Николаевича и барина... да! Такова судьба -одни из Ванек выходят в Иваны и дальше в Иваны Батьковичи, а мы превращаемся в Захарок... Жить страшно -от семьи и состояния ничего не осталось, тело и дух обнищали, единственная заветная мечта-уйти, уединиться, стать бродягой..." А раньше была же-на-врач, у самого кабинет, теперь же - глаза мигают, трясется голова, изо рта вылетают хрипы.
Все мы "бывшие люди", все с более или менее ярким про* шлым... Будущее же наше, по крайней мере, ближайшее,- неприглядно... Тяжело и обидно за море пролитой впустую крови, за неисчислимое количество жертв, принесенных во имя лжи!