Прежде чем де Лэси ответил на эти доводы, аббатиса встала, сославшись на полную свою неспособность давать советы по мирским делам, а также на устав своего ордена, который велит - как добавила она, краснея от досады и повысив голос, - "заниматься, прежде всего, делами обители". Она оставила обрученных в монастырской приемной, в обществе одной лишь Розы, благоразумно державшейся поодаль.
Исход их беседы, видимо, удовлетворил обоих; и когда Эвелина объявила Розе, что вскоре они под надежной охраной вернутся в замок Печальный Дозор и останутся там до завершения крестового похода, то говорила это тоном искреннего удовлетворения, какого служанка не слышала от нее уже много дней.
Эвелина высоко оценила внимание коннетабля ко всем ее желаниям, и обо всем поведении его говорила с пылкой благодарностью, близкой к чувствам еще более нежным.
- И все же, милая госпожа, - сказала Роза, - если говорить откровенно, вы должны сознаться, что годы, которые пройдут между вашим обручением и свадьбою, кажутся вам скорее желанной передышкой, нежели чем-нибудь иным.
- Я признаю это, - ответила Эвелина, - не скрыла я и от будущего супруга, что именно таковы мои чувства, хотя это, может быть, звучало нелюбезно. Я еще очень молода, Роза, вот отчего я боюсь обязанностей, которые лягут на супругу де Лэси. Тревожат меня также недобрые предзнаменования. Проклятая одной из моих родственниц и, можно сказать, изгнанная другою, я сейчас кажусь себе существом, которому суждено всюду нести с собой беду. Но время развеет эти страхи. Когда мне будет двадцать лет, Роза, я стану вполне взрослой женщиной, во мне окрепнет дух Беренжеров и я преодолею сомнения и страхи, какие терзают девушку семнадцати лет.
- Ах, милая госпожа, - сказала Роза, - пусть Господь и Пресвятая Дева Печального Дозора устроят все к лучшему, а мне все же хотелось бы, чтобы этого обручения не было, или раз уж оно состоялось, то и венчание тотчас за ним следовало бы.
Глава XX
И сошлись друзья на зов короля:
По трое, парами, по одному -
Но лорд-маршал, входивший первым всегда,
Вошел последний к нему.
Старинная баллада
Если леди Эвелина закончила свой разговор с де Лэси вполне довольная, то чувства самого коннетабля достигли более высоких степеней восторга, чем он привык испытывать или выражать; и восторг этот еще возрос, когда лекари, лечившие его племянника, явились с подробным отчетом о его болезни и заверениями в очень скором выздоровлении.
Коннетабль приказал раздать милостыню беднякам и пожертвования монастырям; велел, чтобы служили мессы и возжигали свечи. Он посетил архиепископа и получил от него полное одобрение своим действиям, а также обещание сократить пребывание в Святой Земле до трех лет, считая со дня отправления из Англии и включая время, какое потребует обратный путь на родину. Одержав верх в самом главном, архиепископ счел за благо в остальном пойти на уступки человеку столь высокого ранга, как коннетабль, чье доброе отношение к походу было, пожалуй, не менее важно для успеха, чем личное его присутствие.
Словом, коннетабль возвратился в свой шатер весьма довольный удачным разрешением его затруднений, которые еще утром казались почти непреодолимыми. Когда его приближенные собрались, чтобы помочь ему раздеться (ибо у феодальных лордов, в подражание суверенным монархам, были свои levees и couchees), он раздавал им награды и при этом шутил и смеялся веселее, чем они когда-либо слышали.
- Тебе, - обратился он к менестрелю Видалю, который в новой богатой одежде почтительно стоял среди прочих слуг, - я сейчас не дам ничего; но оставайся подле меня, пока я не засну, и утром я награжу твою музыку и пение, насколько они мне понравятся.
- Милорд, - сказал Видаль, - я и так уже награжден и честью, и нарядом, более подобающим менестрелю короля, чем моей скромной особе; но дайте мне тему, и я приложу все старания - не из алчного ожидания щедрот, но из благодарности за уже полученные.
- Благодарю и я тебя, приятель, - сказал коннетабль. - Гуарайн, - добавил он, обратившись к своему оруженосцу, - выставь стражу, а сам останься здесь! Ложись на медвежью шкуру и спи, а если хочешь, послушай менестреля. Ты ведь, кажется, знаток их искусства.
В те тревожные времена в шатре каждого барона обычно спал кто-то из верных слуг, чтобы в случае опасности тот не остался без защиты. Гуарайн вынул меч из ножен и лег, держа его в руке, чтобы при малейшей тревоге вскочить вооруженным. Его темные глаза, в которых сон боролся с желанием послушать певца, были устремлены на Видаля; отражая свет серебряного светильника, они блестели, точно глаза дракона или василиска.
Взяв несколько вступительных аккордов на своей лютне, менестрель попросил коннетабля назвать тему, а он постарается показать свое искусство.
- Верность женщины, - ответил Хьюго де Лэси, опуская голову на подушку.
Сыграв краткую прелюдию, менестрель спел следующую песню:
1
Женщина честна, верна -
Выводите письмена
На песке, в потоке чистом,
В лунном свете серебристом!
И уверить смею вас:
Тверды, прочны, как алмаз
Эти надписи в сравненье
С тем, в чем смысл их и значенье!
2
И паучья нить прочней
Истинности их речей.
Больше вес в зерне песчаном,
Чем в обете их обманном.
Правдою моих к ней чувств
Мерю ложь коварных уст.
Утром ей поверю снова -
Вечером нарушит слово!
- Что это, негодяй! - крикнул коннетабль, приподнявшись и опираясь на локоть. - От какого пьяного рифмача перенял ты эту дурацкую песню?
- От старого, оборванного и угрюмого приятеля моего по имени Опыт, - отвечал Видаль. - Дай Бог, чтобы он не взял в обучение вашу светлость или другого достойного человека!
- Да ну тебя! - сказал коннетабль. - Ты, как я вижу, из тех умников, которые много о себе мнят потому лишь, что умеют обратить в шутку предметы, перед которыми истинные мудрецы благоговеют: честь мужчины и верность женщины. Ты зовешься менестрелем, так неужели у тебя нет песни о женской верности?
- Их было у меня много, милорд, только я не пою их с тех пор, как оставил ремесло шута, которое тоже является частью Веселой Науки. Впрочем, если угодно вашей светлости, я могу спеть на эту тему одну хорошо известную лэ.
Де Лэси жестом выразил согласие и снова лег, пытаясь задремать. А Видаль запел одну из многочисленных и крайне длинных песен об истинном образе верности - прекрасной Изольде; о верной любви, какую она питала и сохранила среди множества опасностей и препятствий к своему возлюбленному доблестному Тристану в ущерб тому, кого любила меньше - своему супругу, незадачливому Марку, королю Корнуэльса, которому, как известно, Тристан доводился племянником.
Не та это была песнь о любви и верности, какую выбрал бы де Лэси; но нечто похожее на стыд не позволило ему прервать ее; быть может, он не хотел поддаться неприятному чувству, какое вызывала у него песнь, или даже признаться в нем. Вскоре он заснул или притворился, что спит; музыкант еще продолжал некоторое время свое монотонное пение, но потом и его начала одолевать дремота; слова песни и звуки, еще издаваемые лютней, стали отрывочными. Затем звуки умолкли совсем, и менестрель, казалось, погрузился в глубокий сон: голова его свесилась на грудь, одна рука опустилась вдоль тела, другая лежала на лютне.
Однако сон его был недолог; а когда он пробудился и оглянулся вокруг, разглядывая при свете ночника все, что находилось в шатре, на плечо ему опустилась тяжелая рука, и голос бдительного Филиппа Гуарайна прошептал ему на ухо:
- Твоя служба на эту ночь окончена. Ступай к себе, и притом как можно тише.
Менестрель, не отвечая, завернулся в плащ и вышел, все же несколько обиженный столь бесцеремонным прощанием.
Глава XXI
Ну, это королевы Маб проказы!
Ромео и Джульетта
Предметы, занимавшие наши мысли в течение дня, обычно являются нам и во сне, когда наше воображение, не сдерживаемое рассудком, сплетает из обрывочных мыслей собственные фантастические узоры. Неудивительно поэтому, что де Лэси в своих сновидениях каким-то образом отождествлял себя с Марком, несчастным королем Корнуэльса, и что он пробудился от этих неприятных снов более мрачным, чем был, когда укладывался спать. Пока оруженосец обставлял его levee со всей почтительностью, какая в наши дни окружает одних лишь монархов, он был молчалив и погружен в задумчивость.
- Гуарайн, - промолвил он, наконец, - знаешь ли ты дюжего фламандца, который, говорят, отлично показал себя при осаде Печального Дозора? Такой высокий, дородный детина.
- Конечно, знаю, милорд, - ответил оруженосец. - Это Уилкин Флэммок; я только вчера его видел.
- В самом деле? - сказал коннетабль. - Здесь, в городе Глостере?
- Так оно и есть, милорд. Он прибыл сюда со своим товаром, но также и затем, думается мне, чтобы повидать свою дочь Розу, которая состоит при особе молодой леди Эвелины.
- Он ведь, кажется, бравый воин?
- Как большинство его земляков. В обороне - крепче нету, а на поле толку мало, - ответил оруженосец-норманн.
- И, кажется, человек верный? - продолжал коннетабль.
- Верный, как большая часть фламандцев, когда за верность им платят, - сказал Гуарайн, немного удивленный необычным интересом, какой проявлялся к существу, как он считал, низшего разряда.