Глава 18
Богородское
Передышка от разбоев, будто неимоверный груз сняла с души Каина. Он устал от постоянного не покидающего его даже на сутки напряжения, безжалостных разбоев, порой жестоких и кровавых, и вот теперь, когда напряжение схлынуло, он по-настоящему отдыхал, чувствуя, как ожесточенную душу наполняет ни с чем не сравнимое, сладостное успокоение, когда не надо ни о чем заботиться, "ни морщить репу" об очередном грабеже, не готовить себя к деликатным разговорам со светскими повадками. Все! Пока ничего этого не надо. Отдыхай, зачерствелая, преступная душа!
И Каин отдыхал. Часто выходил на крутояр, любовался неоглядными далями и вдруг… начинал петь
Вниз по матушке по Волге,
От крутых красных бережков,
Разыгралася погода,
Погодушка верховая,
Верховая, волновая.
Ничего в волнах не видно -
Одна лодочка чернеет,
Никого в лодочке не видно -
Только парусы белеют,
На гребцах шляпы чернеют,
Кушаки на них алеют.
На корме сидит хозяин,
Сам хозяин во наряде,
Во коричневом кафтане,
В перюеневом камзоле,
В алом шелковом платочке,
В черном бархатном картузе,
На картузе козыречек,
Сам отецкой он сыночек.
Уж как взговорит хозяин,
И мы грянемте, ребята,
Вниз по матушке по Волге
Ко Аленину подворью,
Ко Ивановой здоровью.
Аленушка выходила,
Свою дочку выводила,
Свои речи говорила.
Увидела молодца,
Не дошед Дуня к Ванюше,
Поклоняется,
Речи Ваня говорит,
Постоять Дуне велит.
Ах, не в гусельцы играют,
Не свирели говорят, -
Говорит красна девица
С удалым молодцом:
"Про нас люди говорят,
Разлучить с тобой хотят,
Еще где тому бывать,
Что нам порозну живать,
Еще где же тому статься,
Что бы нам с тобой расстаться,
На погибель бы тому,
Кто завидует кому"…
Пел Иван протяжно и задушевно, своим густым полнозвучным голосом, с едва заметной хрипотцой, которая не только не портила его песню, но и придавала особенный колорит.
Иногда позади его останавливались варнавинцы, прислушивались к незнакомой песне, одобрительно кивали. Хорошо поет молодой купец, добросердечно. То ли с тоски, то ли с доброго расположения духа. В чужую душу не влезешь.
Разумеется, была в Варнавине и торговая площадь, уставленная небольшими деревянными лавчонками. Иван приходил, разглядывал товары, интересовался ценами. В основном предлагали мед, свежую и копченую рыбу, лубяные изделия, калачи и баранки. Меду Иван купил, а вот лесоторговца на базаре он не приметил.
- Тебе, ваша милость, надо к Гавриле Ладникову обратиться. Он здесь всеми лесными делами ворочает. Его избу каждый укажет, - подсказал Ивану один из торговых людей.
Побывал Иван и у Ладникова, потолковал, посулил взять лесу на большую сумму, чем порадовал лесоторговца, но особо с ним не откровенничал: Гаврила так и не услышал, куда пойдет лес и к какому хозяину. Назови имя костромича или ярославца, или из другого города, а кто-нибудь нагрянет к Ладникову из названных мест и заявит, что купца оного и слыхом не слыхивал.
Осторожен был Иван, и эта осмотрительность давно стала его второй натурой, что весьма помогала во всех его делах, даже самых смелых.
Отдых Ивана был своеобразен. Через два-три дня ему, как непоседливому человеку, уже наскучило пребывать в одном месте, и тогда он начал обходить окрестности. Порой уходил на несколько верст, пока однажды не повстречал на одной из узких, не особо объезженных, поросших низкой травой дорог, одного из мужичков в сермяге, подпоясанной лыковым пояском.
- Откуда плетешься, мил человек?
Мужичок, увидев перед собой человека в купеческой сряде, отвесил поясной поклон.
- Так ить эта дорога варнавинцам известная, ваша милость.
- А мне нет, ибо человек не местный.
- Никак на струге в Варнавин пожаловал. Видели, когда мимо нашего Богородского на судне проплывали.
- Деревенька, что с большим озером?
- Ага.
Мужичок был в лаптях и с заплечной сумой. Предложил:
- Поесть не хочешь? У меня скляница квасу, лучок, чесночок да хлебушка ломоть.
Иван головой крутанул. В жизни не встречал такого бесхитростного, простодушного человека.
- А что? Можно и перекусить маленько.
- А как же? Что пожуешь, то и поживешь. Человек из еды живет. Каков ни есть, а хочет есть, по сытому же брюху хоть обухом.
Иван весело рассмеялся на словоохотливого мужичка.
- Самую суть изрекаешь, братец. Раскрывай свою скатерть самобранку. Как звать тебя?
- Гурейка сын Травников.
- А меня Василь Егорычем можешь называть.
- А обижаться не будешь? Ты, ить, никак из купцов, ваше степенство, а я мужичонка лапотный. Какой ты мне Василь Егорыч? Ни кум, ни сват.
- Хоть Василием зови, коль хлебушком поделился.
- Как прикажешь, Василь Егорыч, но… Ты кваску-то не жалей, хоть всю скляницу выпей. До Варнавина рукой подать, из колодезя напьюсь, а то из калюжины полакаю. Тут водица чистая, не часто по дороге ездят.
- Добрая у тебя душа, Гурейка, редкая.
- Обыкновенная, ваша милость, как у всех мужиков в Богородском.
- Ошибаешься, братец. Бывал я во многих весях, но чересчур добрых мужиков я что-то не встречал… Далеко до деревеньки?
- Рукой подать. Версты три с гаком. Аль глянуть хочешь?
- Может, и гляну. Спасибо тебе, добрая душа, за хлеб-соль. А это тебе на раходы.
Иван протянул мужичку пять рублевиков. Тот даже рот разинул: таких громадных деньжищ веки вечные не видал. Заморгал глазами и долго оторопело разглядывал на ладони деньги.
- Ишь какие баские. Ну и ну.
Полюбовался, поахал и протянул деньги назад.
- Благодарствуйте, ваша милость. Взять не могу.
Пришел черед удивляться Ивану.
- Да ты что, братец. Я ж от чистого сердца. Прими!
- Не, ваше степенство. Дармовых денег не беру. Ты и съел-то на полушку, а даешь мне и впрямь, как за скатерть самобранку. Не возьму! И не уговаривай. Хоть на колени встань - не возьму!
- Диковинный же ты мужик. Неужто у вас в деревеньке все такие?
Мужичок наморщил потный открытый лоб, малость подумал.
- Один, почитай, взял бы, но он мужик пришлый, а наши - нет.
- Полушкой не располагаю Должником у тебя буду, добрая душа. Авось, еще и встретимся. Ну, будь здоров, святой человек.
- И тебе доброго здоровья, ваша милость. Храни тебя Господь.
Мужичок вновь поклонился в пояс, закинул отощалую суму за плечи и пошел в горку, ведущую к Варнавину.
А Иван шел к деревеньке и всю дорогу перед его глазами стоял Гурейка. И впрямь диковинный мужик. А ведь не блаженный. В деревне, почитай, все мужики бессребреники. И что за народ? Сирый мужик, живущий в бедности, перебивающийся с корки на квас, отказался от денег. "Дармовых не беру". Воистину чудеса. И самое поразительное, что "дармовых" денег не берут, почитай, все богородские мужики.
Иван даже остановился: такое необычное чудо никак не вписывалось в его понятие о жизни людей. Ведь деньги - это и власть, и сила, и сама волюшка. Ты себя чувствуешь полностью раскрепощенным, ни перед кем ни прогибаясь, никого не страшась. Сам себе хозяин. А тут? Встретился мужичок в лаптях и убогой сермяге - и плевать ему на "дармовые". Это что-то сверх естественное: в природе такого не бывает.
Иван продолжал неспешно шагать по дороге, но назойливая мысль так и не покидала его. Отчего ж не бывает? А Земеля разве берет "дармовые" деньги? Напрочь отмахивается! Получает лишь за бурлацкую работу, лишней копейки себе не возьмет. Тоже из блаженных? Вовсе нет. Разумный Дед со светлой головой. Выходит, существуют такие странные натуры. Послушать Деда, так он, Иван, настоящий Каин, оправдывающий свою громкую кличку. Убивец, злодей, один из самых жестоких людей, плодя своим злодейством все новое и новое зло. И говорит Земеля с таким веским воззрением, что, кажется, и крыть его нечем.
Чем дольше раздумывал Иван о Гурейке и Деде, тем все больше нарастала в его голове смута, которая исподволь начинала его тревожить во время бесед с купцом Надеем Светешниковым, который продолжал дело своего предка и чуть ли не все деньги копил на благотворительные дела по благолепию города, сиротские дома и храмы. Тоже блаженный? Мудрейший человек, один из самых уважаемых людей Ярославля. И такие людей, как говорит Светешников, в каждом городе найдутся.
Смута в голове Ивана нарастала. Он уже в эти минуты позабыл даже про своего любимца Стеньку Разина, который для него был как свет в окне. И тогда он начинал злиться, стараясь прогнать удручающие мысли, тем более, только что на его душе было все легко и просто.
Слева его высилась высоченная гора, усеянная елями и соснами. Но вскоре гора кончилась и блеснула частичка чашевидного озера, которое было как на ладони, когда он стоял на носу судна. А затем плохо наезженная дорога стала вновь подниматься к пологому угору, на котором завиднелись первые избы Богородского.