Появился Дон Камерон, от которого разило виски, и коренастый лысый человек с бородкой - Генри Джеймс, он только что приехал из своего дома в Ржаном поле. Каролина была еще совсем маленькая, когда знаменитого писателя привез в Сен-Клу Поль Бурже. На нее произвел впечатление его чистый, без акцента, французский, ее заинтересовало и то, что у этого американца как будто два имени, но нет фамилии: Генри Джеймс. "Ну а дальше?" - спросила она отца. Полковник не знал, да и знать не хотел. Он недолюбливал литераторов, за исключением Поля Бурже, агрессивный снобизм которого импонировал полковнику Сэнфорду: "Книг его я осилить не в состоянии. Но он понимает le monde de la familie". Когда полковник говорил что-нибудь по-французски, это всегда звучало ужасно, хотя у него был неплохой слух; он любил музыку, но не музыкантов. Он даже написал оперу о Марии Медичи, которую никто не хотел ставить, если он не возьмет на себя расходы. Но поскольку полковник принадлежал к людям, не способным потратить ни пенни для собственного удовольствия, опера так и не была поставлена при его жизни; впрочем, можно ли назвать это жизнью? Каролина поклялась себе, что не повторит отцовских ошибок.
Послышался громкий и резкий голос Дона Камерона:
- Но вы могли бы хоть попробовать!
- Но, мой дорогой сенатор, я уже изрядно омашинен. В своем Лэмб-хаусе я оснащен, как новейшая и современнейшая мануфактура, готовая к интенсивному производству, главный инженер которого безнадежно привязан к этой утонченной машине, что приводится в действие поистине виртуозным прикосновением к ее… - Голос Джеймса звучал глубоко и звучно, он исторгался из его широкой бочкообразной груди. В ней прячутся легкие певца, подумала Каролина, ему всегда хватало дыхания, сколь бы длинно закрученной ни была тирада.
- Вы никогда не пожалеете об этом, - настаивал Камерон. - Я знаю, сам ее испытал. Я не писатель, но уверен, что она изменит всю вашу жизнь.
- Ну это вы преувеличиваете! - начал было Джеймс.
- О чем это вы? - вмешался в разговор Адамс.
- Вам я уже показывал. - Маленькие, красные, подозрительные глазки смотрели теперь на Каролину. - Я продаю эту вещь, точнее, права для Европы. Исключительные права.
- Наш друг сенатор… - Каролина заметила, что прежде чем заговорить Генри Джеймс глубоко вобрал в легкие воздух; благодаря полковнику она знала уловки оперных певцов и другие оперные тайны, - … пребывая теперь в изгнании… нет, скрывшись в этом философическом убежище от сенатской суеты, обратил всю силу своего внимания на коммерческий объект, который он совершенно справедливо полагает для меня, более чем для кого-нибудь другого, исключительно полезным, да к тому же занимательным, но произведет ли сенатор в качестве распространителя… или, точнее, соблазнителя такое же впечатление на мисс Сэнфорд, какое он произвел на меня своим описанием, таким ярким и захватывающим, коммерческого объекта, название которого вы, мой дорогой Генри, хотите узнать, я не в состоянии без риска даже предположить. Mais еп tout cas, мадемуазель Сэнфорд, я не могу даже вообразить, что вы, владелица великолепного дворца Сен-Клу-ле-Дюк, проявите любопытство к изделию сенатора Камерона, любопытство истинное или притворное, вынужден я добавить, разве что…
- Но что, что это такое? - воскликнул Генри Адамс, не в силах более выносить нескончаемые фразы, обвивающие присутствующих наподобие Лаокооновых змей.
- Пишущая машина, которую я рекламирую, - сказал сенатор Камерон.
- Мне на мгновение показалось, что речь идет о домашней гильотине, - сказала Каролина.
- Гильотина для домашнего обихода? - переспросил Адамс и тут же ответил на свой вопрос. - Отличная идея! Нам пригодилась бы такая штука на Лафайет-сквер.
- Ну, если мистер Джеймс поддержит нас своим благожелательным отзывом… - начал сенатор Камерон.
- Но я повенчан, сенатор, с другой… Разрешите мне произнести для всех присутствующих достойное имя - я соединен уже почти в течение двух блаженных и счастливых лет с пишущей машиной "Ремингтон".
- И вы сами ею управляете? - Каролина не могла себе представить тучного Джеймса, стучащего своими короткими пальцами по клавишам машины.
- Нет, - сказал Генри Адамс. - Он прохаживается по оранжерее и нашептывает свои фразы на ухо пишущему машинисту, а тот переводит их на ремингтоновский язык.
- Который в своих лучших образцах очень похож на английский, - добавил Генри Джеймс, поблескивая глазами.
Каролина дала себе слово прочитать его книги. Кроме "Дейзи Миллер" (прочитать эту вещь была просто обязана каждая американка в Европе) Каролина не раскрыла еще ни одной книги человека, которого многие знающие американцы в Париже называли Мастером.
- Я вам все равно привезу образец, - обиженно сказал Камерон. - Пусть ваш машинист его испытает. Эти новинки могут принести целое состояние. А где же Лиззи?
Никто не знал. В комнате ее не было. Когда Камерон пробирался сквозь сбившихся в кучу детей, Эдди низко поклонился сенатору, но тот его даже не заметил.
- Наш друг Дон очень настойчив, - произнес Генри Адамс дружелюбным тоном, чего нельзя было сказать о выражении его лица. От Каролины не укрылось, что Джеймс это заметил.
- Очень тяжело, должно быть, потерять место в сенате, после того как столько лет находился в центре событий, - с несвойственным ему сомнением в голосе сказал Джеймс.
- Ну, я думаю, он не тужит. Богат, владеет собственностью в Южной Каролине…
- Лиззи или Доне, как вы ее называете, вероятно, тяжелее. - Джеймс пристально всматривался в лицо Адамса.
- Она была не вполне здорова, - безучастно и даже равнодушно сказал Адамс. - Вот почему мы с Доном образовали синдикат и сняли на лето это имение, которое объединило всех нас.
- Насколько я могу судить, у нее цветущий вид.
От ответа Генри Адамса избавил дворецкий, которому наконец удалось проявить себя во всем блеске. Длинный и неестественно прямой, с мертвенно-бледным лицом Бич, застыв в дверях, громким басом торжественно объявил:
- Его превосходительство посол Соединенных Штатов Америки Джон Хэй с супругой.
- Вероятно, мне следует прокричать троекратное "ура", - сказал Генри Джеймс, - и как можно громче.
- Не надо, - возразил Адамс.
Хэи были странной парой. Он - маленький, худой, бородатый, с лицом, которое издали казалось мальчишеским, а вблизи сморщенным и словно обтянутым желтой замшей. Как и другие, он носил острую бородку и густую шевелюру с пробором посередине. Волосы подкрашены в унылый каштановый цвет, как у его жены, женщины высокой и крупной, с широким лицом; она казалась еще более крупной и внушительной рядом с мужем. В ее лице Каролина различала черты Дела; удивительно, что кроме вздернутого носа в нем не было ничего от отца. Хэй протянул руку Джеймсу, с которым они были старые друзья.
- Кстати, когда мне потребовался работодатель по эту сторону океана, - сказал Джеймс, из всех присутствующих обращаясь к Каролине, - то было четверть века назад, мир тогда был моложе и мы были молоды вместе с ним, если позволить себе чисто диккенсовское стилевое излишество, именно Хэй, бывший тогда редактором "Нью-Йорк трибюн", один бог знает какими ухищрениями убедил эту достойную газету воспользоваться моими услугами в качестве своего бесполезного парижского корреспондента.
- Мой самый умный поступок. - У Хэя оказался низкий звучный голос и чисто американский акцент, показавшийся Каролине на этот раз удивительно приятным. - Теперь же вы стали великим, и ваш бюст, наряду с Цицероновым, украшает мой кабинет. Адамс часто вас сравнивает; оригиналы, разумеется, не бюсты. Каждый раз, заходя ко мне, он придумывает нечто новенькое на эту тему.
Дел уже рассказывал Каролине об удивительном жилище Хэя - Адамса в Вашингтоне. Они дружили еще со времен Гражданской войны; их жены тоже были симпатичны друг другу, что Каролина находила непостижимым и сказала об этом Делу, немало смутив его невинную душу. Уехав из Кливленда, штат Огайо, где Хэй сначала работал на своего тестя, а потом стал его компаньоном, Хэи перебрались в Вашингтон, главным образом из-за Генри Адамса, который поселился там, как он объяснил Каролине, повинуясь закону природы, гласящему, что Адамсы всегда тяготеют к столицам. Поскольку ему не суждено было стать президентом подобно двум своим предкам, он решил по крайней мере обосноваться напротив Белого дома, где столь плачевно правили оба Адамса, и там, поблизости от своего фамильного дома, он имел возможность писать, предаваться размышлениям и с помощью закулисных манипуляций даже влиять на ход истории.