4
Прокатилось время летнего солнца, потянуло осенними туманами, оперилась птица, нагулялся зверь. Евра жила по-прежнему: мужчины ставили в запоре морды, отсаживали рыбу в садки, а женщины готовили урак, вялили рыбу на скудном солнце, засыпали на зиму ягоду. Мотался по волостным делам Тимофей Картин, еще одного сына родила Околь. Уже готовили Картины калым, собирался Сандро после окончания соболиной охоты посвататься и выкупить Саннэ. Радовались за них евринцы. Однако Митяй из Сам-Павыла, отец Саннэ, искоса глядел на молодого Картина.
- Всю добычу с отцом в голодный год раздавали… А сами-то не сильно богаты, хотя много добывают. Что толку от такой семьи, от такого мужика - все, что добудет, раздаст. Нет, не от щедрости это, наверное, от гонору, от похвальбы, - громко, при всем народе осудил Митяй Картиных.
Но люди знали: завидует Митяй, был он много лет знатным охотником, однако Тимофею всегда уступал, а подрос Сандро - тоже стал добывать больше Митяя. Теперь-то и подавно: сломал Митяй ногу в урмане…
Нет, Сандро Картин вовсе не хвастун, просто он могучий, просто сила в нем играет и бродит, и оттого он щедр, что добр. Но не хочет того видеть Митяй.
- Нет, погодить надо. Сандро - сполох. Кончится его фарт, или потеряет он глаз, и будет Саннэ бедствовать, бегать ко мне за горелой коркой.
На игрищах, на горке посреди Сам-Павыла, увидел Саннэ Юван - работник Леськи. Заворожила его Саннэ, сама не ведая и не зная о том. Как тень крался за Саннэ Юван, и голос ее отдавался в нем музыкой семиструнного "лебедя". Следил, но не подошел, видел, что та милуется с Сандро из Евры. Но осталась в Юване девушка солнечным светом, тайной надеждой и щемящей тоской.
- Ты что, Юван, бродишь как вареный, - спрашивал его Леська. - В землю смотришь али потерял чего?
Юван вздрагивал и потаенно улыбался. А Леська задумался: не хитрит ли чего работник, может, недоброе носит?
На третий день Леська зазвал его к себе, плеснул огненной воды и, хитро улыбаясь, спросил:
- Если клад нашел, но не поднимешь - поделись. Если украсть чего задумал, не таись - давай напополам.
Обиделся Юван.
- Какой клад? Кого украсть? Что ты, что ты, хозяин…
- Почему ходишь не в себе? - резко потребовал Леська. - Отвечай! Я - твой хозяин. Не то выгоню! Живи один, как собака, - и отвернулся Леська, но глаз не отвел, только чуть веко опустил.
- Девушку в Сам-Павыле видел… - выдавил из себя Юван.
- Ну?! Эка невидаль - девка, - равнодушно протянул Леська.
- Она как сказка, - заторопился Юван, засветился от своей мечты. - Она тепла… тепла, как солнечный лучик. Не знаю, во сне ли то было, наяву ли… Если наяву, то земная это сказка.
- Наверное, сказка, - усмехнулся Леська. - Крапива, Юван, цветет и волчья ягода. Раскинется девка шиповником, а попробуй сорви цветок. Конечно, сказка!
- Нет, нет, она мягка, как вода!
- Вода - это и лед! - отрезал Леська. Но с тех пор каждый вечер стал зазывать к себе Ювана, угощать огненной водой и расспрашивать о сам-павыльской девке. Он разваливался на медвежьих шкурах, раздевался по пояс и, поскабливая корявыми ногтями отвислый живот, начинал:
- Ну, как ты, Юван, вечор говорил мне про сам-павыльскую девку? Какая она?
"Эх ты, языкатый карась, - ругал себя Юван. - Толстоязыкий ты лгун-карась!"
Леська приподнимался, маленько плескал работнику огненной воды:
- Как ты, Юван, какие слова говорил про косу той девки?
- Коса ее, хозяин, - неохотно, в который уже раз, повторял работник, - коса ее цвета искристых песков. Она длинная и толще хвоста твоего жеребца. Как волна под ветром плещут ее волосы.
- Сказка то, - сомневался Леська. - Не может того быть, что коса длиннее и толще конского хвоста… Ты говори, говори, парень, - уже торопил Леська, и лоснилось его плоское лицо, растягивались его плоские губы.
А Юван, полузакрыв глаза, чуть нараспев продолжал:
- Еще она как звездочка. Как луна в темной ночи, как ласточка-береговушка.
Леська слушал с открытым ртом, и губы его все шире растягивались, обнажая волчий клык, и ноздри дрожали, расширялись.
"Эк его забирает! Пень ты трухлявый… Ай-е, нельман тур хул - толстоязыкий я карась, врун… - ругал себя Юван. - Он так слушает, Леська, словно вновь собрался… Ух ты, Виткась - Обжора, ух ты, Пожиратель Всего, дерьмо волчиное…"
Дорассказывался Юван до того, что Леська решил жениться.
- Ишо сила во мне не остыла, - похлопал себя по животу Леська, - ишо можно мне маленько с девкой побаловаться. Собирайся, Юван, завтра едем в Сам-Павыл. Много подарков возьмем, много хлеба, лент и бисера, много туесков огненной воды. Свататься едем! - И кинулся Леська в Сам-Павыл, словно волк по горячему следу.
5
А Митяй, отец Саннэ, сидел в то время у огня и делал деревянные ножны для нового ножа. Вилась тонкая, как шелковая ленточка, стружка, и так же свивались, обрывались мысли.
- Пришло время Саннэ замуж отдавать, - проговорил Митяй. - Слышь, женщина!
- Слышу, - ответила жена, занятая делами. - Отдавай! Ты - отец. Первое слово твое, и в нем судьба дочери.
- Мужики сказали мне, что нельзя ее выдавать в нашей деревне. Ходит здоровая кобылица, дерется с парнями. Женщины от нее станут портиться, сказали мне мужики. У нее сила не в титьки пошла, а в кулаки. На сходе крик поднимут мужики, если в другую деревню не отдадим. Если еще раз подерется, то пай у меня отнимут.
- Ты почему торопишься продать свою дочь? - заволновалась жена, потерянно заглядывая в углы юрты. - Разве она мало помогает по дому, разве мало шьет, мало делает пряжи? Отец, если уж хочешь отдать, отдай молодому Картину в Евру. Саннэ ни за кого из парней, кроме Сандро, и не пойдет!
- Не пойдет?! - рявкнул Митяй и бросил в жену недоделанные ножны. - Ты что, без меня ее сосватала? Да я!.. - Митяй кинулся к жене, но споткнулся и ударился ногой о полено. На шум вышла бабушка Кирья и набросилась на сына:
- Ты что кинулся на жену, Митяй? Руки чешутся - иди к медведю в берлогу, остынешь. Слышала я разговор о внучке. Слышала, как ты собираешься затолкнуть кровь свою неведомо куда. Сколько продавали наших девушек в дальние края - кто из них счастлив? - наступала бабушка Кирья на Митяя. - А ну-ка, вспомни бедную Палкей!
Помнил Митяй Палкей - жила она в нем незаживающей болью, острой, голодной тоской жила в нем Палкей. Давно то было. Полюбил юноша Митяй маленькую, юркую, как белка, веселую девушку Палкей. Утро она встречала звонкой песней, день проводила в работе и его наполняла песней. Не хотела Палкей замечать Митяя, не созрела в ней еще женщина. В те времена появился в Сам-Павыле русский Сашка, был он половинщиком паев у евринца Кирэна. Добрый, хороший парень, работал споро и на совесть, учился мансийскому языку, да и сам по-русски многих научил. Палкей быстро, со смехом, легко, как песню, схватывала русские слова, а Сашка при ней становился то грустным, то веселым, буйно-озорным. Полюбил он маленькую вогулку и чувствовал, что нравится девушке, но Сашка был сыном русского торговца и знал, что отец не разрешит ему в жены мансийскую девушку, побьет, проклянет и отлучит от богатства.
А желание быть с Палкей становилось все острее. Встретил однажды Сашка Палкей на улице, жарко задышал ей в лицо и потянул в лес. Закричала громко Палкей, тонким от страха голосом закричала, сбежались парни и поколотили Сашку.
- Ты, Сашка, худой человек! - крикнула Сашке Палкей. - Совсем ты худой, собака! Может быть, ты волк? Зачем ты поволок меня в лес? Наверное, ты мяса хотел моего попробовать? Разве для того я живу, чтобы волк меня пожрал?
На другой день пришел Сашка к отцу Палкей свататься. Отец девушки, старый Петч, запросил за дочь калым в три пуда белок. Нарочно он так запросил, потому что увидел, что Сашка зыбкий, себе не верит. Для Сашки то было так много, хоть Палкей и сладкая да мягкая, что потемнело у парня в глазах. Тянул он лямку пайщика у Кирэна, и не потому, что был беден, нет, то отец держал его в худом теле, держал так, чтобы научился сын дорожить каждой копейкой, научился копить, торговать и сам завел торговое дело. Где уж тут три пуда белок, где?..
Недоступной оказалась для Сашки девушка Палкей, и уехал он домой. Отец женил сына на богатой купеческой дочке, выделил ему капитал и заставил открыть лавку в Леушах. Открыл Сашка бойкую торговлю, поставил мучные лабазы, завел работников, и как на дрожжах стало подниматься его богатство. Ездить с товаром начал, говорил по-вогульски бойко, а всегда доверия больше к тому, кто знакомо говорит. Взматерел Сашка, укрупнился, ходил в богатой бороде, но часто вспоминал маленькую Палкей, осталась она в нем розовым светом просыпающегося дня.
И Митяю Палкей не досталась, женили его на другой. Больно большой калым просил старый Петч.
Узнал Сашка, что Палкей не замужем. И голос ее услышал, и смех ее заплескался в нем, разрывая сны. Своего работника Палмея стал подбивать:
- Женись, Палмей, на девушке Палкей. Не бойся, езжай, сватайся. Два пуда белок тебе дам, когда наловишь - отдашь. Подожду…
- Нет, хозяин, - долго отказывался Палмей. - Какая женитьба, когда одет совсем худо и брюхо голодное? Работник я, какая тут жена.
- Что, тебе и женщины не снятся? - допытывался Сашка.
- Еще как снятся, - ухмыльнулся Палмей. - Совсем голую держу, без чешуи. Эх да ты жизня-я-а…
- Дам одежду, дам лошадь… потом отдашь, - уговаривал хозяин. - Езжай! Знаю, что отработаешь.
И уговорил. Привез работник Палмей жену в пустую юрту. Увидала Палкей Сашку, глаза его увидела - и поняла. Сашка пришел к ним в юрту на свадебный пир - а на пиру только работники да батраки, шаль цветную да колечко золотое подарил.