- Так, может, и не надо было мудрить? Аллах - Бог Авраама, Бог Библии. Отрицая это, мы вынуждены будем утверждать, что Бог католиков и протестантов - тоже не Бог Библии, потому что они тоже имеют о Боге некоторые ложные представления. А это - абсурд. Итак, мы с мусульманами поклоняемся одному Богу.
- При этом мусульмане и христиане вот уже вторую тысячу лет истребляют друг друга, исходя из мотивов в значительной степени религиозных.
- Истребляют друг друга люди, а не религии. Достаточно ли хорошо эти люди знакомы с религиозной системой противоборствующей стороны? А свою собственную религию мы достаточно хорошо знаем? Взаимная враждебность вызвана порою тем, что христиане плохо знают христианство, а мусульмане - ничуть не лучше знают ислам. Но это в ретроспективе, до которой ещё доберёмся. А в современном мире характер религиозных войн совершенно переменился. Сражаются уже не мусульмане и христиане, а мусульмане и европейцы. Последние - преимущественно атеисты. И вот тут на первый план выходит именно то обстоятельство, что ислам - это вера в Бога. Кому ты пожелаешь удачи в такой войне: безбожникам или людям, которые сражаются во славу Всевышнего, пусть даже поклоняясь Ему не вполне надлежащим образом, но всё-таки - поклоняясь?
- Начинаю въезжать. Кажется, именно с этим обстоятельством и связана наша симпатия к исламу: мусульмане - верующие, которые противостоят безбожникам.
- Дальше будет ещё много обстоятельств, в том числе и не самых для ислама приятных, но пока заостримся на этом. Недавно прочитал очень мощный роман современной писательницы Елены Чудиновой "Мечеть Парижской Богоматери". Чудинова описывает Францию, где власть захватили мусульмане. Француженки ходят в паранджах, все совершают намаз, а кто вчера был Жаном, тот сегодня Абдулла. Мороз по коже пробегает, жутковато видеть Париж таким. А потом начинаешь понимать, что этот протест носит чисто культурный характер. Мусульмане отбили Париж не у христиан, а у безбожников, в каковых уже давно в большинстве своём превратились французы. И если Париж принадлежит людям, которые верят в Бога и которые одержали победу над атеистами - это страшно? Страшно на том лишь основании, что во Франции теперь доминирует другой тип культуры? На таких изломах становится хорошо заметно, что для нас важнее - вера или культура. Конечно, мы очень любим европейскую культуру, нам трудно радоваться её разрушению, но если вера в Бога для нас - самое главное, тогда мы, может быть, найдём в себе силы порадоваться победе искренних поклонников Бога.
- Да, похоже, ты прав. Я, кстати, замечал, что мусульман максимально ненавидят именно атеисты и ненавидят как раз за то, что мусульмане верят в Бога очень ревностно и бескомпромиссно. Нелепо было бы нам, христианам, присоединяться к этой ненависти. В противостоянии безбожному миру мусульмане - наши союзники. И всё-таки я не хочу, чтобы француженки ходили в паранджах.
- Но это лучше, чем если бы они ходили полуголые, что сегодня - сплошь и рядом и не много кого смущает, включая христиан чья "терпимость" порою простирается слишком далеко, а вера не имеет никакого отношения к повседневности. А для мусульман вера - это не что-то такое по воскресеньям, а сумма принципов, по которым они выстаивают всю свою жизнь. Они каждую минуту - на работе, на улице, в кафе - ведут себя, как мусульмане. Именно это, в первую очередь, раздражает не только атеистов, но и нашу христианскую интеллигенцию, привыкшую чётко разграничивать религию и жизнь. В воскресенье я иду в церковь, а в понедельник - на фестиваль продвинутого кино, где будут крутить порнушку. Ведь - "это же искусство". Во вторник я вместе с коммунистами буду требовать социальной справедливости, забывая о том, что коммунистическая идеология построена на отрицании Бога. В среду я буду брататься с буддистами, так же отрицающими Бога. "Ведь мы же не дикари, со всеми надо дружить". А вот если ты мусульманин - не будет в твоей жизни ни порнухи, ни коммунистов, ни буддистов. И ты не раз в месяц будешь молится, а пять раз в день, и не у себя в спальне или в церковном закутке - ты будешь падать на колени посреди базара, посреди офиса или на тротуаре, едва заслышав с минарета крик муэдзина, призывающий к намазу. Скажи мне, Андрюха, разве такая ревность в поклонении Богу не должна вызывать восхищение любого искреннего христианина?
- Всё так, всё так, - задумчиво и без удовольствия согласился Сиверцев. - Значит сегодня религиозные войны между христианами и мусульманами уже невозможны?
- А тебя это печалит?
- Да нет, какая тут печаль. Но ведь вражда-то сохраняется. И мусульмане по-прежнему готовы резать христиан. Это мы не готовы к симметричному ответу.
- Осталось лишь разобраться, "мы" - это кто? Смотрел недавно исламские источники, почти везде есть характерная формулировка: "мусульмане и европейцы". То есть с одной стороны - религиозная группа, а с другой - географическая общность. И мы прекрасно понимаем, что формулируя тему таким образом, мусульмане правы. Вера против географии. Откуда тут взяться конфликту на религиозной почве? Западный же учёный Монтгомери озаглавил свою работу: "Влияние исламской науки на средневековую Европу". А почему он, интересно, не сформулировал иначе: "Влияние арабской науки на христианский мир"? Да потому что всё правильно: Хорезми - исламский учёный, а Коперник - европеец. Джихада в наше время может быть сколько угодно, а крестовые походы невозможны. И тогда встаёт вопрос: против кого ведётся джихад? Теперь уже не против христиан, а против безбожных европейцев.
- Значит, тебе нравится такой джихад? Ты, может быть, не против в нём поучаствовать?
- Не передергивай, Андрюха. Моя условная и относительная симпатия к исламу не простирается столь далеко. Я могу сражаться только за Христа. Но перед лицом безбожного мира я порою могу видеть в мусульманах союзников.
- Но ведь Орден жив. Храмовники сражаются. Значит, теперь уже не с мусульманами?
- Нет, конечно же. В эпоху крестовых походов на геополитической карте не было одного мощного игрока - воинствующего безбожия. Теперь этот игрок захватил большую часть мира. При таком раскладе христианской военной элите надо обезуметь, чтобы пойти на вооружённое столкновение с исламом.
- А я всё же не стал бы исключать возможность вооружённого столкновения между мусульманами и христианами. Именно христианами, а не европейцами.
- Я тоже такой возможности не исключаю. Всё зависит от адекватности мусульман. Если воины джихада начнут разрушать христианские храмы и резать наших священников - они увидят перед собой крестоносцев. Европейцы, которые ещё вчера были совершенно безразличны к христианству, вдруг осознают, что они - христиане. И тогда между нами вновь может вспыхнуть война за веру.
В этом смысле у романа "Мечеть Парижской Богоматери" очень характерный финал.
Изображённое в романе сопротивление "новому исламскому порядку" преимущественно не христианское, а "культурное", христиане там в абсолютном меньшинстве. И вдруг неожиданно именно христиане начинают задавать сопротивлению тон. Они решают захватить Нотр-Дам-де-Пари, в котором мусульмане устроили мечеть, с единственной целью - отслужить последнюю мессу и взорвать собор. Этот финал, исполненный подлинного величия, противоречит всему строю романа, изображающего поражение европейской культуры, которая явно ставится выше веры. И вдруг вера становится выше культуры - ради единственной литургии герои решают уничтожить великий архитектурный памятник. Воистину, "месса стоит Парижа".
- Ты считаешь этот финал нелогичным?
- Да как раз наоборот. В жизни такой переворот в сознании вполне может произойти. Люди, привыкшие делать из культуры идола, перед лицом антихристианской агрессии вдруг могут осознать себя христианами. Ради единственной литургии можно пожертвовать не только собором, но и всеми сокровищами мировой культуры, если нет выбора. И никому не посоветовал бы ставить европейцев в такую позицию.
Дмитрий во всё время диалога продолжал оставаться спокойным, тон не повышал, но выглядел исполненным удивительного вдохновения. Его глаза не горели, а светились. Разгладились морщины на лице, в котором твёрдость и религиозность замечательно сочетались с полным отсутствием озлобления или агрессивности. "Настоящий рыцарь веры" - подумал Андрей, чувствуя, что этот разговор его самого перевозбудил до крайности, чего он совершенно не чувствовал в командоре. Сиверцеву захотелось как-то всё же поменять тональность разговора.
- Мессир, вы говорили о том, что Саше пришлось потом долго "соскабливать" с себя ислам. И, говоря об этом, вы отнюдь не излучали симпатии к исламу.
Дмитрий тяжело вздохнул: