Данилова захватывало все больше и больше принесенное Плотниковым чувство восхищения жизнью. Было необъяснимое ожидание чего-то интересного, что приготовил этот человек - не зря же он напросился на свидание. И вообще Данилов вдруг почувствовал себя в преддверии чего-то головокружительного - как бывало перед студенческой пирушкой.
Они начали раздувать самовар. Сдвинули в одну сторону стола бумаги - не бумаги, а чьи-то судьбы, как сказал Плотников. Но тут же оба забыли, кто из них кто. Забыли, видимо, потому, что Плотников ни капельки не тяготился тем, что он арестант, а Данилова ни капельки не обременял груз милицейских обязанностей. На столе расстелили газету. Появился кусок черного хлеба, шматок сала, завернутый в холстину.
- Мать прислала из Усть-Мосихи. Думает, что я тут голодаю.
- А вообще-то ты похудел после того, как мы виделись у Ншсандрыча.
- Кстати, как он живет?
- Это ты, который на воле, спрашиваешь у меня, сидящего в тюрьме? Ну и ну.
- Он ваш давний знакомый. Может, связь с ним поддерживаете…
- Плохо живет. Говорит, хлеб весь выгребли. Осталось только то, что удалось спрятать. За что, говорит, мои сыновья воевали?
- Он был у вас? Давно?
- На той неделе приезжал. Может, объяснишь ему, за что его сыновья воевали?
- Понимаете, Филипп Долматович, хлеб нужен стране вот так, - чиркмул большем пальцем по горлу.
- Значит, нынче хлеб вам нужен вот так? А на будущий год он вам уже не будет нужен, да? Одним днем живете?..
Данилов начал разливать по кружкам густо заварившийся парящий чай.
- Ну, как одним днем, Филипп Долматович! Товары, какие были здесь, у нас, отправили все в деревню, весь ситец и вся кое другое на контрактацию под хлеб. Агитаторов с сотню, наверное, послали по деревням агитировать мужика, чтоб хлеб продавал, чтоб вступал в самый близкий контакт с Советской властью.
- Агитаторы с наганами, конечно, пошли? - не то спросил, не то предположил Плотников. Не то сказал это с твердой убежденностью.
- Многие - конечно. Но не все.
- На всех наганов не хватило, да? А не потому, что они отказались от них.
- Нет, некоторые отказались от них сами.
- Два-три человека из сотни?..
Плотников жадно отхлебнул свежего ароматного чаю, обжегся, закрутил головой. В раздумье отставил на край стола кружку, повернулся к Данилову.
- Правильно, ох как правильно говорил Чернов на Втором крестьянском съезде о большевиках! Обманут, говорит, вас большевики!
- Вы были на крестьянском съезде?
- Был. Я ж в семнадцатом работал в Барнауле в губзем-отделе. С Роговым Григорием Федоровичем мы вместе работали. Вот и избрали меня на крестьянский съезд от Алтайской губернии.
- Так вы и Ленина, наверное, видели на крестьянском съезде?
- Видел. Ох, мы и освистали его! Зиновьева и его. Зиновьев сбежал с трибуны, а этот выстоял. Долго свистели, топали ногами, не давали ему говорить.
- Почему?
- Не принимали мы Совет народных комиссаров. И теперь чем дальше, тем больше убеждаюсь, насколько прав был Виктор Михайлович Чернов! Тогда обсмеяли его…
Данилов поднял удивленно брови.
- Российский народ - это не рабочие, не интеллигенция, это прежде всего - крестьянство! Вот кто олицетворяет российский народ - крестьянство! А большевики, захватив власть, объявили себя российским правительством на съезде рабочих и солдатских депутатов. А крестьяне? Крестьян спросили, желают ли они такое правительство? Не спросили. У них, у большевиков поначалу и программа-то была лишь рабочая - контроль над производством и - все. А потом сообразили, что без крестьян они ничто, эти народные комиссары. Тогда взяли и списали полностью от слова до слова "Крестьянский наказ о земле", выработанный на основе двухсот с лишним наказов с мест депутатам Первого всероссийского крестьянского съезда. Понял? Быстро сориентировались. А этот наказ был опубликован в мае семнадцатого… Вот так родился знаменитый большевистский декрет о земле!
Плотников несколько раз подряд отхлебнул чаю из алюминиевой кружки. Крякнул. И снова заговорил деловито, будто не чаевничают они вдвоем середь ночи в собственное удовольствие.
- Правильно Чернов говорил. Землю они мужику отдали, а хлеб, выращенный на этой земле, весь забирают. Так с русским крестьянином еще не поступали. Оброчный крепостной в старину отдавал в среднем барину пятую часть урожая. А вы ведь норовите все забрать. Никандрыч, вон, говорит, у него все забрали- а ты, мол, себе все равно спрятал. С голоду, дескать, не помрешь…
- Но он же действительно спрятал.
- Конечно, спрятал. Но это же нельзя делать образом жизни. При таком отношении государства мужик просто не заинтересован сеять больше. Зачем ему сеять много, если вы все равно заберете у него?
- Вообще-то - конечно. В принципе, вроде бы интереса нет. А с другой стороны, мужик не может не сеять - у него в крови это.
- Значит, надо развивать, поощрять у него эту страсть, а не спекулировать ею. Ведь, если мужика поощрять, да создать ему материальные условия к этому, он завалит страну зерном. Я, бывший работник земотдела, знаю этот вопрос. До войны, например, в отдельные благоприятные годы Россия давала на международный рынок до сорока процентов мирового экспорта хлеба! До сорока процентов! При этом далее в самые дурные, неурожайные годы количество русского хлеба на мировом рынке достигало одиннадцати с половиной процентов - каждый десятый-одиннадцатый мешок был наш! И конечно, сама Россия при этом была сыта. А сейчас Россия себя… да даже не себя - две столицы прокормить не может. Это что же такое! Это до чего же довели Россию! И ведь то все было при царе, как говорят, при самодержавии…
Плотников с удовольствием пил чай. Пил вприкуску с кусочком сахара. Поглядывал на Данилова, будто подзадоривая его своим разговором.
- Кстати, о самодержавии. Тогда демократических сил вокруг царя было больше, чем сейчас вокруг Ленина. В. канун мартовской революции в России было более ста политических партий и других общественных организаций! Более ста! А газет сколько! Только большевики издавали семнадцать ежедневных газет. А сейчас? Все до одной партии ликвидированы, все оппозиционные газеты закрыты. Говорили, что все это якобы только на время. Три года прошло - ничего не меняется. Наоборот, режим все ужесточается, введено чрезвычайное положение в губернии, губревком приказывает расстреливать на месте без суда и прокурора таких, как я, не согласных с новой властью. Со мной поступили: еще по-божески - посадили и - все. Сулятся скоро выпустить… А дальше? Что будет со мной дальше? Я же ведь не приму вашу власть в таком виде, в каком ее сейчас предлагают людям. Я же ведь буду бороться за демократию против диктатуры. Любой диктатуры- хоть пролетариата, хоть партии. Любой партии. А? Как мне-то дальше жить?
Плотников поднялся и зашагал по кабинету. Задорные искорки из глаз исчезли. Лицо стало строгим. Даже суровым. Он ходил и ходил, твердо ставя ногу на каблук. Данилов тоже ходил. Но его шаг был мягче, пластичнее и ходил он не через всю комнату, не по диагонали, как Плотников, а вдоль дальней стены, около занавески, которая отгораживала его кровать от остальной части кабинета.
- Но вот выпустят меня, - остановился Плотников перед Даниловым. - Слушай, - вдруг встрепенулся он и в глазах засуетились бесенята. - А если я сбегу отсюда, ну, из тюрьмы, ты меня ловить будешь?
Данилов дернул плечом.
- А зачем вам сбегать? Вас и так скоро отпустят. Многих отпускают.
- Ну, а все-таки - возьму вот и сбегу. Будешь ловить?
- Наверное - буду.
- И будешь думать, что вершишь правое дело.
- Нет. О вас я так думать не буду.
Плотников помолчал.
- Много мужиков сейчас за оружие взялось?
- Взялось? Они его и не бросали. Как полки наши распустили, так они и ушли по домам со своим оружием. С каким Советскую власть завоевывали, с тем оружием и против нее пошли сейчас.
- Много?
- Много. Формируют части особого назначения из добровольцев бороться с этими бандами.
- Бандами?
- Да. Так их именуют.
- Мамонтову предлагают возглавить?
- Не знаю. Не слышал.
- Предлагали. Он отказался, говорят. Тогда товарищу Анатолию предложили. Тот согласился.
- Очень может быть, что и согласился. Тут кроме этого губком запрашивает регулярные войска на подавление.
- Значит, жареным запахло… Ну, да ладно. Поживем - увидим. А вообще-то, как ты думаешь, чем мне заниматься, если меня выпустят? Вот ты куда бы меня поставил?.. В милицию к тебе я не пойду - терзать мужика не буду. Куда я годен, как ты думаешь? Вот ты знаешь мой взгляд на современную жизнь, знаешь мои интересы, мой характер. Что бы я мог делать?
- Я на вашем месте в армию бы ушел. Подальше от крестьянской жизни, подальше от мужика. Независимо от того, как будет преобразовываться жизнь мужика, вы все равно не будете согласны с этими преобразованиями. И вам будет больно… Вот сейчас в селе будут создаваться коммуны. Они, собственно, уже создаются во многих селах. Такие мужики, как Никандрович, в эти коммуны не пойдут. Пойдет беднота…