Василий из-за угла внимательно присмотрелся. Потом достал две гранаты и кинулся к церкви.
- Куда те понесло? - закричал Коляда.
Но Василий мгновенно проскочил до середины улицы - к самому подножию холма, швырнул гранату, потом вторую и кинулся обратно. Тут из церкви затрещали выстрелы. Василий упал.
- 3-э, шалава, - с досадой воскликнул Коляда. - Який же дурень так делае…
После, когда, выхваченный из-под носа белых, Егоров лежал под навесом, Коляда заботливо нагнулся:
- Дуже зацепило?
Сквозь носилки на землю капала кровь. Федор укоризненно покачал головой.
- Ну и шо ты думаешь, храбрость показал?
Егоров молчал.
- Дурнэ дило не хитрэ, - пробурчал Коляда. Но потом, чтобы хотя немного подбодрить дружка, сказал: - Я ось шо тоби кажу: парубком ще я був, чистылы мы з батей хлив. На дворе весна, силы у мэнэ до биса, так грае, так грае - девать нема куды. Зачепыв я навильник с пивкопны, гыкнув - черешка як не було. Во! Кричу: дывысь, батя, який я сыльний. А вин подойшел, родывызся на мэнэ и кажеть: ни, сынку, це ты не сыльный, це ты такий дурный!.. Во!
Партизаны, слушавшие командира, засмеялись. Коляда улыбнулся:
- Ось и ты такий же храбрый…
2
Эту весть привез матери сосед Егоровых. Сказал он - и оборвалось сердце у Матрены Ильиничны. Сколько же можно бед на одну ее голову! Опустилась на лавку около печи, свесив руки. Не видела, как начала чернеть в печи лёпешка на сковороде, как от нее пошел дым, вымахивая в печной чувал, не видела, как из деревянной, исскобленной между сучками квашеницы, стоявшей на краю стола, медленно поползло тесто на пол. Ничего не видела, кроме застывшего в глазах призрака искалеченного, окровавленного сына. Но не пала духом, не заплакала, не запричитала. Встала, окликнула дочь:
- Парашка, становись к печи. Я пойду к Пелагее Большаковой.
Шла по селу в старенькой домотканой юбке, в заплатанной кацавейке, мужественно неся свое горе. Плотная, широкая в кости, эта сорокалетняя женщина была крепка не только здоровьем, но и душой.
Уговаривать Пелагею долго не пришлось. Выехали в Мосиху в тот же день к обеду. Матрена Ильинична могла бы и одна поехать, но на своей лошаденке и в двое суток не доедешь.
…А в это время Василий Егоров лежал в лазарете на непривычной белой простыне, покрывавшей мягкий соломенный матрац. В палате чисто и тепло. После всех передряг на душе было спокойно и тихо. Простреленная нога слегка ныла. Но боль была слабой, вполне терпимой и не мешала предаваться воспоминаниям.
Он лежал зажмурившись, отдыхал. Перед глазами в полусонной дреме проплывали бои в отряде Милославского, в полку Коляды. Вспоминались друзья по солдатчине, по отряду и по полку. Много друзей. За последний год жизнь была особенно переполнена всякими событиями. Сколько людей за это время повидал он. В Новониколаевске в маршевую роту, где служили они с Пашкой Малогиным, то и дело заглядывали по вечерам какие-то парни в мазутных пиджаках, передавали газеты, листовки. Из всего этого они с Пашкой поняли только одно, что прежде всего волновало их: надо бежать из армии, ибо пропадешь ни за что. И они сбежали. Хотели в одиночку устоять против огромной машины, перемалывающей людей. Только в каменской тюрьме Василий начал понимать, что в одиночку не спасешься от этой машины - все равно раздавит. Но даже и тогда он, да и его дружок Пашка, считали, что сворачивать голову Верховному (если можно все-таки это сделать) должен кто-то другой, а с них уже довольно, они навоевались. И только после, когда Василий встретился в Макарово с Даниловым, он наконец уразумел, что никто ему не будет завоевывать свободу, что делать это он должен сам.
Приходили на память и другие друзья: Колька Чайников, Филька, Милославский. Над их "теорией" мало задумывался Василий - их попойки и "вольная" жизнь притягивали к себе жившего все время в нужде и в беспросветном унижении неграмотного деревенского парня. Сто раз после сказал Василий в душе спасибо Федору Коляде, вовремя вытащившему его из этого омута. Не послушался тогда Филька - вот и пропал бесславно. Много погибло друзей за войну. Одних, таких, например, как комиссар Белоножкин, вспоминают с добрым чувством, других, наподобие Фильки Кочетова, - с холодным безразличием, третьих, как Милославский, - с ненавистью. Много погибло людей, а память о каждом из них разная осталась. Вот и он в Павловске чуть было не погиб. Как бы вспоминали о нем ребята? Наверное бы, жалели. А ведь погиб бы он по своей дурости - не зачем было бегать к церкви с гранатами, все равно бы эти уланы никуда не делись, а ночью бы их выкурили.
Спас Василия в тот день опять Федор. Он на коне подскакал к нему, нагнулся с седла, схватил его - и обратно в укрытие. Правда, попало Федору тут же от комиссара, и поделом - не имеет права командир полка рисковать своей жизнью. Но Василий не забудет этой помощи друга всю жизнь.
По дороге на Куликово раненого Василия догнал посыльный командира полка. Он вез донесение Главнокомандующему Мамонтову. От него Василий, узнал, что уланы все-таки сдались, выкинули белый и красный флаги.
Медленные, неторопливые размышления Егорова прервала фельдшерица. Она вошла в комнату, с холоду посиневшая, и подсела к его кровати. "Вон как тебя выстирала жизнь. На человека не похожа", - подумал Василий, глядя на нее.
- Ну, как себя чувствуешь? - спросила она.
- Ничего, хорошо.
- Вы, кажется, с Филиппом Кочетовым были друзья?
- С Филькой? В тюрьме сидели вместе, - ответил Василий, не зная еще, к чему затевается этот разговор.
- Я помню, вы тогда с ним заходили к Насте. Сейчас вы из седьмого полка?
Василий кивнул головой.
- Бой в Павловске был сильный?
- Ужасно сильный. Наших нескольких человек убило. Но ихних мы положили до черта.
- Комиссара вашего в бою видели? - спросила она, глядя на Василия печальными глазами.
Вот теперь Василий догадался, к чему она затеяла разговор. Он знал, что фельдшерица когда-то была невестой Данилова, а потом "схлестнулась" с Милославским. "А теперь снова к Данилову колесики подкатывает, - решил он. - Ишь, стерва какая!.."
- Видел комиссара, - ответил Василий. - Он с двумя батальонами наступал на площадь. До самого моего ранения видел его, когда уже беляков в церкви окружили. Смелый у нас комиссар. Знаете, докторша, во всей партизанской армии нет такого комиссара, как наш. - Василию захотелось рассказать о комиссаре, все, что было ему известно. "Пусть знает, кого променяла на вертопраха", - сердито подумал он и продолжал: - Он такой человек, докторша! Я таких еще не видел, какой он человек… Он пуще отца редкого всем нам дорог.
Василий рассказывал, что комиссар уже знает всех партизан полка и в лицо и по фамилии, что к нему запросто идут все и с горем и с радостью, что любят его чуть ли не больше, чем самого Коляду. А знаете, кто такой Коляда? Это наипервейший герой во всей мамонтовской армии. И что живут они душа в душу, что даже Коляда слушается его, А это не фунт изюму! Федор не каждого будет слушать… Говорил Василий до тех пор, пока у фельдшерицы не выступили слезы и пока она не ушла поспешно из комнаты, закрывая лицо руками. "Ага, проняло все ж таки, - не без злорадства подумал Василий. - Так тебе и надо". Он спохватился, что забыл рассказать, как в овечкинском бою партизаны, рискуя жизнью, кинулись выручать комиссара, под которым убило коня, и вырвали его почти из рук беляков. "Но ничего, я еще расскажу - и это, и еще, может, что вспомню. Я тебя доведу до белой горячки…" Очень уж ему хотелось отомстить за своего комиссара.
К вечеру в палату забежала Настя Юдина. Василий видел ее и до этого несколько раз. Всегда печальная и молчаливая, она всякий раз почему-то наводила грусть на Василия, было жаль ее. На этот раз она была несколько оживленнее.
- К тебе мать приехала, - шепнула она Василию. - Сейчас войдет.
Вскоре действительно распахнулась дверь, и Василий увидел мать. В глазах у нее была тревога, но губы сжаты плотно. Как всегда, она была прямая, сильная. Следом шла Лариса Федоровна.
- Вы не волнуйтесь, мамаша, - говорила она. - Калекой ваш сын не будет, ранение у него не тяжелое. Через месяц-два будет бегать, как и раньше.
3
Антонова дома не было. Пелагею встретила его мать.
- Заходи, милая, заходи. Вот Дима-то обрадуется!
Мать знала о давнишней любви сына к Пелагее. Вместе с ним двадцать лет назад переживала его горе. Но потом, видя безутешность сына, стала отговаривать:
- Что ж, сынок, убиваться-то так. Ну, раз вышла замуж, стало быть, не так уж сильно любила.
- Нет, мама, - доказывал он. - Вы ее не знаете. Она такая хорошая. Мы так любим друг друга.