- Я иногда, Виктор, вспоминаю нашу юность, вечера после уроков. Помнишь, как мы мечтали? - Зырянов сощурился, улыбнулся. - И вот мечты наши осуществляются: революция свершилась, теперь мы сами у власти. Бог даст, к осени разобьем большевиков, мужик вздохнет. - Он отхлебнул кофе. Потом достал портсигар, закурил. - Ну, рассказывай, откуда Данилов-то появился? Что он тут делает?
- Я тебе писал о моей встрече с ним. Большего установить не удалось. Мои люди обнюхали, что называется, все подворотни в селе, все погреба и дворы - нигде нет. Обшарили окрестные села - Куликово, Макарово, Грамотино - тоже безрезультатно. Как в воду канул.
- Ничего, найдем, - сказал Зырянов. - Вот проведем завтра мобилизацию и займемся им. Под землей найдем. Он где-то здесь. У меня, уже выработался нюх на этих молодчиков, не зря я уж скоро год, как в контрразведке сижу! На днях мои хлопцы двух таких птиц поймали на заимке в Ярках… Пошли кого-нибудь за старшиной.
Ширпак вышел в прихожую и тотчас же вернулся.
- Но дело не только в Данилове, Федор Степанович. В селе появились большевистские листовки.
Зырянов резко отодвинул чашку с кофе, всем корпусом подался к Ширпаху.
- Да?!
- Пока нам известно об одной печатной листовке, но зато с десяток появилось рукописных, видимо, переписанных здесь уже. А может, и из Камня понавезли. Перед пасхой многие ездили в город на базар.
Зырянов с досадой ударил кулаком о стол.
- Даже сюда проникли? Как ни старались мы не выпустить их из города, все-таки проскользнули! - он выскочил из-за стола, начал бегать по комнате.
- Кто привез эту листовку, знаете? - остановился он перед Ширпаком. - Кто? Скажи. Шкуру спущу публично за это, в тюрьме сгною!
- Листовку привез один наш крестьянин. Привез, надо полагать, по своей глупости, ибо он неграмотный. Но у него выпросил ее Борков. Этот - неблагонадежный тип. Всем недоволен. И я думаю, что он поддерживает связь с Даниловым. Не может же Данилов, если он здесь, жить в полной изоляции.
- Завтра после мобилизации сделаем облаву на пашнях, по всем заимкам пошарим. Наверняка он где-то в землянке.
В дверь постучали.
- Да.
Вошел волостной старшина. Поклонился в пояс. На его скуластом обветренном лице кустилась редкая, как у монгола, черная бороденка. Начавший уже отрастать за время службы животик яичком выпирал над кумачовой опояской, перехватывающей рыжий зипун на самых бедрах.
- Здравия желаем, ваше благородие, - не разгибаясь, поздоровался он.
- Здесь нет благородий, - сухо заявил Зырянов, - я социал-революционер и прошу не путать меня с разными монархистами.
- Просим прощения, ваше… тьфу… господин начальник, - начал старшина, а сам с досадой подумал: "Попробуй теперь разберись, кого как называть. Этому, вишь, не поглянулось, что благородием назвали, другого товарищем али гражданином назовешь, тоже норовит тебе за это в рыло заехать. Тьфу ты, господи, прости, дожили…"
- Я пригласил тебя по очень серьезному делу. Сейчас же под роспись оповести всех парней рождения тысяча восемьсот девяносто девятого и девятисотого годов. Завтра утром всем им явиться к сборке с котомками.
- Слушаюсь. Можно идти?
- Погоди. Расквартируй прибывших со мной солдат. Да поставь к таким мужикам, чтобы покормили ребят. Понял?
- Так точно.
- Иди. Вечером принесешь мне списки призывников с росписями.
- Слушаюсь.
И зашагали из избы в избу сидельцы со списками в руках…
3
Приехавших с Зыряновым солдат старшина расквартировал по зажиточным хозяевам. Достался квартирант и Петру Леонтьичу Юдину. К нему поставили чубатого ефрейтора Петренко. Леонтьич гордился такой честью. Гордился потому, что, наконец, был приравнен к самым богатым людям села. Чтобы не ударить в грязь лицом, Леонтьич зарубил курицу. Сам слазил в подполье, достал холодный бидон с самогонкой. Насте велел надеть лучшее платье и, как в городском шинке, где он бывал еще в молодости, приказал ей подавать на стол. Налил гостю и себе по стакану самогонки.
- Извиняюсь, не знаю, как вас по имени и отчеству…
- Алексей Михайлович, - ответил Петренко, не сводя глаз с Насти.
- Выпьем, Лексей Михайлович, за… ("За что же сейчас пьют?" - растерялся на секунду Леонтьич)… за ваше здоровье, Лексей Михайлович.
- Давай, хозяин, выпьем. - Петренко махом выхлебнул стакан и единственной в доме вилкой, тщательно вычищенной для такого гостя, полез в миску с солеными огурцами.
- Вы, Лексей Михайлович, курятинки вот отведайте. Хорошая курочка, - предлагал Леонтьич, забывая сам закусить.
После второго стакана Леонтьич почувствовал, что начал сильно пьянеть.
- Извиняюсь, Лексей Михайлович, - заплетающимся языком дребезжал он над ухом гостя, - интересуюсь узнать, откеда будете родом. Вижу, что вы, как образованный человек…
Петренко не слушал. Он уплетал курицу и не спускал масленых глаз с хозяйской дочки.
Настя была не в духе.
А основания для этого у нее были - она ожидала расправы отца. До вчерашнего дня она не думала, что Кирюха Хворостов без ее согласия зашлет сватов. Еще позавчера, когда он увязался с игрищ проводить ее и сказал: "Брось, Настя, выкобениваться, все одно сватов пришлю", - она не поверила, ответила: "Не всяк жених, что посватается". И вот вчера он прислал. Едва Настя увидела подвыпивших сватов, не задумываясь кинулась под навес и спустила с цепи свирепого волкодава. Почуяв свободу, кобель громадными скачками сделал круг по двору, и только сваты открыли калитку - он тут как тут. Те с визгом шарахнулись обратно. Несколько минут они стояли за оградой. Пытались стучать кольцом калитки, но им отвечало только рычание. Поняв, что кобель спущен с цепи неспроста, сваты, оскорбленные до глубины души, отправились восвояси. Не сегодня завтра отец непременно узнает об этом, и тогда не миновать Насте быть битой чересседельником - отец вспыльчив. Тяжело на душе у Насти. А тут еще квартирант глаза лупит…
- Садитесь с нами, Настя, - сытно икнув, пригласил Петренко. - Выпейте немного.
- Нет, ей нельзя, - с трудом открывая глаза, вступился Леонтьич, - она еще девка.
- Ну и что? Немножечко можно. Ради меня.
- A-а! Ради гостя… ради такого гостя можно все… это можно. Садись, Настя, я велю. Выпей с гостем.
Из кухни высунула голову жена.
- Это уж ни к чему, отец, дочерю приучать к этакому зелью.
- Цыц ты. Я велю. Раз я велю - стало быть, можно.
Настя присела на краешек табурета.
- Вы сюда вот, ко мне рядышком, - подвинулся на лавке гость.
- Нет, спасибо, я здесь. - Она, закрыв глаза, пригубила стакан, сморщилась, замахала рукой и выбежала в кухню.
- Не может она, Лексей Михайлович, вишь, молодая еще, необъезженная…
Через час старик опьянел окончательно, сполз под лавку и захрапел…
Настя сидела на завалинке в ограде и думала о Фильке, который томится где-то в тюрьме, о своей разнесчастной судьбе, о противном мордатом Кирюхе. Губы у нее вздрагивали, она готова была расплакаться.
В сенях скрипнула половица, кто-то вышел во двор - наверное, мать ее ищет. Но шаги тяжелые, не материны. Глянула - перед ней стоит квартирант. Пьяненькие глазки, самодовольная ухмылка. Он грузно сел рядом и бесцеремонно обхватил Настю. Настя изо всей силы толкнула его. От неожиданности он потерял равновесие и повалился на завалинку.
Настя вскочила и, как кошка, приготовилась кинуться на него, выцарапать глаза.
- Вон какая ты, оказывается.
- Да, такая. Сел, так сиди, не лапай.
Петренко удивленно таращил пьяные глаза, потом примирительно улыбнулся.
- Садись, Настенька, я пошутил.
- Нечего мне сидеть.
- Да ну, садись, - попросил он. - Я говорю, что пошутил. Больше не буду. Посидим, поговорим.
Настя недоверчиво посмотрела на посмирневшего вдруг квартиранта, присела. Петренко помолчал, думая с чего бы начать разговор. Спросил:
- У тебя, наверное, жених есть?
- Есть, - сухо ответила Настя.
- Где же он?
- Где… В армии.
- Стало быть, такой же служивый, как и я?
- Нет, не такой.
- Как не такой? - насторожился Петренко. - Он у красных?
- Нет. Но он к незнакомым девкам не лезет.
Петренко долго еще о чем-то говорил, но Настя его не слушала. Наконец он выдохся, замолчал. Настя хотела уже идти ложиться спать, но в это время за плетнем послышались чьи-то осторожные шаги. Петренко поднял голову, вопросительно глянул на Настю. Та неопределенно пожала плечами. Петренко встал, заглянул через плетень. К воротам, согнувшись, кралась черная фигура с котелком, из которого торчал черенок кисти (это сразу заметил Петренко). "Большевик, - мелькнула у него догадка, - листовки расклеивает, сволочь". Он протянул руку к бедру, но тут же вспомнил, что кобуру с наганом оставил в избе. Бежать за ним было некогда. "Все равно не уйдет!" От восторга у него сперло дыхание - такой возможности отличиться больше не предоставится! Не раздумывая Петренко прыгнул через плетень. От удара его каблуков о землю фигура вздрогнула, резко обернулась.
- Стой, сволочь! Руки вверх! - скомандовал Петренко, и в то же мгновение на его голову обрушился увесистый лагун. В глазах что-то сверкнуло и… очнулся он под плетнем, мокрый. Настя своим платком вытирала ему волосы, лицо, шею. Петренко сел.
- Где он?
- Кто? - шепотом спросила Настя.
- Да этот, большевик с листовками.
Настя растерянно захлопала глазами.
- А я не знаю, - пролепетала она, - я никого не видела, никакого большевика.