- Коля!.. Сын… - Под белой, не тронутой солнечным загаром кожей лица задвигались комки мышц. Но Большаков держал себя стойко. Много видел он смертей и хоть не хоронил еще родных детей, все-таки не смалодушничал, держался как подобает офицеру.
- Посмотри, ничего там не осталось? - приказал он мужику.
Мужик подошел к могиле, нагнулся. Большаков не спеша достал револьвер и выстрелил ему в спину. Тот вздрогнул, обернулся, удивленно спросил: "Чего вы?.." и упал в яму.
- Заройте! - приказал Большаков. И добавил отъезжая - Раз могила вырыта, кто-то должен в ней лежать. - Он был подчеркнуто сдержан и суров. Тело сына Василий Андреевич вез в седле на руках. Всю дорогу молчал. Хоронить собирались завтра, но в полдень вернулись разосланные в разных направлениях разъезды и доложили, что в Мезенцеве замечено скопление партизан. Похоронили Николая в тот же день в центре села в церковной ограде. До вечера пластом лежала на сыром холмике могилы Пелагея. Несколько раз ее отливали водой, уговаривали пойти домой, но она рвала на себе волосы и снова с завываниями кидалась на могилу. Страшным и неутешным было ее горе. Она прокляла мужа.
Василий Андреевич сразу после похорон пошел в старую волостную каталажку и приступил к допросу. Ничего хорошего не предвещал арестованным этот допрос. Он по одному вызывал к себе своих арестованных земляков: Николая Мананникова, Семена Чудненко, Палагина, Андрея Иконникова, Казанцева. Вызывал й молча избивал до потери сознания. А потом потребовал список тюменцевских жителей, ушедших в партизаны, просмотрел его, вычеркнул фамилию Ивана Буйлова и передал Бессмертному:
- Сжечь их дома!
И заполыхало село с разных концов. Большаков поднялся на церковную колокольню смотреть на огненное зрелище. Сюда прибежал к нему напуганный отец.
- Васенька, Вася, что ты делаешь, сынок? Родное ведь село-то. Что ты, Бог с тобой. Опомнись.
- У меня нет больше родного села. А это по Николаю моему поминки.
- Что ты, сынок, что ты! Чем же люди виноваты? Ты уедешь, а нам проходу не будет. Все село супротив пойдет. Яшка вон и тот злует на тебя. Чуть меня сейчас не пришиб. Заседлал коня, к партизанам подался.
- Кто? Яшка? К партизанам?
Старик отшатнулся от сына - так был страшен он.
- Повешу Яшку. Хоть и родной брат, а все равно повешу!
Село полыхало…
Василий Андреевич спал тут, в центре села, у попа Виссариона. Натешившись кровавой расправой над арестованными, он залпом выпил два стакана водки и упал на кровать. Это было в полночь. А через два часа он вскочил как ошпаренный - по всему селу шла бешеная стрельба. Вбежавший в дом хорунжий дико закричал:
- Партизаны!!! Мы окружены!
Отстреливались недолго. Натиск был до того стремительный и напористый, что к рассвету остатки роты вынуждены были закрыться в кирпичной церкви и занять круговую оборону.
Когда окончательно рассвело, Василий Андреевич взобрался на колокольню и стал осматривать позиции противника. Партизан было не так уж и много. "Перевес взяли за счет неожиданности, - решил Большаков. - Прорвемся. Чей же это отряд?" За мельницей на развилке улиц, где спокон веку была огромная лужа, Большаков заметил группу всадников. Навел бинокль. В центре группы на рослом вороном коне сидел широкоплечий парень в затянутой ремнями офицерской шинели. "Он. Этот самый командир, о котором рассказывал солдат. Значит, это отряд "Красных орлов". Василий Андреевич переводил бинокль с одного всадника на другого. И вдруг лоб у него покрылся испариной. Рядом с командиром стоял Иван Буйлов. Большаков стиснул зубы. "Зря я вычеркнул его из списков. Надо было палить подряд".
- Пулеметчик! - окликнул он.
- Слушаюсь, ваше благородие.
- Вон видишь всадников за мельницей? Ну-ка прицелься хорошенько, резани.
- Слушаюсь.
От первой очереди всадники разъехались, скрылись за мельницей.
Большаков спустился вниз. Он начинал нервничать. Сегодня двадцать второе число, отряд должен быть в Куликово, а тут, как нарочно, попал в мышеловку. Он не сомневался в том, что вырвется отсюда, но сейчас дороги минуты. Милославский, видимо, уже арестовывает районный штаб, а он здесь сидит в каменных стенах.
Подозвал Бессмертного.
- Что будем делать, хорунжий?
- Прорываться надо. Я осмотрел их позиции, прорываться надо на каменскую дорогу. Здесь меньше у них сил. А у нас два пулемета. Проскочим.
К вечеру наблюдения показали, что действительно прорыться надо только на каменскую дорогу: в трехстах саженях от церкви протекала речка. Видимо, надеясь на это етественное препятствие, партизаны оставили здесь значительно меньше сил, чем в других местах.
- Надо использовать эту их оплошность, - заявил Большаков. - Мост широкий, проскочим быстро.
Так и решили. Едва начало смеркаться, пошли на прорыв. Когда забежали за мост, тут только понял Большаков, что, используя "оплошность" противника, он сам допустил большую оплошность: за мостиком была хорошо скрытая засада. Она встретила роту сильным огнем. Солдаты смешались. Но назад бежать было некуда: кругом свистели пули.
- Вперед! - кричал Большаков, размахивая наганом.
Безвыходность положения поняли все. Поэтому без особых понуканий солдаты пошли в штыковую.
Чуть ли не половину роты потерял Большаков в этом бою. Но все-таки прорвался. Прорвался и, как волк, на ходу зализывая раны, подался в свое логово - в Камень.
3
Большаков спешил не зря. В это время Милославский не сидел сложа руки. Подготовка к захвату районного и Главного штабов подходила к концу.
Два дня Милославский ездил на своем автомобиле, стягивал в Куликово разбросанный по селам отряд. Завтра все должны быть на месте. В ночь будет арестован районный штаб, а утром - Главный. Кунгуров и Милославский уже сообщили своим партизанам о том, что в штаб пробрались предатели, которые хотят расформировать их отряд и уничтожить их поодиночке. Кстати некоторые из сотрудников районного штаба уже в открытую говорят, что на днях отряд будет расформирован и влит в отряд "Красных орлов", а вместо Милославского командующим Барнаульским фронтом назначат Коляду.
- Как это так - расформирован? - шумели на митинге партизаны, - Привести сюда Данилова, мы ему покажем, как свободу любить.
- Зажрался там.
- Разнести штаб!..
- Кто такой Коляда? Что ему нужно?
Объезжая вчера и сегодня разбросанные по селам заслоны своего отряда, Милославский собирал митинги и выступал на них подстрекая партизан.
4
…Все эти дни Настя ходила как в розовом тумане. Она старалась каждый вечер быстрее сдать дежурство и бежала на квартиру, где ее ждал Филька. Пятый день - как вернулся из-под Павловска - не выходил Филька из дома. Хоть и беспросыпно пил самогон, но все-таки был около нее. Радовало и это. А пил он на диво. Пропил все: винтовку, наган, шинель, седло, пропил даже коня. Остался только никелированный браунинг, отнятый весной у немца Карла. Иной раз, когда нельзя было достать самогону, Филька протрезвлялся и молча, с невысказанной тоской, глядел на Настю.
- Что? Что, мой милый? - спрашивала она ласково.
Филька отворачивался и начинал метаться по избе, как затравленный зверь. Или отвечал одно и то же:
- Душа горит.
Вчера Настя застала его трезвым. Вместе ужинали. А когда легли спать, он прижался щекой к ее еще по-девичьи упругой груди, сказал:
- Надо нам с тобой, Настя, обвенчаться.
Она замерла, притаив дыхание. Но Филька ничего больше не сказал. Она неуверенно ответила:
- Кто же будет нас теперь венчать?
- А этот… мосихинский поп Евгений.
- Не будет. Он и подрясник-то уже не носит. Намедни видела, ходит по селу с тесаком на боку, в отряд записался.
- Ничего. Я его попрошу, обвенчает.
Но попросить бывшего попа Филька не успел. Утром, когда он еще лежал в постели, вошли двое незнакомых вооруженных людей.
- Ты Кочетов?
- Я.
- Собирайся. Ты арестован.
Филька сунул было руку под подушку, где лежал браунинг, но один из вошедших направил на него наган.
- Пристрелю, как собаку, - зловеще предупредил он, и Филька увидел, как медленно стал подниматься боек самовззодного револьвера в руках у парня. Понял, что все!
Настя растерянно смотрела на это, сжимала руки на груди. Собравшись, Филька попросил:
- Разрешите с женой попрощаться? - Впервые назвал Настю женой. Она припала к его плечу.
- Что, Филя, случилось? За что тебя?
- Ничего, Настюша, разберутся и выпустят, - успокаивал он.
Настя не плакала. Она была просто ошеломлена всем происшедшим. Что-то набедокурил Филька по глупости, думала она, разберутся. Данилов простит. После увода Фильки она сразу же кинулась в лазарет к Ларисе Федоровне. Но той еще не было на работе. Настя побежала к ней на квартиру. Фельдшерица лежала одетая на кровати закрыв лицо руками. В комнате все было разбросано.
- Лариса Федоровна, что случилось?
Та убрала от заплаканного лица руки, посмотрела на Настю.
- Не знаю. Пришли какие-то, обыскали все и ушли. Ходила в штаб. Не пускают, охрана стоит. Где Михаил, что с ним? Знать не знаю. И никто ничего не говорит.
В это время в штабе и около него было необычно многолюдно. Здесь Голиков, Данилов, Субачев и начальник контрразведки Главного штаба Иван Коржаев с полночи допрашивали арестованного Милославского. Он отпирался от всего на свете, бил себя в грудь, ссылался на какие-то свои революционные заслуги, наконец, плакал, размазывал по красному лицу слезы и слюни.
Охрану штаба несли партизаны отряда Кузьмы Линника, срочно вызванного по такому случаю Главным штабом с той стороны бора, из Вылкова. Они и арестовали Милославского и его дружков.