Начинало смеркаться, когда отряд Коляды выехал из села. На полпути встретили мчавшийся галопом обоз. Остановили.
- В чем дело? Кто такие? - крутился на вороном Жеребце между подвод Коляда. Он был красив - в длинной кавалерийской офицерской шинели, в ремнях, искрещивающих грудь и спину, с поблескивающим на боку клинком. Горячил коня.
- Из Мосихи. Отступаем.
- Сдали село? Эх вы, раззявы! Где Дочкин?
- Там сзади едет.
- Он последним, уходил.
Отряд двинулся рысью. Недалеко от Усть-Мосихи встретили Дочкина с местной командой. Он занял оборону по обе стороны дороги. Коляда спешился, поздоровался за руку с Дочкиным, кивну л на село:
- Много?
- Роты две. Должно, опять Большаков пришел, старый знакомый.
- Я ще з ним не встречався… А, это тот самый. Иван! - позвал он адъютанта. - Кажуть, шо твий шурин у сели, Тряхнем?
- Тряхнем, Федор Ефимович.
- Так, шоб вин недилю пид хвист себе заглядал.
- Тряхнем, У меня есть план.
- А ну, давай.
- В лоб наступать, по-моему, толку мало. Давай обойдем село кругом и с макаровской дороги вдарим. Наверняка с той стороны у них заслона нет.
- А куды воны бежать будуть? На Куликово? Там зараз ни единого отряда нема. На штаб налетят.
- На Куликово они ее побегут. Здесь оставим местную команду.
- Местная не вдержить.
- Удержит, Федор Ефимович, ей-богу, удержит. Вы смотрите, как хорошо получится. Мы зайдем с тылу. Без выстрела, тихо. В это время местная команда откроет огонь и пойдет в наступление. Они, конечно, будут обороняться. А мы как раз сзади и вдарим.
Дочкин прислушивался к разговору, прикидывал.
- А что? Парень дело говорит… Это вправду, что Большаков твой шурин, или так, шутите? - спросил он у Буйлова.
- Вправду, - ответил Коляда. - Вот воны зараз по-родственному чокнутся… Ну што ж, Иван, хай буде по-твоему. Наука тебе, бачу, на пользу пишла. Дэ командир местной команды? Удержите противника в случае чего?
- Удержим. Вы нам с десяток людей с винтовками оставьте, чтобы шуму больше было.
- Оставим. Товарищ Дочкин, пошли толкового хлопця у Куликову, упредить на всякий случай. Мало ли шо могет быть.
- Хорошо.
- Давайте проводников из местных жителей, хай проведуть нас так, шоб ни одна собака нэ бачила.
- Проводников? Да у тебя, товарищ Коляда, половина отряда моеижкксхих. Они тебя куда хошь здесь проведут.
- И то правда. Ну, тронули, орлы, - скомандовал Федор. И подумал: "Завтра надо с Даниловым побалакать и название отряду придумать, шоб отличався от усех. Назвать "Орлы". Добре будет - громко и красиво. А ще лучше - "Красные орлы".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Штабс-капитан Зырянов опомнился тогда, когда в одних кальсонах без седла проскакал не меньше десятка верст, Впереди и сзади скакали верхом, мчались на подводах и просто бежали его солдаты. Разгром был полный. Утром около Алеутского от усиленной роты, насчитывавшей триста с лишним человек, собралось около сотни на половину безоружных и полураздетых.
Зырянов рвал на себе волосы. С какими глазами явится он к Большакову. (Побаивался он командира отряда, тяжел был тот характером.) "Неужели это Милославский меня так расхлестал? Морду сукину сыну набить следует за такие дела".
Большаков, выслушав Зырянова, рассердился не на шутку.
- Да что он там, гад, с ума, что ли, сошел?
Большаков только что хвалил в душе Милославского за убийство Белоножкина. Об этом Милославский прислал подробную - куда подробней, чем Данилову! - докладную записку. В конце сообщал, что на 22 сентября намечен арест районного штаба, а затем и Главного штаба.
И вдруг на тебе! Вдрызг расхлестал Зырянова. Он и раньше бивал мелкие отряды - без этого в его положении нельзя. Но так распушить усиленную роту - основную силу большаковского отряда! Это ничем нельзя оправдать.
В дверь осторожно постучали.
- Да,
На пороге кабинета появился урядник, грузный, усатый, с выпученньми белесыми глазами.
- Ваше благородие, господин капитан, вы давечь пытали, не видел ли кто в бою ихнего командира. Так вот есть такой парень, говорит, видел.
- А ну зови его сюда.
Вошел худой, загоревший на солнце до черноты солдат, без шинели, босиком. Вытянулся.
- Ты видел красного командира?
- Так точно.
- Где ты его видел?
- Так что, когда мы с Митрием выскочили из хаты на улицу, видим, бегуть…
- Кто?
- Все бегуть. И наши и красные. Я говорю: Митрий, полезли под плетень, - а тут ктой-то плетень повалил. Вот и говорю, лезем под этот плетень, потому как сразу не разберешь, кто куда бежить. Говорю, переждем, покеда все убегуть, а когда будет послободнее, тогда и мы подадимся.
- Ты короче. Какой он из себя, командир?
- Какой? Высокий, в шинели, на вороном коне. Здоровый такой, ежели, упаси Бог, кулаком разок звезданет в горячке - поминай как звали, пиши за упокой.
- В какой обстановке ты его видел? Что он делал?
- Он посылал куда-то посыльного. Говорит, скажи самому Данилову, что, мол, отряд этих, как их… красных орлов… Вот-вот - красных орлов, так он и сказал. Скажи, мол, отряд орлов вдрызг разбил Большакова… Это вас то исть, господин капитан.
- Ты ничего не напутал?
- Никак нет, ваше благородие. Рядом он стоял с плетнем, под которым мы с Митрием лежали. Можете у Митрия спросить, не брешу.
- А кто это Митрий?
- Да этот, как его - Рыбкин.
- Какого взвода?
- Нашего, третьего.
- Ну, хорошо, иди.
Большаков закурил. Прошелся по кабинету.
- Значит, это не Милославский. Какой-то новый отряд появился. Надо сегодня же запросить Милославского: что это за отряд "Красных орлов", откуда он? - Большаков подошел к вешалке, снял шинель, долго надевал ее. Зырянов облегченно думал: "Пронесло". - Я сейчас с ротой Бессмертного выезжаю в Тюменцево, Александр Андрианович Винокуров прислал нарочного, просит приехать навести порядок - опять бунтуют мои земляки. Я им покажу! Долго будут меня помнить. Ну а вы, Зырянов, собирайте остатки своей роты… Вот ты, черт возьми! Как же это вы, штабс-капитан, прохлопали?
- Поднимите, Василий Андреевич, я выставил усиленный заслон в сторону Куликово, - в третий раз начинал рассказывать штабс-капитан. - А этот отряд шел, видимо, за нами по следу…
- Ну ладно. Я тороплюсь. К двадцать второму я вернусь. В этот день весь отрад должен быть около Куликово - будем помогать Милославскому. К этому сроку ваша рота должна быть вооружена, одета и обута.
- Будет сделано.
2
Семья и хозяйство требовали постоянных забот. А мужа - его вон шестой год дома нет! Вот и мыкалась Пелагея. За последние годы дети подросли, помогать стали по хозяйству. Старшему сыну Николаю семнадцать уже стукнуло - почти мужчина. В отца пошел, рослый, белобрысый красавец. Не раз замечала Пелагея на улице, как девки табунятся около ее сына. Дед Андрей Матвеевич Большаков души не чаял в старшем внуке. Отец все время готовил его в кадетский корпус - спал и во сне видел своего любимца офицером, настоящим, образованным, блестящим. В редкие наезды в Тюменцево Василий Андреевич всякий раз подзывал Николая, ставил его рядом с собой, окликал Пелагею:
- Мать! Посмотри, уже догнал отца. - Любовно хлопал сына по плечу, говорил - Скоро, скоро, Коля, расправишь крылья. Все отдам. В посконную рубаху оденусь снова, а тебя выведу в люди.
А по пьянке любил одевать сына в свой офицерский мундир, прицеплял серебряную с насечкой саблю и любовался. В такие минуты он опоражнивал стакан за стаканом, напиваясь до невменяемости, обнимал сына и плакал, беспрестанно сморкаясь в кулак. Не по-офицерски…
В этот раз он с отрядом приехал под вечер. Приказал хорунжему Бессмертному произвести аресты бунтовщиков по указанию купца Винокурова, а сам решил побыть вечер дома, в семейном кругу, разобраться с жениной родней в том, как это посмел Иван переметнуться к партизанам.
Пришли почти все из многочисленной буйловской родни: сам тесть Федор Егорович с женой Аксиньей, прозванной в селе за округлость и пышность фигуры Крыночкой, брат тестя Илья Егорович - отец Ивана, пришла Наталья, старшая сестра Ивана, меньшая Ольга, брат Пелагеи Михаил. Пришел старик Большаков с младшим сыном Яковом (так и не помирились с пасхи Василий Андреевич с
Яковом - пробежала черная кошка между ними, видимо, на всю жизнь).
- Ну что ж, родственнички, - зловеще начал Василий Андреевич. - Я кровь лью свою и чужую - законное правительство защищаю, а вы бунтовщикам помогаете, против власти идете. Как это расценивать? А?
Родственники, сошедшиеся как на поминки, молчали.
- Оно, Василий Андреевич, - начал тесть, - дело-то какое. Они, дети-то, ноне не особо слухают отцов. Хотя бы тот же Иван. Разве отец или, скажем, сестра вот его Наталья виноваты, что он ушел в партизаны!
- А кто виноват, я?
- Тебя никто не винит, зятек. Время такое пришло смутное. В писании как сказано? "Возгорится земля и небо, горы и реки, брат на брата пойдет, сын на отца". Вы вон с Яковом - родные братья, одна мать вас родила, а на Пасху, помнишь, как дрались, чуть не до убийства. А разве отец твой - Андрей Матвеевич - виноват в том? Вместе вы росли, а выросли разные. Так и Илья. Разве виноват он, что сын его Иван ушел в партизаны?