В свободу играли? Вот и доигрались.
- Василий Андреевич, ты не горячись, - вступился за друга Зырянов.
- Виктор Михайлович не виноват. Там же штабс-капитан Милославский. Он в первую очередь несет ответственность.
- Все не виноваты, а за беспорядки в уезде с нас спросят… Милославский-то куда смотрел? Что он, не знал о подготовке восстания?
- Мы знали, что восстание готовится, но нам неизвестны были сроки. Данилов скрывал их даже от членов своей организации. Когда я уезжал сегодня сюда, Милославский тайком прибежал ко мне, просил передать вам, господин капитан, что он пока остается в селе и будет ждать ваших дальнейших указаний.
- Какие тут могут быть указания… - словно про себя проговорил Большаков. - Указание одно: раздавить, и немедленно. Перевешать полсела, а остальных полсела перепороть плетьми до полусмерти. Вот и все указания.
- Надо, Василий Андреевич, немедленно посылать туда солдат, - сказал Зырянов.
- Я еще не закончил формирование отряда. Но медлить, конечно, нельзя ни одной минуты. Пока там еще митингуют, агитируют друг друга, надо ударить. Сегодня придется в спешном порядке закончить комплектование роты Бессмертного… В Барнаул пока не сообщай ничего. Ликвидируем, тогда и доложим.
- Хорошо.
2
Шли быстрым маршем почти без привалов. Только топот ног да сопение над колонной. Солдаты молчали. Большинство из них были новобранцы, недавно оторванные от дома, от хозяйства. В первом взводе, кроме взводного унтера. Кирюхи Хворостова, отделенного командира Козуба да Петренко - ефрейтора, который на пасху квартировал у Юдина, - еще человека два-три нюхали порох, и то издали. Остальные - зелень непроглядная.
Петренко шагал за отделенным Иваном Козубом, казаком с Чарыша. Смотрел ему в затылок, на косо бритую шею с поперечными тонкими морщинками. "Старый, должно, уже, на шее морщины, а все молодится". Сзади кто-то тяжело, врастяжку вздохнул. И опять сопение да топот ног. Каждый думал о своем. Чего греха таить, наверняка, боятся первого боя. Петренко вспомнил, как он в семнадцатом году в Малороссии в первом своем бою бросил винтовку и убежал в лес. Сколько страху принял тогда!
Слева, от третьего отделения, кто-то шепотом спросил:
- Митрий, а где они, банды-то? Не слыхал?
- Не-е…
- Много их аль нет?
- Вот встретимся, увидим.
И опять молчание. Донимал зной. Пахло человеческим потом, блеклой травой, пыльной раскаленной дорогой. Под скаткой насквозь взмокла гимнастерка.
Петренко поглядывал на поспевающие хлеба, с тоской думал о доме. Третий год тянет он солдатскую лямку - осточертело. Господин капитан говорит, что к зиме год призыва Петренко домой пойдет, если каких-нибудь беспорядков не будет. И чего только люди беспорядки устраивают? От жиру все это, от нечего делать бесятся. Баба например, отчего хвостом вертит? От жиру, от безделья. Так и тут. Большевики какие-то воду еще мутят. Взять бы посворачивать им головы на сторону, чтобы не баламутили народ. Они власти хотят - вот и мордуют народ. Злоба брала Петренко. Деревенели ноги - не привык к пехоте, а из своей охраны Зырянов отчислил.
Первый большой привал сделали в Плотниково, за селом. Подъехала кухня. Лысый мордастый повар быстро разливал по котелкам суп, бросал порции мяса. Его помощник накладывал серую пшенную кашу с мелкими кусочками сала.
Петренко сидел на траве рядом с Кирюхой Хворостовым, обжигаясь, со свистом хлебал деревянной ложкой суп.
- Говорят, с этого дня мы перейдем на подножный корм, - заметил Кирюха, ни к кому не обращаясь.
- На какой подножный? - спросил белобрысый солдат с тонкой, по-мальчишечьи длинной шеей, вокруг которой свободно болтался непомерно большой воротник гимнастерки. В солдате еще сильно чувствовалась деревенская закваска.
- Не знаешь, какой такой подножный корм? Это такая благодать, какой ты и во сне не видел. Эдакую бурду, - тряхнул унтер котелком, - мы и нюхать не будем. Каждый день будем жрать свежую баранину, свинину, курятину, утятину и пить самогон. Во!
- Кто это вам припасет?
- Эх ты, пестерь деревенский! "Кто припасет"… На то он и подножный, что сами добывать будем.
Солдаты засмеялись. Чья-то увесистая рука хлопнула белобрысого паренька по загривку, он даже поперхнулся.
- Ну ты чаво?..
У многих оживленно заблестели глаза. Стало веселей.
Дальше шли бодро, настроение поднялось не то от обеда, не то от разговора о курятине и самогоне.
В Юдихе заночевали. Петренко остановился на ночлег в одной избе с Кирюхой Хворостовым и белобрысым новичком. Новичка звали Николаем Мошкиным.
Через час в избу вошел Козуб, держа в одной руке за красные с морщинистыми перепонками лапы серого гусака с оторванной головой, в другой - четверть с самогоном.
- На, пестеря, общипывай, - бросил он гусака к ногам Мошкина.
- Где это ты добыл? - подмигнул унтер.
- Купил, Киря, купил, - засмеялся Козуб.
- А что ж ты неощипанного покупал-то? - продолжал в тон ему Кирюха.
- Такого и то насилу уговорил. Бегает, собака, по камышам и кричит. Ну я ему за большевистские выходки взял и отвернул голову…
Пили до полуночи. Утром трещала голова. В Макарово за один миг, пока проходили по крайней улице, Козуб раздобыл где-то фляжку самогона. На первом же минутном привале опохмелились.
Дальше шли медленно, часто останавливались. Впереди сновала разведка. У Мосихи, не доходя до ложка, рассыпались цепью, залегли. Ротный собрал около себя командиров взводов, долго совещался. Потом приказал продвинуться в ложок и окопаться на противоположном его склоне. Вдали кромка бора кишела людьми.
- Смотри, Саня, сколько их там! - указывал Козуб на партизан. - Как мураши.
- Ничего, мы им щас дадим, - буркнул Кирюха. - У них оружия-то не богато - одни пики да вилы, а вилами можно только навоз убирать, и то умеючи.
Лежали долго. И когда палящее солнце покатилось к горизонту, кромка бора вдруг зашевелилась. Оттуда донеслось многоголосое и разнобойное "У-а-а!..", что-то бабахнуло…
- Да у них пушка!.. - дико закричал перепуганный Мошкин.
- Вот втюхались…
- Стой! Куда?..
Данилов стоял в глубине бора в окружении товарищей. Алексей Тищенко, в исподней запачканной глиной рубашке с засученными рукавами, морщился. По щеке у него текла струйка крови.
- Кто его знал, Аркадий Николаевич, что оно так получится. - Он покосился на дымившуюся невдалеке развалившуюся пушку с деревянным обитым обручами стволом.
Два дня ее делал в кузне Алексей, и вот при первом же выстреле пушку разорвало. Он боялся, не зацепило ли кого из партизан, залегших на краю бора и кричавших "Ура!", не поднимаясь с земли.
- Отступают! Отступают! - горланя что было мочи, бежал по кустам подросток лет двенадцати.
Данилов схватил его за руку.
- Кто отступает? - на лбу сразу же выступил пот.
- Кто же? Знамо, они, - махнул он рукой в сторону неприятеля.
Стоявшие с Даниловым кинулись на опушку. Каратели действительно бежали обратно. За ними врассыпную гнались партизаны. Иван Ильин стоял на опушке, не спускал глаз со своих партизан, и одного за другим слал в село посыльных за подводами.
- Скорее, Иван, скорее! - торопил Данилов. - Главное, не давать им опомниться.
Мимо одна за другой уже скакали подводы, догоняя партизан, уходивших вслед за карателями. Было много суетни, шуму и… мало здравого рассудка: отряд был уже далеко, видимо, вел бой в Макарове, а командир Иван Ильин все еще крутился на опушке бора, слал и слал вдогонку то боеприпасы, то зачем-то полный воз пик, Потом, спохватившись, что отряд ушел без командира, вскочил сам на подводу и кинулся догонять. В самую последнюю минуту Данилов, не меньше других восторженный и обрадованный, тоже прыгнул в телегу и поехал с ним.
Впоследствии Аркадий Николаевич всегда со стыдом вспоминал этот первый бой, эту сумятицу и бестолковщину. Только необстрелянность колчаковских солдат и беспомощность ловеласа-хорунжего спасли в тот день партизан.
До самого Тюменцева ехали партизаны за зыряновской ротой. В полночь солдаты остановились, начали занимать оборону - бежать дальше было некуда.
- Здесь, однако, будет бой, - почесал затылок Ильин.
- Ты вроде недоволен? - спросил Данилов.
- А чему тут радоваться? Оружия-то у нас кот наплакал. - Он снова полез пятерней под картуз.
Данилов тоже с тревогой ожидал предстоящий бой. Он лучше других понимал, что бой все-таки нужен, независимо от его исхода. И чем раньше его завязать, тем больше шансов на успех. И вот партизанские цепи, натыкаясь на плетни, чертыхаясь, в непроглядной тьме пошли в наступление. Вразнобой понеслось "ура", раздалось два-три выстрела. Партизаны неохотно, с оглядкой поднимались в атаку. Из центра села ответили винтовочным залпом. Потом, как из бочки, - тоже издалека, из центра, - зататакал пулемет. Высоко над головами запели пули.
Партизаны залегли на полпути и пролежали до утра. Утром атака возобновилась. Белые, боясь захода партизан в тыл, заняли кирпичную мельницу Винокурова и церковь, образовали круговую оборону.
- Теперь они от нас не уйдут, - потирая руки, говорил Филька Кочетов. Он с первого дня восстания числился в отряде Ильина. Туда же затянул и Ваську Егорова. - Теперь они наши. Вот где винтовочками-то мы поднаживемся.
- Ты погоди, - урезонивали старики. - Не убивши медведя, уже шкуру делишь. Вот народ.
Едва белые заняли круговую оборону, Данилов понял, что с ходу их не взять, и уехал в Мосиху.
Обложив церковь и мельницу, партизаны просидели день. Потом просидели ночь. Стало надоедать.