- Молодой человек, - окликнул кто-то. Аркадий резко обернулся и сунул руку в карман. Около поповского дома на бревне сидел мужчина.
- Дай-ка прикурить, молодой человек.
Аркадий узнал отца Евгения, заколебался. "Подойти или не подходить, узнает или не узнает? Да нет, он пьяный, да и с последней встречи прошло почти полтора года, где ему узнать.."- не без озорства подумал Данилов. Поднял воротник плаща, подошел, протянул коробок спичек. Отец Евгений долго прикуривал, потом подал спички обратно.
- Спасибо… Аркадий Николаевич.
Данилов вздрогнул и невольно сделал шаг назад. А священник будто не заметил этого, продолжал хриплым баском:
- С прибытием вас в родное село, Аркадий Николаевич. - Он сидел не двигаясь, снизу вверх смотрел на Данилова. - Грешен я - люблю смелых людей… Узнал вас там с Ларисой Федоровной.
- Неужели у меня спина такая выразительная, что по ней можно узнать? - с суховатой насмешкой спросил Данилов.
- Не спина, а выговор. Вы, голубчик, хоть и сказали "привыкши", а произношение все равно интеллигентное… Садитесь, Аркадий Николаевич, покурим.
- Нет, благодарю. Мне надо спешить, - по-прежнему сухо ответил Данилов. С давних пор не любил он попов.
- Не удерживаю, не удерживаю вас, - прогудел отец Евгений. - Вольному воля. Но вы чрезмерно бесстрашны, Аркадий Николаевич. Не сносить вам головы.
- А вы за меня не беспокойтесь
- Господь вас сбережет, где уж мне.
- Будьте здоровы, - попрощался Данилов и зашагал по улице.
- Спаси Бог, - вдогонку ответил ему поп.
Аркадий знал, что отец Евгений с большими причудами. Знал, что он любит выпить, порыбачить, любит посидеть с мужиками, поговорить о житье-бытье. Но чтобы он так доброжелательно встретил большевика - этого никогда не ожидал от него Аркадий. И хотя распрощались они мирно и даже любезно, Данилов все-таки насторожился.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
В этот день впервые солнце пекло по-летнему, знойно. Тищенко, Субачев и Данилов верхами возвращались "домой", в свою землянку. Солнце жгло затылки, мокрые от пота рубахи приклеивались к лопаткам. Ехали шагом. Кони понуро брели по пыльной дороге, лениво подволакивая задние ноги. Ехали с "помочей", как шутил Субачев, - сообща засевали тищенковский загон. Люди и лошади были уставшие, разморенные жарой.
- Ни черта, Иван, у тебя не вырастет, - после долгого молчания вздохнул Матвей. - У людей уже всходы зазеленели, а у тебя только посеяли.
- Леший с ним, - нехотя буркнул Тищенко.
- Зачем же тогда было сеять?
Иван долго не отвечал. Потом недовольно покосился на Субачева.
- Нет в тебе понятия, Матюха, - сказал он и сплюнул под ноги коню. - Не посей я сейчас, все лето бы маялся душой. Мол, у людей растет, а у меня и ждать нечего. А теперь я вроде бы наравне со всеми, как говорится, равноправный мужик.
Опять помолчали. Разговор шел лениво.
- Кулак из тебя был бы хороший, Иван, - заметил немного погодя Субачев. - Такой, как Хворостов, прижимистый и экономный.
- Кулак не кулак, а землю люблю. Это ты правду говоришь. Сызмальства к ней прирос. Вот вернется Советская власть, первым делом - что? Хлеб нужен. Вот такие, как я да Катуновы, и будем кормить нашу власть. А от таких, как ты да вон Аркадий, Советская власть многим не поживится. Только речи говорить мастера.
Субачев глянул одним глазом на Данилова. Тот, словно не слышал разговора, ехал молча.
- Как ты на это смотришь, Аркадий? - спросил Матвей, видя, что Данилов и не собирается вступать в разговор.
Данилов ответил, не поворачивая головы:
- Прежде чем кормить Советскую власть, надо ее завоевать.
- Правильно! - заерзал в седле Матвей. - Я тебе вот что скажу, Иван: мужик - он слепой. Он прирос корнями к земле и не может оторваться. Для него земля и хлеб дороже всего на свете. Вот и Советскую власть в прошлом году прохлопали из-за этого. Встали бы все мужики, глядишь, и отстояли бы. А они не могут встать, они приросли задним местом.
- Ну поне-ес! - перебил его Тищенко. - Ты чего меня за Советскую власть агитируешь? Я сам член совдепа…
Субачев загорячился:
- Ты погоди. Дай сказать. Думаешь, ежели я не член совдепа, так меньше твоего понимаю… Я что говорю? Видят же мужики, куда хлеб их идет: ораву дармоедов кормят, а те их плетями порют. И все-таки нынче опять каждый хапает - как бы побольше засеять. Видал, как Катуновы сегодня пластались? От Ивановой спины пар шел, как от загнанной лошади. Я понимаю, Борков и такие, как он - Аким Волчков, дед Ланин и еще - последние крохи на жратву себе сеяли. Плакали да сеяли, иначе не проживешь. А чего ради Катуковы надрываются? На том загоне, что возле бора, уже взошла пшеница, а тут они еще сеют. Куда сэстоль? Видал?
- Я-то видел. А ты слыхал, что они говорят?
- Что?
- Говорят, себе сеем. Война-то на Урале не затихает. Может, к осени Советская власть к нам придет. Понял? Не такой уж мужик слепой, как ты его малюешь.
- Все одно, - не соглашался Матвей, - не этим надо сейчас заниматься. Вот сейчас братья Катуновы рвут жилы, а Зырянов приедет, напьется пьяный, возьмет й за здорово живешь перестреляет. Каково, а? Вот мы сидим в кустах, языки чешем, чистый воздух дышим, планы строим, а Зырянов свое дело делает. Мало того, что крестьян безнаказанно вешает и порет за их же собственный хлеб, начал уже детей и баб стрелять. До каких же это пор?
Данилов кашлянул. Матвей замолк, ожидая, что он скажет. Подождав немного, Субачев не вытерпел:
- Ну чего ты молчишь? Ты доволен, что ли?.. Сидим, как суслики в норе, озираемся.
Данилов молчал.
- Пора уже поднимать восстание, - горячился Матвей. - Хватит выжидать. Самая пора - отсеялись, делать нечего.
У Аркадия дрогнули губы в улыбке.
- Восстания поднимают не на досуге, когда делать нечего…
В свое убежище возвращались кружным путем, долго петляли. Когда солнце свалилось за полдень, наконец въехали в прохладу березняка. Кони, почуявшие отдых (они уже привыкли к своему новому пристанищу), пошли проворнее. Около землянки, где оставался Андрей Полушин, их ожидал нарочный от Ивана Коржаева.
2
Так уже повелось в селе: конец сева всегда завершался торжественным молебном. Этот обычай давно, почитай с десяток лет назад, ввел отец Евгений. К нему, к этому обычаю, привыкли, и каждый считал, что без благословения Господня не вырастет хлеб.
И сегодня, едва вернувшись с поля, мужики парились в бане, меняли сопревшие от пота рубахи, расчесывали выцветшие на солнце бороды и, призываемые колокольным звоном, шли к вечерне. Мало потрудиться, надо еще с не меньшим усердием вымолить у Бога милость, чтобы брошенное в землю зерно хорошо принялось.
После жаркого дня в церкви особенно чувствовалась прохлада. Свежий, ароматный запах ладана приятно щекотал ноздри. Каждый стоял на своем, годами отстоянном месте. Справа от клироса около свечного ящика и старика Хворостова стояли три брата Катуновы. Их осунувшиеся, загорелые лица были задумчивы. Рядом с ними, как всегда, Иван Ильин, молчаливый, похудевший за время полевых работ. Он не отличался особой набожностью, но молебен о дарствовании урожая отстаивал.
Здесь же, в этом кутке, были Иван Ларин, известный в селе молчун Аким Волчков, покашливающий Андрей Борков, сосед Катуновых высокий костлявый дед Ланин, старик Юдин с дочкой и многие другие. Каждый - веровал он или нет - хотел, чтоб Господь не пронес мимо его загона тучку, чтобы оградил от суховея и саранчи.
Отец Евгений, размахивая кадилом, в сизых облаках дыма густым басом тянул:
- Его же ни ветр, ни вода, не ино что повредити возможет…
В церкви не было только тех, кто не сеял: не было Ширпака, уполномоченного по заготовкам Антонова, не было учителей. Не было неверующего Алексея Тищенко.
Все те, кто стоял в эту минуту здесь, были поглощены молебствием и думали о своих загонах, десятинах, в которых сейчас набухали брошенные их огрубевшей от работы рукой семена.
- Господи боже, отец наш, заповедавый. Ною, рабам твоим… - гудел отец Евгений.
Вдруг из-за спины священника быстрым шагом вышел приземистый, с широкими черными бровями человек в серой рубашке-косоворотке.
Не видя его, поп продолжал:
- …устроити кивот ко спасинию…
- Погоди, батя, - тронул его за плечо парень, - не в этом спасение… "Кивот" не спасет.
Отец Евгений осекся на полуслове.
По церкви прошел ошеломленный шумок:
- Данилов…
- Смотри, братцы, откель это он?
- А баили, что арестован…
- Во-о… Вот это да!
Данилов подошел к краю амвона. Не спеша оглядел вздернутые к нему удивленные лица сельчан. Негромко сказал:
- Товарищи! Прошу извинить меня за то, что прервал. Но не этим надо сейчас вам заниматься, молебен не спасет ваш хлеб.
Кто-то из молодых сзади восхищенно крякнул.
- Каменский подпольный центр большевиков сегодня передал с нарочным, - продолжал Данилов неторопливо, но веско в наступившей тишине, - что завтра утром к нам в Усть-Мосиху приедут собирать подати.
Никто в церкви не шелохнулся. Не сразу дошел смысл сказанного - слишком уж все было неожиданным.