- Да-а, - протянул разочарованно Пашка, - дело наше табак.
Друзья отползли в огород и стали совещаться.
- Ну, куда подадимся, Васюха?
Егоров думал, сдвинув брови.
- Черт его знает, куда идти… В родном селе - и негде переночевать. Достукались.
4
В амбаре было душно, пахло мышами. Иногда по утрам в щели проникал солнечный луч. Он стрелой пронизывал черную пустоту амбара, играя множеством мельчайших пылинок. Василий лежал на дерюге, разостланной поверх прошлогодней соломы.
Оказывается, трудное это дело - самому разбираться в жизни. Никогда раньше не замечал он этого, потому что жил не задумываясь. А вот третью неделю лежат они с Пашкой в амбаре и только тем и занимаются, что думают. А мысли тяжелые, неповоротливые. Каждая из них, зародившись неуклюжей, бесформенной, копошилась в голове, металась и потом исчезала, вытесненная новой, оставив после себя такой же неопределенный след.
Почему он, Василий Егоров, должен прятаться? Что он сделал преступного - убил кого, ограбил? Нет. Он просто не хочет воевать. Не хочет потому, что ему безразлично, кто придет к власти: меньшевики, большевики или разные там колчаки, ему все равно - брать у него нечего, а потому и защищать ему тоже нечего… А его заставляют. Заставляют защищать магазины Винокурова, мельницы Большакова. Он не хочет - его заставляют силой. А почему?
Глядя на копошащуюся массу пылинок, он думал: "Вот так и люди всю жизнь суетятся бестолково, не зная, куда податься и что делать. Толкают друг друга, сильные сшибают слабых, слабые выталкивают тех, которые совсем немощные. И, наверно, никогда этому не будет конца…"
За амбарами послышались шаги. Малогин проворно вскочил и припал к проковырянной в пазу щели.
- Что там? - шепотом спросил Василий.
- Тс-с… Тихо, - предостерегающе поднял Павел руку, не отрывая глаз от щели. - Сам пришел.
- Ну! - Василий тоже вскочил и прижался к щели.
От ворот не спеша вышагивал Андрей Матвеевич Большаков. Посреди ограды он остановился, по-хозяйски подобрал валявшуюся ступицу от старого колеса, направился с ней к амбару. Друзья обмерли и невольно отшатнулись от щели. Старик положил ступицу, постоял и, повернувшись, пошел в дом. В амбаре разом облегченно вздохнули. Третью неделю сидят они здесь и третью неделю каждый раз, когда приходит старик Большаков к снохе, у них замирает сердце.
Той памятной ночью, наткнувшись на засаду у брата Малогина, Василий предложил пойти к своему давнишнему другу Павлу Кирюхину.
Под утро они постучали в окно его избы. Чей-то сонный голос спросил:
- Чего надо?
- Пусть Павел выйдет на минутку.
- А кто это?
Ребята замялись, а потом Малогин ответил:
- Из Вылковой это.
- Из Вылковой? А что надо-то?
- О-о, боже мой, "чего" да "зачем"! Ну пусть, выйдет, не съедим же его.
За окном смолкли. Долго вполголоса переговаривались, кашляли. Наконец хлопнула избяная дверь, в сенях щелкнул засов, на приземистое крылечко вышел Кирюхин в накинутой на плечи шубенке, в подштанниках.
- Ну? - сонно спросил он.
- Здорово, Павел.
- Здорово. Кто это?
- Не узнаешь?
- У-у, Васюха! Здорово. А это кто? Пашка! Здорово, ребята. Вы откуда это? Чего по ночам-то шляетесь, дня вам не хватило?
- Не хватило. Мы к тебе по делу, Павел. Давай сядем, - предложил Василий.
Сели.
- Вы откуда? В отпуск, что ли?
- В отпуск, - хмыкнул Малогин.
- Дело вот в чем, Павел, - начал Василий. - С тобой будем говорить напрямки…
И рассказал все.
- Н-да… - задумчиво протянул Кирюхин. Поднялся. - Ну что ж, ребята вы хорошие. Пошли.
Когда друзья наскоро закусили, он показал им на полати.
- Вот ваше убежище, лезьте.
Утром к Кирюхиным пришла мать Василия Матрена Ильинична. Только глянула на сына, сразу же заплакала. Немного попозже прибежала жена Малогина. Долго обсуждали, что делать дальше. Но так ничего и не придумали. Кирюхин успокоил:
- Пусть пока поживут у меня… Только вы пореже ходите сюда, а то заметно будет.
Друзья просидели ка полатях больше недели. Однажды прибежала взволнованная, радостная Ильинична.
- Нашла вам, ребяты, хорошее убежище. Ни за что там не отыщут вас.
- Где?
- И даже не подумаете… У Пелагеи Большаковой.
- У Большаковой?
- Это у жены офицера?
- Ага.
- Она нас выдаст сразу же, - заявил Малогин.
- Нет. Она хорошая баба, хоть и офицерша.
5
Пелагею выдали замуж за Большакова насильно - уж больно ее отцу, всю жизнь проведшему в нужде и заботах, в страхе перед неурожаем и падежом скота, хотелось, чтобы дети его жили прочно и хорошо. А было их у него много - пять душ. Ставшие две дочери - Марья и Авдотья - правда, давно выданы замуж и жили теперь не так уж плохо. Пелагея в семнадцать лет расцвела на удивление. Со всего села парни заглядывались на нее.
Но отец выбрал самого богатого.
Пелагея долго плакала, говорила отцу, что любит другого - паренька из Усть-Мосихи Димку Антонова. Отец был неумолим. Выросший сам в строгости, он держал в руках и своих детей. Да и что девчонка понимает в жизни, рассуждал он, Василий - парень богатый, красивый, умный, что еще надо для хорошей жизни?..
За два дня до свадьбы приехал Димка, мрачный и убитый горем. Долго сидела Пелагея с ним на старом полусгнившем бревне за огородами.
- Поедем сейчас со мной, - просил Димка, заглядывая ей в лицо, - ты же знаешь, ничего мне не надо, никакого приданого, ничего.
Поля плакала, закрыв лицо руками, она боялась ослушаться отца.
- Милый… милый мой, да я бы и не охнула, бросила бы все, - сквозь слезы говорила она, - да ведь отец - ты не знаешь его - проклянет. А с родительским проклятьем и с любимым человеком жизнь будет в тягость.
- Ас нелюбимым век мучиться?
Уехал Димка за полночь. Прощаясь, сказал, что приедет провожать ее к венцу. Он еще надеялся, что Поля наберется смелости и под венцом, когда священник спросит "По любви идешь, дочь моя?", скажет: "Нет" и укажет на него, на Димку, и они обвенчаются. Такие случаи, хоть и редко, может, раз в сто лет, но бывают.
Пелагея не посмела ослушаться. И потянулась ее жизнь, сытная, богатая, но не радостная. Через год, когда Василий уже ушел служить в армию, родился сын Николай. После окончания русско-японской войны Василий жил некоторое время дома. Появился Иван, потом еще и еще дети. В 1914 году снова Василий ушел в армию. На этот раз надолго. В письмах писал, что дослужился до прапорщика и командует взводом. Потом с полгода от него не было писем. Приходившие после семнадцатого года его сослуживцы рассказывали, что Василий будто бы там женился на городской. И верила, и не верила Пелагея этим разговорам.
В те тяжелые годы одиночества и мрачных дум она отводила душу только с двоюродным братом Иваном, маленьким, смекалистым пареньком, еще в мальчишестве прозванным за свой ум старчиком. Из всей многочисленной родни она любила его больше других. Было у них что-то одинаковое и в простоте общения с людьми, и в неподкупной честности. Иван-старчик ей говорил, чтобы она не верила сплетням сослуживцев мужа. И она начинала успокаиваться, смотреть на жизнь более веселыми глазами.
И все-таки болтали не зря. Однажды Пелагея увидела в окно незнакомую молодую женщину, входившую в ограду. Пелагея вышла ей навстречу. Та остановилась у крыльца, осмотрела с ног до головы Пелагею и певучим голосом спросила:
- Здесь живет поручик Большаков?
- Здесь, - ответила Пелагея, вытирая руки о фартук и также рассматривая незнакомку, - только он в армии уже четвертый год.
- Как в армии? - вскинула женщина брови. - Он мне сказал, что поехал домой. Я его жена.
- Его жена? - поразилась Пелагея. - Какая жена?
- Обыкновенная.
И тут только Пелагея поняла, кто перед ней.
- Я его законная жена, - ответила Пелагея и, уперев руки в бедра, громко добавила - А ты не жена, ты шлюха полковая.
- Как вы смеете оскорблять?..
- Я тебе покажу, как, - спускаясь с крыльца, приглушенно заявила Пелагея. - Я тебе покажу сейчас, потаскуха ты этакая, подстилка солдатская. Ишь ты, явилась сюда!.. Кто тебя звал?
Пелагея схватила стоявшую у ограды метлу.
- Я тебе покажу, какая ты жена!..
Женщина, подобрав юбки, шмыгнула в калитку…
Об этом событии долго потом говорили в селе. Бабы восхищались решительностью Пелагеи и удивленно шептались о том, как это Василий - хоть он и офицер - посмел жениться при живой законной жене…
Годы шли, Пелагее уже стукнуло тридцать пять. Старшему сыну пошел семнадцатый год, а радости она так и не видела. И все чаще и чаще вспоминала своего жениха Димку Антонова.
За это время она видела его дважды. Первый раз - еще до германской войны, второй - полгода назад, осенью восемнадцатого года. Приезжал он в Тюменцево по каким-то торговым делам. Она шла со свекром. Встретились неожиданно, растерялись оба. Пелагея остановилась, остановился и он. Свекор, отойдя немного, стал закуривать, поджидая ее. Поговорить не удалось. Так, перебросились несколькими словами. Она узнала, что он был женат, но три года, как жена умерла, оставив ему четверых детей. Вот, собственно, и все, что она узнала…
Спрятав у себя в амбаре беглецов, Пелагея долго мучилась сомнениями - правильно ли она поступила. С одной стороны, конечно, правильно - ведь как-никак люди они свои, деревенские, не враги. Жалко их. А с другой - вдруг узнают. Вот, мол, прячет людей, которых власть ищет. Да еще парней! Не успел муж уехать, а она уже двоих к себе приголубила. У баб языки-то вон какие! Одна за другой так и начнут хлыстать по селу.