Мамонтов разговаривал на этот раз с Даниловым, как с равным - Аркадий понял это и оценил. Мамонтов спрашивал - все-таки Данилов высокий пост занимал, многое знал - высказывал свои соображения, прислушивался к мнению Данилова. Дело в том, что почти с самого освобождения Барнаула Мамонтов не жил дома, на Алтае - то сопровождал эшелоны с хлебом в голодающие столицы, то жил в Омске и помогал командованию Пятой армии в формировании новых частей из партизан, как помощник инспектора пехоты армии, то был членом Чрезвычайного военно-революционного трибунала, принимал участие в суде над колчаковскими министрами. А волнения крестьянские начались еще с зимы. С наступлением же весны и Кулундинская и Алейская степи сплошь были охвачены восстаниями. Поэтому Мамонтова и держали в отдалении от родных мест - чтобы, не дай бог, не воспользовались его именем и не втянули бы его самого в эту огромную орбиту нового повстанческого движения. Власти боялись Мамонтова. Боялись его авторитета. Он им мешал. Они его ощущали всюду - как пристальный взгляд в затылок. Поэтому с облегчением и даже тайной надеждой отправляли его на польский фронт… Все в руце божией… А добровольческие Части Особого назначения явно не справлялись со своей задачей - не могли потушить повстанческий пожар. Две дивизии регулярных войск с артиллерией прибыли для подавления мятежа. И тоже ничего не могут сделать.
Мамонтов долго молча смотрел в окно вагона. Потом вздохнул.
- Зря он так, очертя голову, поднял мужиков. Кровищи опять сколько пустят… Большевики почему в семнадцатом победили? Потому, что они сразу центр захватили. А он начал с окраин. Вот если бы он в ту ночь с отрядом не ушел в бор, а захватил бы в свои руки власть в Барнауле, тогда еще не известно, чья бы взяла, тогда бы с ним трудно было бороться!
Мамонтов опять отвернулся к окну…
- А он мог бы Барнаул взять в ту ночь. Такое нападение было бы очень неожиданным. А это - половина успеха. Вот что значит не военный человек. Не сообразил. Голова у него как у теоретика, как у вождя масс варит прямо-таки здорово. А вот практически, с военной точки зрения он, оказывается, слабоват.
- Вдвоем бы вам спариться…
Мамонтов промолчал.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Ресторан "Кафе-де-Пари" на Пушкинской улице в Барнауле при всех властях - и при царе-батюшке и при Керенском, при Самарском комуче и при Директории, при Колчаке и вот теперь при Советах- никогда не пустовал, был пристанищем для любителей острых ощущений. Год назад здесь кутил по месяцу и больше Василий Андреевич Большаков со штабс-капитаном Милославским.
Сейчас, когда власть перешла к Советам, и когда Большаков переселился в землянку в парфеновском бору, в гостинице "Европа" - на втором этаже, над рестораном - время от времени менялись жильцы. В основном, это был народ, приехавший сюда за должностями. Только почти не было среди них ни будущих директоров заводов и фабрик, ни крупных, губернского масштаба хозяйственников. Их, видимо, назначали походя, на местах. Были здесь в основном разного масштаба будущие начальники карательных отрядов, председатели выездных ревтрибуналов и даже командиры комендантских взводов при ревтрибуналах, которые должны немедленно приводить в исполнение приговоры. Этих вызывали на инструктаж, на прохождение практики…
Иные из них жили здесь два-три дня - некогда было рассусоливать, сразу же отправляли их к месту службы. Ну, а некоторые, дожидаясь заседания, на которое приглашены, кутят по неделе и дольше. Таких большинство.
В начале лета двадцатого года поселился здесь и один из претендентов на должность председателя ревтрибунала губчека "стойкий большевик с дореволюционным стажем (так его представляли членам бюро губкома партии на предварительном собеседовании), уже хорошо показавший себя на практической работе в трибунале". Он в гостинице жил уже вторую неделю. Занимал отдельный номер. Вечера (а иногда и всю ночь, до утра) проводил в кутежах.
Обслуга и ресторана и гостиницы осталась в основном та же, что и при прежних властях. Тот же стоит вышибала в дверях, который стоял и год и два назад, та же у него борода, расчесанная надвое, тот же лапсердак на нем (только без крестов и без медалей). В самом ресторане - налево от входной двери за стойкой тот же краснорожий буфетчик Мартьян Мартьяныч. И те же негласные функции у него - обеспечивать клиентов девицами. Только раньше он делал это не очень таясь, почти открыто, а сейчас прежде, чем предложить, внимательно понаблюдает из-за стойки за своей клиентурой, изучит ее. Определяет он точно, без ошибки. Подойдет потом с подносом вроде по делу. Шепнет:
- Не изволите ли желать девиц? Девицы первого сорта, из "бывших", с образованием - хотите княгиню, хотите баронессу? А может, желаете помясистее - из купецких дочек, а?
Обычно в этом месте клиенты начинают ржать и… заказывают, как правило, княжеского да баронесского звания…
А на прошлой неделе чуть конфуз не произошел. Только он предложил одному новичку - по всему видать, из бывших военных - как тот сразу цап его за пуговицу и к себе пригнул:
- Слушай меня внимательно, - заговорил он прямо буфетчику в лицо. - Твоих "купецких" мясистых мне не надо. Понял? И княгинь твоих заезженных тоже не надо. Девочку мне. Свеженькую. Завтра. Сегодня я занят делами. А завтра - изволь. Хорошо заплачу.
Заплатил хорошо - кольцо золотое дал. Это на другой день.
- Значится, остались довольны? не таясь, лебезил Мартьян Мартьяныч перед необычным клиентом. - Мы завсегда готовы угодить хорошему человеку. - Вы - нам хорошо, мы - вам хорошо. Племянницу свою родную вчера-то привел вам. Родную…
Хватит врать-то. Родную… - пробурчал Степан Сладких. - Пшел вон!
А сегодня он пришел ужинать с товарищем. Оба слегка навеселе. Обрадованные не то встречей, может быть, неожиданной, не то событиями, связанными с этой встречей на будущее - словом, был наверняка повод пропустить по стакашку перед ужином-то. Мартьян Мартьяныч - само внимание! Нюхом, на расстоянии чуял: будет кутеж!
Сидели, разговаривали. Почти не пили. Это всегда так перед большим кутежом. Мартьян Мартьяныч знает это. Изучил замашки своих клиентов. Вроде для разгона. Уж больно разговор оживленный - непременно что-то вспоминают старое, давнее и приятное. Быть кутежу.
Действительно, так оно и есть - разговор давний. Разговор о том, как они - Степан Сладких и Тихон Кульгузкин - начинали свою ревтрибунальскую деятельность. Еще в мамонтовской армии. Вспоминали, нет, не подвиги свои или чьи-то. Вспоминали, как они были ошарашены властью, которая на них свалилась вместе с должностью члена или председателя выездного ревтрибунала.
- Помнишь, Степушка, в Каипе первый, который проходил у нас по пропаганде против Соввласти, тот долговязый, белобрысый? Объявил ты ему приговор, и он сразу - всё!.. Из него, как из гусенка - во все стороны… Вони-ищ-ща пошла… Ты тогда закричал: "Приводите приговор в исполнение немедленно!.." Меня тогда колотила дрожь. Наверное, и подо мной лужа была. Ничего больше не помню. А ты кремень! Стоишь и командуешь. Как будто всю жизнь этим занимался. Пошел еще присутствовать при исполнении…
Ну, и ты сейчас, должно быть, тоже уже обвыкся?
Сейчас - совсем другое дело!.. Спасибо, это ты, конечно, порекомендовал меня на выездного председателя? Ты-ы не отпирайся! Вчера меня утвердили. Знаешь, к кому? Знаешь, при чьем отряде я буду работать!
При чьем?
При отряде самого товарища Анатолия!
У-ух ты-ы!.. Это- хорошо. С одной стороны.
Говорят, не уживаются с ним. Суровый больно
- Вот и я об этом. Он может подкинуть тебя до небес, карьеру тебе может сделать на всю жизнь. Это с одной стороны. А с другой - искалечить может тоже на всю жизнь.
- Не бойся, Степушка. Я твою школу прошел. Не пропаду.
- Дай-то Бог. Дай-то Бог. - По лицу Сладких невольно расплылось самодовольство, самое простодушное.
- Приговор-то он будет утверждать, товарищ Анатолий.
- Вот в том-то и плохо, что он. Не угодил и - всё!
- То есть как не угодил? - искренне удивился Кульгузкин. - Угожу. Должен угодить… Ты, к примеру, вон с какой придурью человек. А не было еще случая, чтоб ты остался недовольным мною. Не было?
- Да что-то не помню.
- Ну, вот видишь. Угадываю твои желания…
Степан Сладких перестал даже жевать от удивления.
- Вот ты, оказывается, как! А я-то думал…
- Что ты думал, Степушка?
- Я думал, что у нас с тобой потому ладно все получается, душа в душу получается, что мы одинаковые люди, характером одинаковые.
- Правильно ты думал. Так оно и есть: одинаковые мы с тобой. Только ты сильнее. Поэтому ты идешь передом, а я за тобой, копыто в копыто…
Степан Сладких был шокирован признанием давнего друга, поэтому продолжал, не слушая пояснения Кульгузкина:
- А ты, оказывается, просто угодничал передо мной. А не от чистого сердца. Не знал. Значит, все это было неискренне?
Кульгузкин никак не мог понять, чего это тот взъерепенился.
- Искренне… неискренне… - закричал вдруг Кульгузкин. - Ерунда все это! Ты скажи… Только честно: я тебя когда-нибудь подвел? Подвел я тебя или не подвел? Хоть раз?
- Вроде нет.
- Ну, и чего тебе еще надо? Какую тебе искренность еще надо? Ни разу не подвел и еще ни разу не подведу. Тебе этого мало?..
Степан Сладких начал жевать после той длинной паузы, уткнулся в тарелку. В глаза другу ни разу не глянул.
- Ладно, - буркнул он вполголоса. - Я тебя еще больше уважать стал после этого. Все. Завязали этот разговор… Ну, как жил-то это время? Что делал?
Кульгузкин откинулся. Прямо в глаза посмотрел Степану.
- Погоди завязывать, - сказал он. - А все это время я был уполномоченным по продразверстке в Каменском уезде.