- Да накажи им, чтоб с Ратибора глаз не спускали.
- Понятно, - снова кивнул Помога.
- Чего тебе понятно? - спросил Михаил.
- Ничего, - тут же согласился Помога.
И оба вдруг улыбнулись оттого, что так хорошо понимали друг друга.
Напряжение, в котором Михаил пребывал в последнее время, сделалось невыносимым душе. Да и душа его еще не окрепла и все ждала радости…
- А с Дмитрием-то, слышь, Помога, - Михаил не удержался похвастать, - вышло по всей моей воле!
- Неужто? - Масленым блином расплылось круглое лицо воеводы.
- А то! - И Михаил не удержал счастливой улыбки. - А ты говоришь - на медведя…
- Эх, князь! Какое дело-то! - Помога мял свои сильные руки, не зная, куда их деть, и все повторял: - Дело-то какое, эх, князь!
- Квасу-то дашь ли?
- Квасу! - с ревом ринулся из сеней воевода…
Лицом ростовский князь Дмитрий Борисович походил на оплывший воском свечной огарок. Узкая вверху голова книзу раздувалась широкими скулами и толстыми, красными от усердия к меду и жирной пище щеками. Да еще, разметанная аж по плечам, добавляла ему широты бородища, росшая от ушей подсолнечным полукружьем.
- Так что, Михаил Ярославич, - Дмитрий Борисович ласково улыбался, - виниться пришел.
- Винись.
Дмитрий Борисович удивленно вскинул рыжие бровки: ишь ты, суров Ярославич! То-то великий князь выскочил от него, как из мыльни…
- А и повинюсь, коли виноват! Только мы, Михаил Ярославич, соседи с тобой, распри промеж нас никогда не водилось. А то, что пошел на тебя, так ведь вестимо, великому князю служим…
Михаил досадливо передернул плечом:
- Говори, чего просишь.
- Что ж, своего прошу - не чужого. Отдай, Михаил Ярославич, Кашин, не наноси урона! - Он смотрел на Михаила детскими, будто пустыми глазками, в которых не углядеть было хитрого, расчетливого ума. - Ить кашинцы-то тебе открылись!
Михаил усмехнулся:
- Как не открыться - соседи.
- Дак и я говорю, соседи… - Дмитрий Борисович вдруг рассыпчато рассмеялся и подмигнул Михаилу: - А нам с тобой, может, еще и кашу вместе варить придется, больно ты мне по ндраву! А и дочки у меня - загляденье, что Анна, что Василиса…
- Про кашу не скажу, невесты еще не искал. - Михаил немного смутился от того, как неожиданно повернул разговор ростовский князь, но строгости не терял. - Города я твоего не трону, а ты мне за то триста гривен серебром откупа дашь.
- Триста! - Дмитрий Борисович всплеснул руками, как моль пришиб. - Я отроду столько с Кашина не имел!
- Ростов велик, найдешь! - отрубил Михаил.
Дмитрий Борисович притворно вздохнул, мол, какое уж там богачество! А в душе возгордился: велик-то Ростов его умом да усердием. Если б еще брат Константин пристяжным ровно шел, а не рвал на сторону. С деньгами-то и при татарах жить можно…
- Не убавишь ли, князь? Поход один сколько добра унес!
- А ты не ходил бы.
Дмитрий Борисович по свойству сребролюбивой души кривил ею даже перед самим собой. Одну цель он уже поразил походом: накануне его, никто про то еще и не знал, Дмитрий Борисович просватал старшую дочь Ульяшу за сына великого князя Ивана. Оттого и вынужден был поддержать свата в походе против Твери. Этот бесславный, но и бескровный поход, считай, и встал ему за дочкой в приданое. А дома-то еще две дочки на выданье!..
Дмитрий Борисович аж зажмурился от удовольствия, что так приятно повернул разговор с Михаилом. А то, что тот замялся покуда, - это все пустяки, да и что он скажет без Ксении Юрьевны? Хорошего-то жениха сыскать тяжело, а сосватать дело нехитрое. Уж он-то с Ксенией Юрьевной торговаться не станет. А союз с высокородным тверским князем многое обещал в будущем и Ростову - это Дмитрий Борисович понимал. Ему уж и денег было не жаль, будто платил сам себе…
Однако для порядку он еще несколько времени загибал на руках пальцы, хмурился, сокрушенно качал головой, а потом вдруг легко согласился:
- Ладно, князь, будь по-твоему, - и весь подался навстречу, растаял хомячьим лицом, как воск от огня. - Право слово, больно ты мне по ндраву, привязался к тебе, как к сыну родному! И матушке то скажи… А уж оплошки моей не помни…
Знал Михаил цену его словам, а не мог не порадоваться, даже лицом посветлел:
- И я зла за собой не держу.
Прощаясь, Дмитрий Борисович посерьезнел:
- Вот что, Михаил Ярославич, дело, конечно, дальнее, а я ведь тебе не на потеху про дочек сказал. - Михаил хотел было возразить, но Дмитрий Борисович не дал. - И матушке то передай от меня с поклоном: коли сватов пришлет, отказу не будет.
На том и расстались. Но в дверях ростовский князь обернулся - совсем было выскочило из головы:
- Да, Михаил Ярославич, еще тебя о малом прошу - отдай переметчика.
- Откуда прознал? - удивленно спросил Михаил, сразу вспомнив Тверитина.
- Рыжий зело - приметен!
- Не холоп он, волен себе князя искать. А коли ко мне прибился… я своих людей не сдаю, - сказал Михаил.
- Верно говоришь, не холоп, - согласился Дмитрий Борисович. - Однако он от меня с-под суда ушел.
- Как от тебя?!
"Соврал-таки рыжий. То-то мне давеча не поверилось! Зачем только? Весть-то все же донес…"
- От меня… - подтвердил Дмитрий Борисович и пояснил: - Татарчонка, сына баскакова, загубил без вины.
Дело было, видать, серьезно. "Ишь как весь искрутился…"
- Помога!
Помога Андреич неслышно возник у дверей.
- Ефремку этого… отдай вон князю.
- Тверитина, что ли? - недоуменно переспросил Помога.
- Ну… - выдохнул Михаил.
Помога не смел возразить Михаилу, но и не торопился выполнять приказание - нарочно мялся в дверях. И что-то остановило князя:
- Постой, Помога, ко мне его сначала веди…
- Эвона что, Тверитин!.. - ухмыльнулся Дмитрий Борисович.
Впрочем, это недоходное дело уже не волновало его. Сердце ростовского князя грело другое: как ловко он девок своих просватал! Это же надо иметь такой ум! Одно было нехорошо: кому рассказать - не поверят, что он у Кашина с обоими супротивниками свадебные каши заваривал…
Ефрем косо поглядывал на князя, не в силах долго выдерживать его взгляд.
- За что убил, спрашиваю?
- Не об милости прошу - отдай меня, князь.
- За что убил, говорю? Что, железом тебя пытать?
- За девку.
- За девку?
- Свадьба у нас должна бы… А здесь баскаков сын скараулил ее и свез… Утром, битую до смерти, кинули отцу под ворота. Другим на страх…
- А как дознал, что он это?
- Люди видели, не тайком увозил.
- Князь, выходит, не твою сторону взял?
- Девок много, а у Баталки один был сын… - Скрипя зубами, Ефрем покачал головой. - Отдай меня, князь. Не отступится Дмитрий, он с баскаком с одной чаши пьет.
- Молчи!.. - Михаил кивнул воеводе: - Поклонись от меня ростовскому князю да передай, что мой пасынок Ефремка Тверитин ищет поля на своих обидчиков, коли такие есть.
Помога, перхая горлом, пятясь и в поклоне скрывая смех, исчез за дверями.
- Князь! - Ефрем упал на колени.
- Молчи! Бог над теми, кто в поле смерть ищет, коли соврал - подохнешь…
В прежние времена с поединка зачинали, а ныне заканчиваем - смеялись по обе стороны. Радостно было и тем и этим, что воевать не пришлось; а и обиды не было никакой! А тут еще тверской князь потеху придумал: стравить молодцов на поле!
Ефрем пошел от своих рядов на той же каурой кобылке. Как был в одной рубахе, так и пошел, будто на смерть. Из оружия лишь меч в руках, да из сапога рукоятка ножа торчит. Ладно в последний миг кто-то щит ему сунул…
От ростовцев на вороном жеребце, бросавшем с губ желтую пену, в круглой мисюрке вышел, видно, баскаков нукер. Пригнулся до гривы, уши коню прикусывает, ярит, но ходу пока не дает жеребцу. Сабля в ножнах, в одной руке копье. Наконец над полем пронесся тонкий пронзительный визг - татарин дал коню повод. Только рваная трава и земля летят из-под копыт жеребца.
Ефремова лошаденка топчет землю на месте, млеет, оседает на задние ноги. Тверитин одновременно бьет ее ногами под брюхо, а уздой задирает морду, не дает сойти с места.
Замерли крики в рядах - сомнет сейчас нукер ростовского переметчика!
- Ох! - охнули разом тысячи.
Перед оскаленной мордой жеребца, когда татарину оставалось лишь ткнуть копьем, Ефрем вдруг отдал кобылке поводья, и та не по-лошажьи, а как-то по-заячьи прыгнула в сторону. Нукер пронесся мимо… Но тут же развернул жеребца и вновь пошел на Ефрема. Правда, теперь он шел Ефрему не в лоб, а обходил его лошадь сзади. Ефрем же, потеряв поводья, казалось, не мог управиться с лошаденкой и оставался совсем беззащитным. Не более чем с пяти сажен, коротко взвизгнув, нукер послал копье в его неприкрытую спину. Как миновало оно Ефрема, никто не понял. Ветром упал он с лошади и успел откатиться - кобылка с пробитой шеей замертво рухнула, где стояла.