С тех пор прошло более пяти лет. Теперь Шифра двадцатилетняя девушка.
Уже не раз к ним приходили сваты, но всех их ждала неудача. Шифра не хотела оставить брата одного. Ему и так было тяжело. Одиночество же могло, упаси Всевышний, убить его. Помимо того Шифра была убеждена, что старший брат должен жениться раньше, нежели она.
Конечно, с определённой долей ревности думала она, молодой эллин – хороший друг брата, и он часто бывает у них в гостях, но они никогда не говорили о женщинах. Лишь вели мудрые беседы, и Шифра немалому у них научилась. Она, даже стала сносно говорить по-гречески, с явным фессалийским акцентом, что вызывало искренний восторг молодого офицера.
Когда к ним приезжал Силонос, а это было довольно часто, Шифра брала из его рук поводья и поила лошадь, насыпала в мешок овса и подвешивала на шею скакуну, а затем наблюдала, как тот принимался за лакомую еду.
Шифра радовалась, когда лошадь, завидев её, Шифру, тихонько ржала и во всю силу тянула наездника в её сторону. Силонос же незаметным движением сдерживал лошадь и чуть укоризненно покачивал головой.
– Ты его совсем избаловала, сестра моего друга, – так он называл Шифру, когда не было рядом Эльазара, – во всяком случае, – говорил он с сердечной улыбкой, – если Быстроногий когда-нибудь сбежит от меня, я буду знать, где его искать…
Так она размышляла, оттягивая утреннее умывание.
А меж тем наступал рассвет. Первыми, кто оповещал об этом, были тристрамиты из семейства дроздовых. Их звонкая перекличка была слышна далеко за окраинами селения. Потом поднимали хоровой крик вездесущие воробьи. К ним присоединялось семейство перепелов, обитавшее в винограднике. Наконец, где-то высоко в посветлевшем небе раздавалась утренняя песня невидимого жаворонка.
Шифра сладко потянулась, но вставать всё же не хотелось, и она продолжала прерванную мысль.
Даже сейчас, когда никого не было вблизи, вспоминая шутку Силоноса, она ощущала, как горели её щеки, и её охватывает глубокое волнение. Интуиция подсказывала ей, что за этим упреком спрятано нечто большее, чем обычная дружеская шутка. И от этого ей становилось сладостно и страшно.
Особенно четко и во всех подробностях, ей вспомнилось недавнее событие, связавшее еще больше её и эллина.
Вместе с братом Силонос приближался к дому Шифры. Эллин, как всегда, был в коротком хитоне, закрепленном на левом плече медной застёжкой. Могучий торс был подтянут широким ремнем, на котором висел короткий амфотерный меч.
Украдкой Шифра любовалась могучими плечами воина, его статной фигурой. И Шифре казалось, что Быстроногий понимал это. Шаг лошади был степенным, величественным.
Но вдруг, когда всадники втянулись в узкий переулок, пролегавший между оградой их дома и виноградником, лошадь эллина, увидев выскочившую мангусту, резко рванула в сторону.
Силонос до отказа натянул поводья, но Быстроногий продолжал нервничать. Он двигался косо, вдоль выступавших острых камней. К одному из них и оказалась прижатой нога всадника. Она тут же покрылась кровью.
Шифра увидела, как брат мгновенно соскочил с мула, повис на удилах лошади Силоноса. Шифра бросилась на помощь.
Эльазар пытался успокоить взбешенное животное. Что-то говорил, похлопывая лошадь по шее, гладил гриву, а затем медленным шагом повел к дому. Мул Эльазара, почуяв запах крови, тревожно раздувал ноздри и нехотя плелся следом.
Увидев большую рваную рану, Шифра поспешила к колодцу. Вскоре вернулась с глиняной чашей, заполненной прозрачной водой. Под мышкой была прижата охапка свежего подорожника и несколько алебастров с мазями. Эльазар затягивал ремень на ноге раненого, пытаясь остановить хлещущую кровь.
Не говоря ни слова, Шифра отодвинула брата, приподняла тяжелую ногу эллина, уложила ей на сложенную вдвое большую белую накидку и принялась еле заметными движениями промывать рану.
Она извлекла осколки камня, кусочки древесины, чешуйки панциря улитки. Затем отстегнула ремешки сандалий со шпорами, и тщательно промыла рану.
Вскоре дом заполнился запахом мяты и успокаивающим ароматом лаванды.
С тех пор прошло более полугода, но она еще и сейчас ощущает тяжесть его ноги, покрытой золотистыми волосами. Её очень тревожила рана, оказавшаяся более серьезной, чем она вначале думала.
Ей было бесконечно жаль раненого. Она с трудом сдерживала слёзы. Пустила в ход все свои знания и умение лечить, которым славилась далеко за пределами Модиина.
Она и сейчас молилась. Просила Всесильного помочь Ему, другу её единственного брата, хотя он и гой.
Шифре не давала покоя, врезавшаяся в память деталь. Она знала, что он страдает от сильных болей, и была поражена не сходившей с его лица улыбкой. В этом было что-то по-мальчишески озорное и одновременно по-мужски героическое.
Он даже пытался шутить, что бы успокоить её, сестру друга, сказав, что теперь их триадос связан кровью.
Смуглое от загара лицо Силоноса светилось загадочной красотой, изредка Шифра ловила не себе его взгляд. Чувствовала, как невольный трепет пробегал по её разгоряченному телу. С трудом владела собой. Но когда она случайно обращала к нему взгляд, он тотчас отводил глаза.
Она скорее почувствовала, чем поняла, что этот бесстрашный и сильный мужчина чего-то боится. И от этого её тоже охватывал сладостный страх.
В ней проснулось материнское чувство. Ею овладела тревога за этого человека, заброшенного волей судьбы далеко от дома, от любви близких.
И вновь слова молитвы возникали на её устах.
Она лежала на своей девичьей постели, сотканной ею же, из душистых степных трав, и слёзы узкими ручейками отсвечивали на её висках.
Постепенно уходила ночь. Над Иудейскими горами плыли большие светлые облака. Освещенные лучами восходящего солнца, они зажглись нежным розовым огнем. И Шифре казалось, что это были вовсе не облака, но паруса огромного волшебного корабля, плывущего за синеватой дымкой, повисшей над горами.
В тишине рассвета были четко слышны торопливые шаги. Люди спешили к утренней молитве. Всевышний дарил им еще один, новый день.
Каким он будет?
Услышав возню в комнате брата, Шифра быстро встала, там, на разостланной ею циновке спал раненый. Но она ничего не успела спросить. Из комнаты, преодолевая боль, вышел эллин. Рядом с ним был брат. Они, думая, что Шифра спит, сразу же направились к скакуну Силоноса.
Шифра хорошо знала, что до восхода солнца офицер должен возвратиться в крепость. Апеллес был и так крайне недоволен дружескими отношениями, сложившимися у Силоноса с варварами-иудеями. Теперь же, когда в горах участились схватки с хасидеями, это было особенно опасным.
Перед тем как выйти из дому, Силонос поднял с пола широкую белую накидку тончайшего льна. Накидка была в больших пятнах крови. Силонос не раз видел эту накидку на плечах Шифры. Он знал, что это дорогая и редко встречающаяся ткань. Знал и то, что эта накидка была подарена Шифре её сестрой Хавой, живущей в Лахише.
– Не стоило из-за такой царапины портить столь красивую вещь, – обратился он к Шифре с непривычной нежностью, и добавил, – сестра моего друга, я твой должник.
Приветливо посмотрел на Эльазара, стоявшего у лошади, и, стараясь не хромать, пошел к Быстроногому. При его приближении лошадь осторожно повернулась боком, подставляя стремя. Казалось, что лошадь раскаивается в содеянном.
Силонос на мгновение остановился, склонился к лошади, что-то неслышимое произнес. Затем одним движением оказался в седле.
Описанные выше события не ухудшили добрых отношений, установившихся между греческим офицером и семейством Эльазара. Как только появлялась возможность, Силонос тут же навещал своего друга.
Однажды, в середине месяца адар, друзья отдыхали на крыше дома Эльазара. Густые ветки старой смоквы, потерявшие за зиму листву, были прозрачны и легко пропускали лучи нежаркого весеннего солнца. На разостланных циновках Шифра расставила подносы с сушеными фруктами, стручками рожкового дерева, кувшин родниковой воды.
До Песаха оставалось около двух недель и, видя, как усердно Шифра, готовится к празднику, Силонос попросил Эльазара рассказать, как этот день отмечался в их семье.
Эльазар знал, что за подобные разговоры Апеллес подвергал жесточайшим наказаниям целые семьи, тем более отрадно было сознавать, что его друг, эллин, проявляет столь живой интерес к иудейским традициям.
– Когда еще были живы отец и мать, да будет благословенной их память, – неторопливо начал Эльазар, – вся семья рассаживалась на праздничных циновках, разостланных здесь же, на крыше. Приглашались гости из бедных семей, либо одинокие солдаты-иудеи из отряда, находящегося в крепости. Мужчины возлежали на подушках, чтобы в этот вечер каждый чувствовал себя свободным человеком, ибо " рабами были мы в Египте".
– За две-три недели до этого, мама и сестры, мыли и кипятили посуду, очищали дом от квасного. Без такой очистки, – пояснял Эльазар, – дом не был готов к пасхальной трапезе.
– Другую часть посуды, – продолжал свой рассказ Эльазар, – мама хранила отдельно. То была посуда, предназначенная исключительно для пасхального праздника. В будние дни, даже если приезжали самые уважаемые гости, и не хватало обычных чашек, пасхальную посуду мама никогда не трогала.
Видя неподдельную заинтересованность Силоноса, Эльазар продолжал свой рассказ.
– В предпраздничные дни люди трудились над изготовлением опресноков. Жужжали каменные мельницы, в которых женщины перетирали сухую пшеницу, и шум этих мельниц стоял над Модиином, как добрый предвестник радостного праздника.