* * *
Марьянка была уверена, что барыня ее изругает. Но как же она удивилась, когда на кухню прибежала Нина Дмитриевна, ласковая и сладенькая.
- У матери была, Марьянка? Знаю, знаю… Наш лес возили… Ну так что, ну так что… Все возят, и вы себе привезите. Ты ж у нас…
Марьянка настороженно слушала ее. Никогда барыня не была с ней так хороша. Чего она хочет? Может быть, боится, чтобы Марьянка не ушла от них?
- Если бы мы знали, так не валили бы леса.
- И людям тоже дрова нужны, - сказала Марьянка.
- Нужны, нужны. Уже разобрали штабеля?
- Вот только кончили…
"Чего она хочет?" - думала девушка.
- Надводнюк себе возил?
- Не видела.
- И Бояр возил? - уверенно спрашивала Соболевская.
- Не видела.
- Что же ты никого не видела! И Тяжкого, и Клесуна Павла не видела? - уже суровей спросила помещица.
Только теперь Марьянка заметила в руках у Соболевской лист бумаги и карандаш. Девушка все поняла.
- И их не видела.
- Кого же ты, Марьянка, видела?
- Всех.
- Как это всех?
- Всех!..
Нина Дмитриевна позеленела, разорвала в клочки бумагу, топнула, завизжала во все горло:
- Негодница ты! С большевиками наш лес развозишь! Подождите, подождите, и вас развезут… На виселицу. В тюрьму… Ее хлебом кормишь, а она дрова ворует. Убирайся со двора, чтоб и духу твоего тут не было. Вон!
Она еще и еще кричала, выбирая самые оскорбительные слова. Но Марьянка ее даже не слушала, вытащила из-под кровати узелок, собрала свое убогое имущество и сказала:
- Слышу, не кричите. Отдайте деньги за прошлый месяц.
- Деньги!.. Она деньги требует! А дрова даром взяла? Подожди - заплатишь… Вон! Смотреть на тебя не могу.
- Я в комитет пожалуюсь.
Марьянка медленно уходила из кухни. В груди кипела обида. Жаль было труда своего, который отдала им.
- Сидор, Сидор, гони ее в шею!.. В шею! - кричала Соболевская, забыв, что Сидора нет в усадьбе.
Марьянка подходила к калитке. Соболевская выскочила на крыльцо.
- Трезор, куси ее, куси!
Из сада выскочил огромный, откормленный волкодав. Его все боялись. Он часто сбивал с ног проходивших мимо усадьбы детей, пастушков, подростков и молодиц. Детей потом приходилось лечить от перенесенного испуга, они теряли речь, заикались. Обезумев от злобы, Соболевская побежала к воротам:
- Куси большевичку, куси!
Трезор подскочил к Марьянке, обнюхал ее и завертел хвостом. Пес не слушался своей госпожи. Марьянка была ему ближе, чем хозяйка: из рук девушки он ежедневно получал еду. В ярости Соболевская так толкнула Марьянку в грудь, что девушка упала. По земле покатился ее жалкий узелок.
Из школы напротив выскочили крестьяне. После избрания нового комитета они, напряженно ожидая новостей, целые дни проводили в здании школы.
- Не трогай девушку, не трогай! - крикнул Ананий.
- Марьянка, сюда! - побежал ей навстречу Павло.
- Бей помещицу! До каких пор ей глумиться над людьми!
- Бей!
В этом крике было все: девятый сноп, слезы на помещичьей земле, голодные годы во время войны и призрак надвигающейся голодной зимы. Случая с Марьянкой было достаточно, чтобы прорвалась затаенная ненависть к Соболевским.
Еще несколько человек выбежало из здания школы. Затрещал плетень. В ворота помещицы полетели колья. Трезор зарычал и кинулся на Анания. Одно мгновение - и на Анании были совершенно изодраны полотняные брюки.
- А-а…
Высоко взлетел огромный кол в руках Сидора Сороки, хрустнуло, и Трезор растянулся посреди улицы.
- Это тебе, чтобы детей наших не калечил…
Нина Дмитриевна стукнула засовом.
- Не спрячешься!
- Держи ее!
- Бей панов!
Люди бросились к воротам. Ананий налег плечом на высокую калитку - не поддается.
- Подсади меня! - маленький и юркий Степан Шуршавый - хороший танцор, опершись о плечо Анания, взобрался на забор и соскочил к Соболевским в усадьбу. Ворота распахнулись. Толпа, как поток через прорванную плотину, ворвалась на широкий господский двор.
Помещица спряталась в доме. Окна были закрыты ставнями.
- Зерно в этих амбарах! - показала Марьянка.
- Хлеб!
- Хлеб!
- Хлеб!
Все бросились в левый угол двора, где стояли ряды длинных, крытых железом амбаров. На дверях - большие замки. Кто-то ударил по замку палкой, но она разлетелась на мелкие щепки. Ананий и Свирид опрокинули возы и выдернули шкворни. Размахнулся Ананий, изо всех сил ударил по замку - всю жизнь Ананий ждал, что вот так ударит. Замок разлетелся на куски, отскочил и бесформенной кучкой железа упал на порог. Ананий толкнул ногой дверь.
- Берите!.. Комитет еще вчера постановил.
Ананий подошел к следующей двери и снова ударил шкворнем.
- Берите!
Люди кинулись к закромам, хватали руками золотистое тяжелое зерно. Брать, но во что брать?.. Они выбегали из амбара, спешили со двора. Те, что жили поближе, тотчас возвращались с мешками, мешочками, с мерками, набирали из закромов зерно, бегом уносили его домой, дома высыпали в клуни или прямо на пол в комнате и снова спешили на помещичий двор. Бежали туда и женщины, и дети. По улицам тарахтели колеса, двор заполнялся возами. В амбарах люди толпились, давили друг друга, набирали зерно в мешки, рассыпали его по полу, втаптывали в землю.
Об этом дне люди мечтали, ждали его, как воду во время жары. Пришло время, и народ, обманутый и обворованный Соболевским, удовлетворял свою жажду. Закрома опустели. Тогда стали отбивать замки у овинов и складывали на возы еще не обмолоченные снопы. Торопились, чтобы взять побольше, топтали снопы ногами, разбрасывали.
Из сараев люди вытаскивали плуги, бороны, культиваторы и складывали их на возы, несли на руках, волокли по земле. Затем разобрали молотилку, сняли привод, уносили части - пригодится в хозяйстве. Из-под стропил вытягивали доски, пиленые брусья, развозили по своим дворам. Все, что попадало под руку, - брали, зная, что в каждой вещи есть и их труд. Это - их работа с утра и до позднего вечера на полях Соболевского. Это - их слезы и слезы их детей…
- Огня!
В вечерних сумерках вспыхнул огонь, лизнул солому.
Огненные зайчики вприпрыжку побежали вверх, с жадностью охватили крышу, завертелись под стропилами и поползли на Гнилицу. Поднялись клубы черного дыма. Затрещала солома, обваливались и падали стропила, перекладины. В черное небо летели языки, искры рассыпались огненным веером над садом, в Гнилице желтела вода. Дрожали листья на деревьях и корчились от жары.
Гудел колокол, оповещая соседние села, что боровичане на огне сжигают помещичью кривду. Колокол призывал к мести. И словно в ответ на его призыв, где-то далеко темноту ночи прорезывали огненные языки, на горизонте вспыхивало зарево и так же тревожно бил колокол. Еще больше уверенности и силы придавало боровичанам зарево над соседним селом. Не бедняцкое горит - помещичье! Значит, и там пошли против панов! Из-за огромных костров, пылавших на земле, в те ночи не было видно на небе звезд. Полещуки в те ночи держались все вместе, расходились по хатам, когда на горизонте уже серел рассвет.