- Владимир Викторович, зачем вы людей запугиваете?
Рыхлов осекся. Все обернулись к окну. Красный, взволнованный Бровченко выпрямился, рука на перевязи дрожала.
- Вы же сами удрали с фронта!
- А-а-а!.. - зашумел зал.
- Рыхлов пугает нас!
- Долой!
- Долой!.. Не давать слова!
- Не да-ва-ать!
Кровью налились глаза Рыхлова.
- Вы не офицер, а-а… дурак!
- Это вы - дурак! - крикнула Муся.
- Слезай с табурета!
Рыхлов было рванулся к окну, но ему преградили дорогу. Он повернулся и побежал к дверям.
- Хамы! - бросил он в дверях.
- A-а… Хамы?
- Тащи его сюда!
В дверях образовалась пробка. Владимир Викторович успел удрать. Склонившись на плечо отца, плакала Глафира Платоновна. Воспользовавшись суматохой, Писарчук что-то быстро зашептал Вариводе. Тот закивал.
- Прошу слова, - обратился к толпе Прохор.
- Говори!
- Не надо!
- Он фронтовик, пусть…
- Говори!
Варивода стоял на табурете.
- Граждане, я был на фронте. Всем надоело воевать, это правда. Вот и я пришел домой… Я о беспорядках скажу. О земле все думают, я это знаю. О вас тоже люди думают. Не надо делать беспорядков, всякую анархию! Нужно о порядке помнить…
- Чего ты хочешь, Прохор? - оборвал его Надводнюк.
- Я говорю, не надо беспорядков… Все знают, что будет Учредительное собрание. Пошлем туда своих делегатов. Они и решат, как быть с помещичьей землей. Учредительное собрание никого не обидит… Всем будет хорошо. А теперь жить надо тихо, в согласии и в мире, как бог велит… Придет время, и всем будет хорошо… Я кончил.
- А комитет переизбрать! - раздался из толпы голос Клесуна.
- Варивода с Писарчуком - два сапога пара…
- Надводнюка в комитет!
- Надводнюка-а!
- Бояра!..
- Малышенко!..
- Логвина Пескового!..
- Писарчука! Писарчука!..
- Маргелу!..
- Клесуна Павла!
- Тяжкого!..
- Вариводу!..
- Орищенко!..
- Якова Кутного!..
Надводнюк стал вести собрание. К нему протискивались и называли своих кандидатов. Бояр записывал. Когда в списке оказалось десятка три фамилий, запись была прекращена.
- Голосуем. Бояр, проголосуй за меня.
Григорий вскочил на табурет.
- Кто за Надводнюка, Дмитра Тихоновича, поднимите руки… Выше там в углу!.. - Он довольно долго считал. - Сто пятьдесят четыре.
Записали. На табурете опять стоял Надводнюк.
- Продолжаем голосование. Кто за Бояра, Григория Кирилловича? - и стал подсчитывать голоса. - Сто двадцать один!.. Кто за Малышенко, Гордия Петровича? Девяносто шесть! - и записал. - Кто за Пескового, Логвина Сидоровича?
Логвин, уже пожилой крестьянин, в короткой свитке и в лаптях, стоял в кругу лозовчан. Он пожимал плечами и вслух говорил: "Я что ж?.. Я что ж?.. Как люди…"
За него подали около ста голосов. За Писарчука и Маргелу голосовали одни кулаки.
Надводнюк подсчитал и объявил результаты выборов. В новый комитет были избраны - Надводнюк, Бояр, Малышенко, Клесун и Песковой. Сход избрал председателем комитета Надводнюка и писарем - Григория Бояра. Кулаки сразу же ушли, а крестьяне еще долго не расходились. К столу подошел Бровченко.
- Фронтовики победили! - улыбнулся он.
Надводнюк настороженно посмотрел на него, вспомнил неожиданную стычку между Бровченко и Рыхловым и тоже улыбнулся.
- Да, победили… - сказал Надводнюк и подумал: "Куда ты гнешь, офицер?"
Бровченко и Муся направились к выходу. Муся была увлечена борьбой на сходе.
- Ну и интересно было! Не так, как у нас в гимназии.
- Не так?..
- А Владимир Викторович бежал! Испугался!
- Ты еще дитя, Муся, - серьезно произнес Петр Варфоломеевич и задумался.
* * *
Рыхлов, бледный и растерянный, метался по комнатам и ломал руки.
- Боже, боже!.. Что делается с Россией? Они сходят с ума… Мужики, хамы своими лаптями втаптывают в грязь честь и имя лучших людей страны! И этот мужицкий офицер стал их приспешником… Россия, куда ты идешь? Где тот, кто выведет тебя на прежнюю дорогу?.. Отзовись, и я первый пойду под твое благословение. Где ты? - выкрикивал Владимир Викторович, кидая в чемодан свои вещи. Его руки дрожали, дергались. Он мял костюмы, белье и беспорядочно втискивал все это в чемоданы и сундуки. - Поскорее отсюда, поскорее в город, где есть войска, какая-то защита!
Соболевский, вернувшись со схода, застал Рыхлова уже собравшимся в дорогу.
Куда вы? - как осиновый лист задрожал Платон Антонович.
- Владимир! - испуганно вскрикнула Глафира Платоновна.
- Немедленно собирайтесь! Немедленно! Уедем от этих бандитов! Разве вы не видите, что здесь делается? P-революция… убьют…
Этого панического утверждения было достаточно. Все бросились к комодам и гардеробам, начали набивать чемоданы, связывать узлы. На пол летели книги в кожаных переплетах с золотым тиснением, летели подушки, падали на пол флаконы духов, вазы, сервизы, в суете опрокидывали мебель, рассыпали бумаги. Соболевских подгонял страх за собственную жизнь, страх перед теми, кто еще вчера покорно гнул спину.
Глафира Платоновна всхлипывала и складывала в чемоданы всякую чепуху: альбомы, фотографии, фарфоровых зайчиков, цветочные вазочки. Владимир Викторович сердито орал:
- Не делай глупостей, Глафира! - и решительно выбрасывал все эти вещи из чемодана. Глафира Платоновна еще громче плакала и, подобрав выброшенное Рыхловым, снова набивала чемоданы, а Рыхлов опять все это выбрасывал на пол и орал еще сильнее.
- Марьянка, помоги барыне укладывать вещи! - крикнул он наконец.
Прибежала Марьянка и все, что ни попадалось под руку, совала в чемоданы.
Вдруг Нина Дмитриевна опустилась на стул и заявила:
- Я никуда не поеду.
Оторопевший Рыхлов посмотрел на тещу.
- Мама, не болтайте глупостей. Быстрее!
- Не поеду! Я нажила это добро - и теперь бросить его на разграбление? Не поеду!
- Жизнь дороже, мама!
- Не поеду! Они не посмеют! - решительно заявила Нина Дмитриевна. - Мы будем с Марьянкой стеречь. Будем, Марьянка?
Марьянка, не ответив, вышла из комнаты.
Вечерело. Накрапывал дождь. Глухо завывал ветер в саду. Огня не зажигали. В комнатах было грязно, набросано, словно после погрома. Сидор подал к крыльцу две пары лучших лошадей. Сидор и Марьянка выносили вещи и укладывали их в брички. Соболевские перед отъездом присели. Женщины обнялись и зарыдали. Платон Антонович всхлипывал. Ноги у него подкашивались. Рыхлов, сцепив зубы, проверял револьвер.
- Готово! - доложил Сидор.
- Ну, поехали. Остаетесь, мама?
- Остаюсь.
- Да хранит вас бог! - Владимир Викторович нагнулся, поцеловал ее в голову и вышел быстро из комнаты.
- Может быть, поедешь, Нина? - простонал Соболевский.
- Нет, Платон, я остаюсь стеречь.
Они поцеловались, перекрестили друг друга, и Платон Антонович, втянув голову в плечи, поплелся к дверям.
- Мама! Береги мои вещи! - кричала из темноты Глафира Платоновна.
Сидор дернул вожжи, глухо зацокали колеса. Бричка выкатилась со двора.
- Из собственного гнезда бегу, - горестно покачал головой Соболевский и подумал: "Скоро ли я вернусь?"
В ответ ему стонал осенний ветер.
Глава седьмая
Через несколько дней после собрания в усадьбу Соболевских прибежала Харитина Межова, отвела дочку в сторону и, задыхаясь, прошептала:
- Марьянка, люди дрова панские возят!.. Надо бы и нам. Щепки ведь нет на зиму!
Марьянка быстро одела свитку, накинула платок на голову и потащила мать со двора. Они побежали в комитет. Временно комитет помещался в здании школы, в сенях. Бояр разбирал бумаги, а рядом разговаривали Надводнюк и Клесун.
- Дмитро Тихонович, люди дрова возят… - подошла к столу Марьянка.
Харитина стояла на пороге и просительно смотрела на присутствующих.
- Чего вы там остановились, тетка Харитина? Подойдите ближе!
Харитина боязливо приблизилась к столу. К Федору Трофимовичу, бывало, придешь, - стой по ту сторону порога.
- Дровишек бы на зиму… - сказала она тихо.
- Дрова надо брать. Идите и возите.
- У нас и лошади нет… Муж мой старался, старался, но уж когда нагайками засекли его казаки, то где там мне… - безнадежно махнула рукой Харитина. По ее морщинистому лицу побежали слезы.
Павло что-то шепотом спросил у Бояра. Тот кивнул.
- Вы идите домой, а мы с Марьянкой поедем в лес. Лошадь даст Бояр, - сказал Павло.
- Спасибо вам, век не забуду! Вот когда и меня, бедную вдову, пожалели люди! - и пошла к дверям.
Через полчаса Павло с Марьянкой ехали в лес. Павло сидел, свесив с телеги ноги. Он украдкой поглядывал на Марьянку. Выросла она за эти два года. Когда его мобилизовали на фронт, она пасла стадо у кулаков. А теперь - взрослая девушка. Какие глаза у нее черные, как черешни, блестят. И сама, как цветок, расцветает… Марьянка в свою очередь поглядывала на Павла. Давно ли он, возвращаясь с работы, дразнил у панских ворот Трезора?.. На войне побыл. Фронтовик. В комитет его люди избрали. И красивый он, возмужал.
- Как паны поживают, Марьянка? - спросил Павло.
Марьянка удивленно подняла на него глаза.
- Ты что, с неба свалился? Старый пан, Глафира и Рыхлов удрали ночью после собрания, а старуха осталась. Говорит: "Умру возле своего добра!" Вас, комитетчиков, клянет. Большевиками называет. День и ночь, змея, шипит в углу.
- Куда же они удрали?
- Не сказали мне.