Казаки расстреливали противника в упор. Польские части, стремясь скорее уйти из-под огня, наседали на передних, сталкивали их в ров, а вскоре и сами оказывались там. Те, кто пытался обойти ров, попадали в лесу на завалы, из-за которых тоже стреляли казаки. Часть обоза, которая по трупам перебралась через ров и благополучно выбралась из затора, попала в болотистую балку, а навстречу уже бежали люди из села Гороховцы с вилами и косами.
Большая часть коронного войска была на конях, гусарам мешали крылья, а в драгун казаки стреляли из-за деревьев. Коронный гетман Потоцкий, увидев вынужденную бездеятельность конницы, скомандовал всем спешиться. Но не привыкшие к бою в пешем строю драгуны и гусары несли потери, а выбить казаков из леса не могли. Тогда гетман польный приказал им снова сесть на коней. Думая, наверное, что польный хочет назло ему еще усилить последствия неудачно избранного маршрута, Потоцкий закричал:
- Запрещаю садиться на коней... Взяться за мушкеты!
- К дьяблу! - закричал и Калиновский. - Закладывайте лагерь!
Жолнеры поспешно бросились стягивать возы, но в это время с тыла Богдан Хмельницкий ударил всем своим войском.
Наспех сколоченный лагерь не мог долго устоять против напора казаков. Несколько начальников польских хоругвей, видя, что казаки во многих местах врубились в их ряды, решили спасаться.
- Пане коронный, - закричали они, - верхом мы прорубим и себе и вам дорогу! Дозвольте!
Потоцкий уже потерял самообладание и на все просьбы кричал свое:
- Не дозволю!
Но на этот раз волынский шляхтич Корецкий его уже не послушал.
- За мушкеты! - истерически вопил Потоцкий. - Прочь с коней! Смертью буду карать!
По команде Корецкого более двух тысяч жолнеров вскочило на коней. Сплоченным строем они ударили по казакам и вырвались в поле, но тут их сразу настигли татары... Казаки уже пробирались к гетманской карете. Впереди размахивал саблей пожилой казак с длинной бородой, за ним ожесточенно рубил на обе стороны казак с отрубленным ухом и шрамами на лице. Потоцкий трусливо спрятался в карету, а выглянув в окошко, увидел, как казаков перехватили гайдуки из его охраны. Зазвенели сабли. Бородатый казак, защищая безухого, первым пал с коня, а потом, пронзенный пикой сзади, упал и второй.
Прорвав польский лагерь, гетман Хмельницкий рассек его на три части и тем окончательно расстроил оборону противника. Жолнеры начали сдаваться в плен, а через какой-нибудь час сопротивлялись только отдельные шляхтичи.
Гетман польный Калиновский, осознав размеры поражения, нанесенного польской армии, теперь думал только о спасении собственной головы. Чтобы не испытать на себе ударов казацкой сабли, он сел в карету и стал ожидать своего судного часа. Вскоре показались казацкие шапки. Впереди на белом коне ехал старшина с высоко поднятой головой, его большие глаза сверкали. Он осматривал поле боя и что-то приказывал окружавшим его другим старшинам. Калиновский понял, что перед ним Богдан Хмельницкий. В это мгновение дверцы кареты с треском отворились и властный голос сказал:
- Прошу выйти, пане гетман польный: вы в плену!
Калиновский с опущенной головой стал на землю.
- Pereat mundus, fiat justitia [Правосудие должно свершиться, хотя бы мир погиб (лат.)], пане Калиновский, - сказал Богдан Хмельницкий, нахмурив брови, и поехал дальше.
Вдруг его конь опустил голову и зафыркал. Перед ним лежал безухий казак, порубленный и посеченный, а рядом - другой, с бородой. Этот был еще жив. Старшины сняли шапки и склонили головы.
- Умер Верига, как надлежит казаку, - сказал Хмельницкий. - Так же следует и похоронить. А Никитина вылечить во что бы то ни стало!
Николай Потоцкий сидел, забившись в глубь кареты, пока Василь Давило не вытащил его за шиворот. Уже став на землю, коронный гетман фыркнул:
- Прочь руки, хам!
Богдан Хмельницкий невольно подался вперед. Видно было, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься на этого кровопийцу, похожего на паука, насосавшегося человечьей крови.
- Ты меня искал, пане Потоцкий, чтобы запороть плетьми, - сказал Хмельницкий с кривой усмешкой. - Я самолично прибыл!
- Не спеши радоваться, хлоп! - огрызнулся Потоцкий. - Вот как потянут тебя татары на аркане в Крым... Чем ты заплатишь им за помощь?
- Тобою, пане Потоцкий, заплачу татарам, тобою и гетманом польным. Отведите коронных к перекопскому мурзе!
На пригорке Богдан Хмельницкий остановился. Позади стали бунчужный с бунчуком и хорунжий с малиновым знаменем.
На гнедом коне прискакал Максим Кривонос и стал по правую руку. За ними выстроилась генеральная старшина. Перед ними расстилалась лощина, покрытая разбитыми возами, трупами людей и лошадей...
Отдельные казаки еще рыскали по полю боя, добивая врага, а остальные собрались под знамена. Заиграли трубы, забили барабаны, зазвучала команда, и, сотня за сотней, казаки начали проходить мимо гетмана с криками: "Слава гетману Хмельницкому!", "Живи, гетман!", "Будь здоров, батько наш!" Кобзари останавливались перед ним и под звуки кобзы славили победителей. Знаменосцы бросали к ногам знамена разбитых польских полков. Их уже было около ста, а все еще несли и несли. Поверх знамен положили пять гетманских булав, четыре бунчука, провезли тридцать три пушки, две органки, провели более шести тысяч пленных. Среди них был воеводич Сенявский, и черниговский каштелян Ордживольский, пан Казановский, и бывший комиссар Комаровский... Более ста высокородных шляхтичей и войсковых начальников прошли с низко опущенными головами.
Богдан Хмельницкий видел, что под Желтыми Водами и сегодня, под Корсунем, была разбита вся польская армия на Украине. Он понимал, что Польша может выставить еще не одну армию, и в десять раз большую, но о корсунской победе слава пройдет по всей Украине и умножит его силы в десять, во сто раз.
ДУМА ДЕСЯТАЯ
Ходит ляшек по улице - сабельку сжимает,
Казак ляха не боится - шапки не снимает.
Стал за плетку лях хвататься, а казак - за обух браться, -
Придется тебе, вражий сын, с душой расставаться.
ПОКАТИЛОСЬ ЭХО ПО ДУБРАВАМ
I
Повстанческий отряд Тихона Колодки направлялся к Корсуню, но Богдан Хмельницкий, разбив поляков, пошел на Белую Церковь. Пока повстанцы обходили города, в которых еще держались гарнизоны, Хмельницкий со своим войском отошел уже к Черкассам. Узнав об этом, чернобыльцы растерялись: может, и воевать уже не надо? Они привыкли за это время, что в трудную минуту им не тем, так другим помогала Ярина. Обратились к ней и теперь.
- Как бы ты, Ярина, посоветовала?
- А я что знаю? - смутившись, отвечала она. - Гайчура воюет, - может, и на вас еще панов хватит.
- У Гайчуры тысячи три будет, а у нас и сотни не наберется, - заметил Колодка.
- А кабы вместе?
- Эге, молодица дело говорит, - одобрительно кивнул головой старший из повстанцев.
Колодка не ответил. Он понимал, что это означало бы потерять свою самостоятельность, да и Ярина тогда уедет, а этого он уж никак не хотел. Он отрицательно покачал головой. Так они миновали еще несколько сел. В них уже не осталось ни одного поляка или католика, ни одного рендаря или урядовца. Имения и корчмы были разбиты, хлеб роздан, и селяне, теперь оживленно обсуждали зазывной лист полковника Кривоноса.
- Какой лист, где? - так и рванулась, услышав имя Кривоноса, Ярина.
- Да тут принес один, что у кривоносовцев был.
У Ярины от этого известия и от возможности расспросить о Максиме голова закружилась. Она хотела пробиться вперед, но селяне стояли сплошной стеной. В центре толпы парубок что-то рассказывал, должно быть про Максима, потому что селяне дружно отозвались:
- Этот за нас стоит, за простой люд.
- Он и сам немало горя хлебнул!
- Вот он же и пишет вам! - И начал читать: - "Не слушайте панов, не слушайте урядовцев, как невольники, а приходите все ко мне! Отцы наши не знали никаких панских законов на этих политых нашей кровью полях..."
- Не знали, не знали... - гудели крестьяне.
Ярина вслушивалась в каждое слово, стараясь увидеть за ним живой образ Максима, - ведь это же его слова. Что-то знакомое было и в голосе, но она никак не могла его вспомнить. Попробовала опять протиснуться, но и на этот раз ей удалось только увидеть сквозь толпу молодого парубка в дорогом жупане не по росту. Лица разглядеть она не смогла, а знакомый голос продолжал:
- "...Хватит уже панам с нас шкуру драть непосильными податями, непосильной барщиной и рабской данью облагать!"
- А верно, верно!
"...Нет иных мер против тех обид и надругательств, как только сломить панов нашей силою и всех их прогнать либо истребить! Вставайте же, все трудари, и добудем себе свободу сейчас либо никогда!"
"Максим, Максим! - твердила до глубины души потрясенная Ярина. - Ведь и тогда на хуторе он это же говорил Мусию..." И она вдруг кинулась прямо в толпу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на казака. Это же Кондрата голос. Мусиева Кондрата! Правда, правда! А он, увлеченный, продолжал:
- "...Клянусь, что не пожалею ни сил, ни жизни. Готов на все, чтобы добыть свободу и избавиться от панов!.." Вот что тут написано! - закончил Кондрат.