Тягнирядно был седой уже, дородный казак, однако еще подвижной, с молодыми глазами. Вырос он на Сечи, побывал и в море и в степи, был на турецкой галере, от цепей и сейчас еще чернели на запястьях, словно браслеты, глубокие полосы. Поняв, что пан сотник заговорит сейчас о политике, он поморщился; казаки весь жупан на нем оборвали, пока заставили взять палицу кошевого; ему конь да сабля, перегоны да сеча были по душе, а не кошевое управление. Тягнирядно крякнул. От Богдана Хмельницкого не укрылось его смущение, но Чигиринский сотник продолжал.
- Либо сейчас, пане кошевой, либо никогда, - сказал он твердо. - Коли панам-ляхам удалось уже поставить свой гарнизон на Сечи, так теперь жди, что из страха перед турецким султаном они и вовсе захотят стереть с лица земли казаков.
- Пане сотник, ведь ты же знаешь, что Польша не одна: за ней стоят Австрия и Франция. Ей в случае нужды и татары помогут.
- А мы татар переймем.
- Как это переймем? - вытаращил глаза кошевой. - Это чтоб с басурманами вместе?
- Не в церковь собираемся, а на войну, пане кошевой. А если в тылу спокойно будет, одно будем знать - пробиваться вперед. А Польше сейчас трудно рассчитывать на помощь. Рассуди, пане кошевой: в Англии, слышно, смута идет, во Франции тоже неспокойно. У самих, как говорится, пожар в доме. А возьмем Неметчину - все еще воюет со Швецией, Туретчина с Венецией дерется. Не до Польши сейчас султану. А в Крыму голод, и Польша до сих пор не заплатила татарам дани. Хан Ислам-Гирей - человек с головой.
Кошевой вздохнул еще тяжелее и снова вытер пот.
- Вам виднее, пане сотник, а только лучше бы с Москвою договориться.
- Лучше! - согласился Хмельницкий и тоже глубоко вздохнул. - Двадцать лет об этом думаю.
- Вот где наш правильный путь, пане добродию.
- Тогда уж Туретчина и Крым полезут на нас непременно, а московскому царю возможно ли будет нас поддержать? У самого Швеция в тылу. Будем просить, пан кошевой, не только о помощи, но и о том, чтобы царь московский принял нас под свою руку. Пусть не сегодня, пусть завтра, а иначе нас разные нехристи заклюют. Трудно, но будем домогаться.
- С этого бы и начинали. Говорите, что делать, мы согласны помогать.
- Пока польский гарнизон на Сечи, пустые разговоры!
- Сами знаете, пане сотник, сколько осталось товариства в коше. Поговорю, может, что и придумаем. И с реестровыми поведем беседу.
- Надобно! Мудрые люди говорят: и дальняя сосна к бору шумит.
- Еще и как зашумит! - уже весело сказал кошевой, по-своему поняв пословицу. - Сейчас же кликнем по зимовникам: пускай пули льют, порох делают, сами возвращаются и пищевой припас везут. Скажем - и старшого бог посылает.
- А мы пошлем призывные листы на Украину: пускай поднимают народ, - прибавил Хмельницкий, как о деле решенном.
- Пишите, пане добродию, а наше дело - рубать.
VI
Прошли рождественские праздники, миновало уже и крещение, а реестровики все не беспокоили Богдана Хмельницкого. Может, Капусте подсунули поддельный, нарочно написанный приказ гетмана коронного, чтоб подшутить? Каленик Прокопович, есаул Черкасского полка, всегда рад поднять на смех, не пощадит и отца родного. Под стать ему там подобрались и сотники: придурковатый Мусий Опара, хитрый и ретивый Данило Городченя, такой же Ючук Савич. А Онисько хоть Зайцем и прозывается, но сущий волк. Если есть среди них хоть сколько-нибудь порядочные, так разве только Себастьян Богуславский и Прокоп Лазаренко. Был еще Богдан Топычка, да о том что-то в полку уже не слыхать больше.
Но на третьей неделе нового года на остров явилось двое старшин Черкасского полка в сопровождении четырех казаков. Высокий частокол с бойницами, стража у ворот, целый лагерь за частоколом поразили прибывших. Из-за такого палисада нелегко взять беглеца. Пока казак кого-то вызывал, они внимательно разглядывали все вокруг: в двух землянках жило, должно быть, немало людей, так как они толпились не только у дверей, а и на площади. В одном конце кто-то обучал молодых хлопцев биться на саблях, в другом месте возились на снегу около пушки, похожей на борова. А лошадей под навесами стояло многонько, не одна сотня. Мусий Опара от удивления даже рот открыл и вопросительно уставился на Городченю.
- Вот тебе и бунтовщик!
- От того, что их много, ничего не меняется, - с раздражением возразил Городченя. - Из-за таких и нам, честным, не верят поляки.
- Не верят! Да и раньше не верили, пане Данило. И никогда. Они считают, что это уже у нас в крови - польской шляхте не покоряться.
- Мы служим его королевской милости, пане сотник, - польской короне, а не шляхте!
- А для меня все едино, - пренебрежительно махпул рукой Опара, но, оглянувшись на казаков, вспомнил, что двое из них - переодетые в казацкую форму поляки, и неуклюже закончил: - Польская ли корона, его ли милость король, все это есть величество.
К воротам направлялся какой-то казак, и, когда он подошел ближе, они сразу узнали Якима Сомко из Переяслава, потому что второго такого и ростом и красой на Украине не было. За Сомком шли шестеро казаков с мушкетами.
- Пожалуйте, вашмости!
Прибывшие старшины смешались: на такой прием они не рассчитывали, думали найти Хмельницкого где-нибудь под кустом, окруженного десятком-другим голытьбы, а что дальше делать с беглецом - само собой было ясно, для того и казаков взяли. Как обходиться с Якимом Сомко, тоже оказавшимся здесь, никакого распоряжения они не имели, а потому отвечали на приветствие совсем растерянно. Сомко даже улыбнулся, правда только уголками губ.
- Что имеете сказать?
- Мы к Богдану Хмельницкому, - насупился Данило Городченя. - Надо нам побеседовать.
- Заходите, вашмости!
Мусий Опара, очутившись на майдане, беспокойно оглянулся на ворота. Там уже стояла стража, которая, наверно, не выпустит их, если они захотят вернуться назад. Он встревоженно толкнул Городченю.
- Ты не очень того... а то гляди... - Заметив, что Яким Сомко обернулся. Опара угодливо заулыбался.
Прибывших ввели в шатер, но и тут они увидели перед собой не Богдана Хмельницкого, а Лаврина Капусту и Ганджу. Такая встреча еще раз удивила их и посбавила спеси.
Мусий Опара, боясь, что Городченя своим поведением накличет беду, заискивающе, с фальшивой радостью воскликнул:
- Гора с горой... Доброго здоровья, панове казаки!
- На здоровье, благодаренье судьбе, не жалуемся, - отвечал Капуста со своей всегдашней улыбкой на круглом лице. - Другого не хватает... всем нам, панове!
- То есть? - Рука Опары задержалась на усах, с которых он снимал ледяные сосульки.
- Видал частокол? Вот так и все мы за частоколом...
- А где же этот... Богдан Хмельницкий? - перебил их Данило Городченя.
- Пана Хмельницкого нету сейчас. Коли погостите у нас, так, может, завтра к ночи вернется.
- Откуда?
- Отправился на Низ, к Базавлуку. Говорят, там лучше места есть. Пожелал сам поглядеть. А вы, панове, что хотели?
- Да так... - замялся Опара. - Соседи все-таки.
- Ничего не хотели, - опять перебил Городченя. Он, когда услышал, что нет Хмельницкого, насупился было, но сейчас, казалось, чему-то обрадовался, живее заговорил и даже попытался улыбнуться. - Живем рядом больше трех недель, а до сих пор не знаем, отчего пан сотник на Томаковке оказался, что думает дальше делать...
- А тебе что до того? - раздался скрипучий голос Ганджи, который до тех пор сгребал палочкой угли в печурке. Он поднял голову и уже сердито прибавил: - Выслуживаешься, Данило? Думаешь, паны-ляхи дозволят ручку целовать? Были уже такие, что целовали, а для них обеды устраивали, да только на колу кончили. Может, забыл, напомню: так вот и полковник Савва прислуживался панам, пока гетман Павлюк голову ему не срубил.
Городченя ощетинился, стиснул зубы и злыми глазами посмотрел на Ганджу. Он знал, как бьется на саблях этот казак. Не каждый отважится с ним выйти на поединок, но и он сам учился не у кого-нибудь, а у Богуна. Когда Ганджа напомнил про Савву. Городченя даже подскочил и схватился за рукоять сабли.
- Попробуй, вот моя голова. Выходи! - И двинулся наружу.
Но Ганджа сказал спокойно:
- Я еще не кончил. Голову потерять успеешь, а сейчас слушай.
- Не только вам, панове сотники, говорит Ганджа, - подхватил Лаврин Капуста, переставший уже улыбаться, - не только вам, а и всем реестровым казакам. Где ваше место - с панами-ляхами или с братами родными? Оставь саблю, сотник, не Ганджи голова, а твоя должна бы покатиться на снег. Богдан Хмельницкий, шляхтою приниженный до хлопа, дочиста обобранный, не знает, где голову приклонить, а гетман коронный еще и против жизни его умышляет, а ты, сотник, пришел допытываться! Поезжайте себе назад! А хотите правде служить - приходите сами и казаков приводите!
Сотники возвращались к воротам. Мусий Опара растерянно и виновато улыбался, а Данило Городченя стискивал тонкие губы. Он шел так быстро, что толстому Опаре приходилось почти бежать за ним, чтобы не отстать.
Когда их кони зацокали подковами, увозя всадников, в шатер вошел Богдан Хмельницкий. Он был собран и стремителен, как человек, принявший какое-то решение.
- Видели, как Городченя погнал коня? Торопится. Нам тоже следует спешить. Они рассчитывают перехватить меня одного возле Базавлука, а мы их перехватим в плавнях.
- Как, в чистом поле? - оторопело спросил Капуста. - А не лучше ли здесь их встретить?
- Нет уж! Тогда мы будем иметь впереди черкассцев, а с тылу, возможно, еще и левенцев. По мне, так пока и одних хватит.
- И то правда, пане сотник! Хотя левенцы уже ищут с нами согласия.