- А мне так насчитала тридцать восемь, - как бы поддразнивая, отвечал Кривонос.
Всадники выехали из оврага и остановились пораженные: впереди, в зеленом мареве, на холмах серебром и золотом сияли купола церквей. Казаки сняли шапки и перекрестились. Почти месяц думали они об этой минуте, когда поднимет перед ними, как гетман булаву, свои златые главы Киев. В восхищении они не заметили даже, как из оврага вышли четверо босых, оборванных людей и встали у них на дороге. У Мартына было в сумах больше десяти фунтов серебра, которое они везли из Сечи в Печерский монастырь на оклады к образам. Максим Кривонос схватился за саблю:
- А ну, геть! Чего вам нужно?
Четыре человека стояли в пыли посреди дороги. Волосы у них были всклокочены, лица заросли щетиной, сквозь грязные отрепья виднелось еще более грязное тело. От сурового окрика они растерялись.
- Уж и просить нельзя...
- Чего ж вы хотите?
- Хлеба хотим!
Запавшие глаза болезненно поблескивали.
- Второй день росинки во рту не было, - прибавил самый старый и несмело протянул руку.
Максим Кривонос с сердцем отбросил назад ножны сабли, но Мартын все еще смотрел на них недоверчиво и каждую минуту готов был оружием расчистить себе дорогу.
- Монастырские? - спросил Кривонос.
- Бискупские были [Бискуп – католический епископ], вашець, - ответил старик. - Думаете, я не носил оружия? Царствие небесное гетману Павлюку, что под Кумейки водил нас...
- А вы его до виселицы довели. Ну, что лучше: с панами-ляхами биться или мириться?
- Только дайте оружие! Научили народ паны, голыми руками душил бы.
Младший предостерегающе толкнул товарища локтем. Кривонос заметил и сказал:
- Мы не из таких. А оружие будет, человече, собирайте компанию. Дай им, Мартын, что там у нас осталось.
- Куда пробираетесь? - спросил Мартын.
- Может, даст бог, до Сечи дойдем.
- Нам назад ворочаться нельзя, - сказал другой. - Мы шляхтича убили.
- В Черном лесу таких, как вы, полно. Туда и направляйтесь!
Еще за версту до монастыря начались зеленые сады. Высокие волошские орехи чередовались с маслинами и сливою, виноградными лозами и раскидистыми яблонями. Это была монастырская слобода. В каждом садике белела хата, крытая гонтом или камышом, а под окнами хат поднимались высокие мальвы и пышные георгины.
III
До обедни оставалось еще довольно времени, поэтому казаки направились к Антониевым пещерам, поклониться мощам древних святых. Деревянная церковь с двумя высокими куполами стояла на склоне горы. В притворе собралась кучка богомольцев со свечками в руках. Старенький чернец пошел впереди, и все они по узкой лесенке, высеченной в известняке, спустились под землю.
Мрак и сырость охватили богомольцев, как только перестал проникать к ним дневной свет. Головами они касались свода, а плечи кое-где едва протискивались между гладкими стенами из желтого известняка. В стенах вырыты были кельи и ниши, где, казалось, не уместиться бы и ребенку. Но чернец глухо сказал:
- Дивен бог во святых своих, и все хотения его - в них. В сих пещерах пустынники проводили годы своего жития без хлеба, без света, а питались только злаками. Некоторые закрывались в своих кельях, и им подавали пищу в щель. Господи, внемли их молитвам! Иван Многострадальный выкопал себе яму до пояса. В ней провел несколько лет, так и помер, но и доселе продолжает стоять, как живой.
Черные, мохнатые тени перебегали по стенам, заглядывали в ниши, а когда туда достигал свет от свечек, видны были гробы. В них лежали голые и одетые в мантии или в черные рясы бородатые чернецы, опоясанные железными поясами. Лица чернецов иссохли, потемнели, такими же были и руки, выставленные из-под покровов. Не изменились только волосы.
Чернец шел вперед по извилистым ходам пещер и монотонно говорил:
- А Иван Преподобный затворился в пещере и провел в ней многие годы. Его брат Феофил тоже жил пустынником на Святой горе. Когда он пришел проведать Ивана, то не застал уже его в живых и поселился в его келье. Так и жил пустынник до конца дней своих. После смерти понесли его хоронить, и свершилось чудо. Славен господь бог, иже на небеси! Яма была тесная, и его брат, уже несколько лет как умерший, чтобы дать место единокровному, повернулся на бок. Так и доселе лежит, нам во удивление и во славу господа бога, с поджатыми коленями.
Тут же была подземная церковь, в которой Антоний и Феодосий отправляли службу, а теперь служили по субботам чернецы. На низеньком иконостасе образа до сих пор сверкали, как новые.
Следом за чернецом шла старенькая бабуся, повязанная платком.
- Пан-отче мой добрый, - сказала она, - прости меня! Про Чоботка ты бы еще... Он, говорят, наш заступник был перед супостатами. Где он, сердечненький, упокоился?
Чернец не обратил внимания на бабусины слова и продолжал:
- Святые отцы Антоний и Феодосий по приходе сюда выкопали под горою церковь, а сами поселились в пещерах и долго вели жизнь пустынников вместе со своими учениками, а когда надумали заложить здесь монастырь, явилась им на горе среди леса пресвятая дева в огненном сиянии, а деревья вокруг охвачены были пламенем. И сказала им пресвятая дева: "Воздвигните здесь монастырь и большую церковь во имя мое!" Тогда святые отцы вышли из пещер и сотворили церковь, небесам подобную. А вот в сей пещере лежат нетленные кости двенадцати строителей праведных, своими трудами воздвигших сей храм во славу божию.
Максим Кривонос осветил пещерку свечой. В ряд лежали скелеты из мелких, должно быть детских, косточек, между которыми попадались и вовсе не похожие на человеческие. Он удивленно поднял глаза и встретился с недобрым взглядом монаха. В следующей пещерке лежали мощи человека огромного роста. На левой руке заметен был след от раны. Это, верно, и был Чоботок, по прозванию Илья Муромец. Рассказывали люди, напала как-то на Илью Муромца вражья рать, как раз когда он обувался. И так как не мог он в поспешности ничего захватить, то стал защищаться чеботом, который не успел еще обуть, и одолел всех врагов. Кривонос хотел спросить у чернеца, где же эти чеботы, но ни монаха, ни богомольцев впереди уже не было, даже не слышно было их шагов. Кривоноса обступила тишина, и только где-то время от времени звонко капала вода, как бы отбивая минуты. Он, ошеломленный, оглянулся; ходы в пещерах были путаные, и выбраться из них на свет без поводыря было невозможно. Язвительная усмешка искривила его губы: "Пускай бы какой-нибудь шляхотка над казаком посмеялся, а то чернец".
Он свистнул с такой силой, что огарок свечи у него в руке погас.
Где-то поблизости послышался такой же свист, а может, то отозвалось эхо, но Кривонос все же, держась за стенку и неуверенно ступая, двинулся вперед. Сзади чудились какие-то шаги, словно за ним гнались скелеты монахов, святость которых он взял под сомнение. Волосы зашевелились у него на голове: только теперь Кривонос понял недобрый взгляд монаха. Страшной карой надумал покарать его чернец. Должен верить, хоть и видишь перед собой овечьи кости вместо человеческих!
Наконец впереди забрезжил огонек, и послышались возбужденные голоса. Мартын держал чернеца за подрясник и, казалось, не знал только, чем его лучше прикончить. Чернец торопливо клал на него кресты и кричал:
- О господи, за грехи ты караешь нас гладом, мором и казаками! Сгинь, сатана!
Кривонос захохотал так, что богомольцы даже съежились, а чернец стал креститься и того чаще.
- Брось его, Мартын! Хочешь мучеником сделать? Да он спит и во сне это видит.
Вырвавшись из рук казака, чернец поспешил по ступенькам наверх, и через минуту на богомольцев повеяло погожим, душистым воздухом. Солнце слепило глаза, лазурь струилась над садами, и в небе, как тонкое кружево, плыли прозрачные облака.
- Не божеское это дело, - сказал Кривонос, - бежать при жизни света белого, солнца ясного!
- Нечистый, верно, прислал тебя из пекла! - сказал чернец, глядя на него испуганными глазами.
- Хуже, пан отче, из самого Запорожья. Что ж, и отцы начальники понимают так казаков?
- Каждому воздается по его заслугам.
- На за твои заслуги, чернече! - Максим Кривонос высыпал ему на ладонь несколько серебряных монет. - Поди к владыке, скажи: от пана кошевого есть дело, и приношение товариство прислало. А меня найдешь в большой церкви.
Растерявшийся чериец снова принял смиренный вид и низко поклонился.
- Да благословит тебя бог, но только преподобный отец митрополит давно уже никого не принимает, за него архимандрит наш Иосиф правит.
Кривонос слышал, что митрополит Петро Могила болен, а Иосиф Тризна, игумен Печерского монастыря, может вскоре стать киевским митрополитом, и сказал:
- Иди к отцу игумену, к нему-то и относится мое дело.
Возле церкви мордастый чернец с копною черных волос на голове торговал "святой водой", потчуя богомольцев из ковша в форме креста. Кривоноса томила жажда, и он тоже взял ковш - и залюбовался. Ковш был золоченой бронзы, старинной византийской работы, с драгоценными инкрустированными изображениями святых и с греческими надписями. Прозрачная вода колыхалась в голубом корытце и еще больше возбуждала жажду. Кривонос попросил и себе "святой воды" и, вместо того чтобы пригубить, как делали другие, выпил три полных сосуда.
IV