Наконец дождался случая. В Конторе горных дел разговорился с шарташским кержаком, принесшим "струганчики" для оценки. Кержак пообещал уступить молодую корову-нетеля, но если сестра нынче осенью не пойдет замуж, если свояченица отступится и если Егор даст подходящую цену.
Егор побывал у кержака, смотрел корову и мать коровы, пробовал молоко, сам уговаривал свояченицу. За ценой не постоял. Кстати, привез из Шарташа десяток кустов малины. Кроме коров, шарташцы славились садовой малиной и огородными овощами. Осенью привез домой корову - ростом с лосиху, черно-белой шерсти, красавицу видом.
В мельковском стаде Маремьянина корова стала первой, все хозяйки завидовали. Однако скоро обнаружилось, что старухе Маремьяне тяжело ходить за Пеструхой: одного пойла сколько надо выносить, а сена она съедала вдвое против Буренки; да и молока стало некуда девать - больше половины хозяйка ставила на творог. Это с первотела, - а что будет дальше? Конечно, сыну Маремьяна ничего такого не говорила и продолжала нахваливать новокупку.
Заметил скоро и Егор, что "удружил" матери. Ошибку исправлял тем, что взял на себя часть ухода за коровой. Придя с работы, переодевался, напяливал парик на деревянный болван и шел в стойку выкидывать назём, спускать сено с сеновала. Терпеливо сбивал мутовкой сметану на масло, причем, чтобы не терять времени, клал рядом с крынкой книжку и твердил вслух латинские склонения и спряжения.
Избавиться от коровы пока не приходило в голову.
Так пролетели для Егора три года в Мельковке, - годы непоровну поделенные между службой, ученьем и хозяйством.
Как-то весенним утром в воскресенье Маремьяна проснулась раным-рано - Егор уже за книгой.
- Ты ложился ли? - с сомнением спросила мать: когда она засыпала, Егор читал эту же книгу.
- Как же, как же! Я спал, - скороговоркой ответил Егор, не поднимая головы.
- К обедне-то пойдешь?
- Надо, конечно… да, может, не ходить, а?
- Ой, Егорушка!.. И прошлое воскресенье пропустил. Что начальники твои скажут?
- Жалко как: часа два читать можно бы!
- А не грех так говорить, Егорушка?
Егор не ответил. Маремьяна сходила по хозяйству, вернулась, - он читал.
- Что хоть за книга такая, что оторваться нельзя?
- Хорошая книга, мама. Самого Татищева, рукописная. Половина - разные статьи и переводы по горному деду, другая половина - татищевские примечания. Вот спасибо Василию Никитичу, что такие книги нам оставил!
- Где он теперь, сам-то? Жив ли?
- Жив. Говорили, - назначен Астраханским губернатором. Далеко. Если бы был где поближе, ей-богу, сходил бы нарочно: спасибо сказать!
- Нужна ему наша благодарность, этакому вельможе! Ты бы, Егорушка, о тех подумал, кто тебе в беде помог: всех ли ты отблагодарил?
Егор отодвинул книгу, задумался:
- Как ты, мама, славно про это сказала! Я и сам не раз вспоминал, да не додумывал, - всё некогда… А надо бы узнать о другом Василии… об узнике Василии. Только едва ли он из демидовских лап живым ушел…
- Если узник, - можно и сходить в нему, подать, в чем нуждается. Уж на такое дело ничего нельзя жалеть - ни ног, ни добра. Неблагодарный человек - самый худой, никогда ему счастья не видать.
- Я бы рад, да узнать о нем негде… И другие так-то. Вот Санко друг настоящий был…
- В рекруты попал Санко. Воюет где-то парень, безобидная душа.
- Кузя… Ну, Кузя ни от кого не примет помощи… Раз только случилось: Лизу надо было выкупать. Как он на меня глядел! Выручай, мол! А я не смог тогда. Сам он выручил…
- А как ты хворый лежал у Мосолова на заводе, помнишь?
- Помню, ну?
- Помнишь девчоночку, что за мной сбегала?
- А! Востроглазенькая такая! Нитка! Как же! Наобещал я ей много, - ничего не сделал. Теперь бы отблагодарить. Право, отдал бы всё жалованье, чтоб ее обрадовать. Пуд леденцов бы ей послать.
- Зачем ей столько? Надо прийти, поклониться низко и сказать: не считай меня, милая, неблагодарным, помню твою услугу и ввек ее не забуду. Это сердцу послаще меду.
- Смелая такая пичуга! Я ей рублевик, а она его в лоб мне ка-ак!.. Обиделась… Тоже, поди, не найти ее.
- Не попробовал, Егор, а говоришь: не найти. К генералу со спасибом в Москву собираешься, а это ведь не какая даль: детскими босыми ножками добежать можно, коли сильно-то захотеть.
Егору стало стыдно:
- Прости, глупо сказалось. Непременно съезжу на Ут. Завтра же в конторе поспрошаю заделье в ту сторону.
Но пришло завтра - и асессор Юдин взял Егора с собой в другую сторону, на медный Шилово-Исетский рудник. Там штейгер потерял жилу и говорил, что руда кончилась. Надо было разобраться и в рудничных планах и в натуре.
Только в конце мая Егор приехал в Мельковку.
- Завтра же назад, - предупредил он Маремьяну. - Юдин там остался, ждет. Я сдал пакеты на подпись в правление, завтра заберу их - и опять к Юдину Нашли мы жилу! Там два саксонца, штейгеры Штор и Мааке, - уж такие считаются знаменитые рудознатцы, - по всей науке объявили; нет руды! Вызвали они лозоходца Рильке, земляка же ихнего, тот с лозой ходил-ходил, тоже сказал, что нету. Игнатий Самойлович не поверил. По суткам мы из шахты не вылезали. Правда, случай попался мудреный, не сразу и мы раскопали. Всё-таки доказали. Теперь пойдет работа.
Маремьяна положила на скатерть ложки.
- Поешь покамест простокваши, Егорушка.
- Да! - вспомнил вдруг Егор. - Что здесь у вас творится? Маркова за что под караул взяли?
- Какого Маркова?
- Кержака шарташского, - ну, у кого наша Пеструха куплена. Не слыхала? Я к дому подъезжал, у шарташского поворота обогнала нас казенная пара. Сидит Марков, шибко невеселый, с ним обер-штейгер Вейдель и два караульных солдата.
Маремьяна встревожилась:
- За что бы это? Разве по старой вере преследуют?
- А обер-штейгер при чем?
ПОХОДЯШИН В СТОЛИЦЕ
Летом 1745 года Походяшин, наконец, собрался в Петербург. Больше трех лет ушло на хлопоты по Вагранским приискам. О находке золота он так и не заявил. Напротив того: значительная часть хлопот была направлена как раз на то, чтобы скрыть получше Сунгуровскую находку.
Добывать золото явно Походяшин побоялся, решил открыть сначала железный и медный заводы и под их прикрытием наладить тарную промывку золотых песков. Для постройки заводов понадобились большие деньги, и Походяшин, откинув в сторону свою философию, вошел в компанию с купцами Ентальцевым и Власьевским по винным откупам: на торговле водкой нажиться можно быстрее всего, исключая, конечно, золота. От былой его беззаботности и доброты мало что осталось. Да не были ли они и прежде только маской умного и дальновидного хищника, поджидавшего случая, чтобы выпустить когти?
Разнесся слух, что в вогульских лесах между Сосьвой и Ваграном живет большой змей. Завидев добычу, змей будто бы свивается в круг и так кидается с горы вниз - живое колесо! Оленей змей глотает целиком, с рогами, предпочитает же всё-таки людей. Недавно он на глазах вогуличей сглотал беглого гороблагодатского каторжника. Многие верили этой сказке. Походяшин посмеивался: он-то ее и придумал.
Сам Походяшин каждое лето ездил на Вагран - под предлогом торговли с манси, которых по-прежнему задабривал грошовыми подарками. Стал и водку с собой брать, чтобы ее не возили другие торговцы. Останавливался в избушке Кузи Шипигузова и в одиночестве или с верным Посниковым бродил по речкам и ручьям, захватив с собою ковш.
Кузя с Лизой жили счастливо. Для них время как бы не двигалось. Они не подозревали, что ласковый Походяшин и есть тот человек, которому суждено положить предел их мирному существованию. Кузя разыскал место, где погиб Андрей Дробинин: от Колонги на север верст тридцать пят на берегу Сосьвы. Не тронув золота на истлевшем платке; Кузя поставил на берегу бревенчатый крест.
В чем не изменился Походяшин, - так это во внешности. Он не расставался со смурым кафтаном в заплатах, с армяком, а зимой - с нагольным полушубком, в руках - всегдашний батожок. Об одежде пришлось подумать при отъезде в столицу. Человеку крестьянского вида будет трудно добиваться доступа в петербургские приказные места и к нужным людям. Да и в дороге сколько лишних обид и притеснений простому человеку! Но если нарядиться в платье побогаче, в городскую указную одежду, тогда надо и бороду сбрить: еще действовал петровский указ об обязательном бритье бород, от чего освобождались только староверы, платившие как штраф налоги в двойном размере, и податные крестьяне. Лишиться бороды Максиму Михайловичу не хотелось… А что трудно будет, так Походяшин любил трудное.
* * *
Жарким июльским днем Походяшин шел по улицам незнакомого ему Петербурга. На ногах у него - запыленные чирки без голенищ, за спиной - небольшая котомка. Где он будет ночевать, - Походяшин еще не знает.
Есть у него привычка: в каждом новом городе побывать прежде всего на рынках. Товары и цены на них, повадки торговцев и покупателей, подслушанные разговоры сообщат ему всё нужное и интересное. Обобщить отрывочные наблюдения Походяшин умел и любил. У Походяшина ум ученого и купеческая душа.