- Ровно бы не медные опилки. - Давняя обида, оказывается, всё еще жила где-то в тайнике души Егора, и теперь он излечивался от нее, наслаждаясь признанием близких людей. - Не первый раз оно мне попалось…
- Понял, - перебил Походяшин. - В Петербург это ты ходил, по Кузиному пашпорту, так?
- Ну да.
- Ладно, это потом… Скажи, долго ли ты собирал этот мешочек?
- Недолго. С одного ведь места намыто. Искать его долго, а подвернулся такой карман… как нарочно насыпано.
- Как это с одного места? - спросил Дробинин. - С одного ложка, что ли?
- Да нет, с одного шурфа! Вбок дал рассечку, сколько без крепи можно было пройти, - вот и вся выработка. Всё золото оттуда.
- Далеко этот шурф? - живо спросил Походяшин.
- Версты две, что ли, до Сватьи, так, Кузя? А то и двух не будет.
- Так пойдем посмотрим, как оно в натуре находится. - Походяшин поднялся из-за стола и взялся за шапку.
- Ну, что ж, помоем! - с готовностью вскочил Егор. - Там у меня порядочно осталось немытого песка. А потом по Сватье поднимемся, - на Колонгу оттуда есть пологий перевал. Я и железную руду колонгскую сегодня же вам в натуре покажу.
- Да ты что - блаженный?
Удивление, недоверие и насмешка выразились сразу в этом восклицании Походяшина. Егору еще не приходилось видать Максима Михайловича в таком возбуждении. Волосы реденьким пухом стояли над его широким лбом, косо прорезанные глаза сделались большими и блестящими, желтый клин бородки загибался дугой вперед.
- Нашел такое дело: золото! А толкуешь про какую-то железную руду… Нет, не понимаешь ты, брат, какую силу выпустил из-под земли!..
- Очень хорошо понимаю, - возразил Егор, немного задетый. - За эту силу я чуть головой не заплатил, будь она неладна!.. Ковшик-то брать?
Дробинин вдруг заупрямился, не захотел пойти на шурфы.
- Устал, Андрей Трифоныч? - сочувственно спросил Егор.
- Устал, - хмуро отрезал рудоискатель.
- Ну, мы с тобой завтра сходим. А ты, Кузя, пойдешь?
- Пошто нет? Схожу.
Обрывистым берегом дошли до устья Сватьи. Шедший первым Егор поднялся на горку, глянул вниз и ахнул.
- Что такое? Что такое? - спрашивал его подоспевший Походяшин.
- Нечего показывать, Максим Михайлович! Река вернулась.
Русло Сватьи было полно буйной воды. Шурфы, промывальное устройство, заготовленный песок - всё исчезло бесследно, унесено течением в Вагран.
- Кузя! Она всегда такая шальная, ваша Сватья?
- А что, сухо было?
- Вот как здесь, на горке.
- Бывает. Не каждый год, а бывает.
- Ведь на самой середине шурфы пробивал - никакой воды! Точно каналом была отведена. Это она после дождей взбесилась.
Походяшин еще не понимал того, что случилось, и просил попробовать пески на берегу.
- Да ведь зря, Максим Михайлович.
- А вдруг…
- То-то что вдруг не бывает. Тут пустой нанос. Сколько я тысяч проб зря переделал, пока наугад искал… Ну, ладно, помоем. Я хоть механику вам покажу, как ковшом действовать.
Они спустились к речке и до самого вечера пробовали пустые пески. У Походяшина с непривычки деревянела рука, немели ноги от сиденья на корточках, но он азартно мыл ковш за ковшом и всё ждал: не блеснет ли на мокром дне золотинка!
Поздно вечером Егор и Походяшин лежали в избе на лавках, головами в один угол. Егор уже засыпал раза три и снова просыпался: по дыханию соседа и по его движениям он чуял, что Походяшину, не спится.
- Ты ли это, Максим Михайлович? - со смехом сказал Егор. - Ведь твоя привычка была: лег и заснул. А сегодня вертишься с боку на бок.
- Да, миленький, - признался Походяшин. - Лезут в голову всякие мысли, не дают заснуть, - что твои блохи!
- Помнишь, что во "Флориновой экономии" про бессонницу сказано?
- Как же… Сейчас скажу… Страница двести пятьдесят восьмая. "Что есть бессонница? Бессонница есть излишнее распространение мыслей и расширение душевных сил по мозгу".
- Слово в слово! А дальше лекарства от бессонницы. Их там два. Первое-то мудреное, я его не помню, а второе легкое: "Тыковного, огуречного, дынного семя истолочь, маковым молоком разведши…"
- "…и миндалю толченого положа, - подхватил Походяшин, - всё сие выпить и, ложась на постелю, гораздо маку наесться".
- Так! А лучше всего конец: "Впрочем иметь добрых товарищей, которые бы человека разговаривали; а ему самому всячески тщаться, чтоб излишние размышления и попечения оставить и меньше мыслить, а больше во всем на бога полагаться".
Оба засмеялись. Егор тут же заснул, а Максим Михайлович, кажется, так и не спал до рассвета.
* * *
Подходила осень - лучшее время года на Вагране. Лиственницы стояли еще зеленые, на осинах кое-где запламенели верхушки. По утрам вода сильно холодела.
Егор и Походяшин целыми днями мыли пески по ручьям и речкам - делали ковшевые пробы на золото. Кожа на руках у Походяшина огрубела, покраснела, пошла трещинами, зато он наловчился отмывать песок чище и быстрее Егора. Усталости Походяшин не знал, об еде не думал, спал, не раздеваясь, в балагашиках из ветвей - лишь бы не возвращаться лишний раз к избушке, лишь бы опробовать две-три новых россыпи.
Походяшин всё добивался от Егора, чтобы тот объяснил ему порядок в залегании песков.
- Ты вот говоришь: здесь золота не будет. Так объясни!
- Да я не знаю. Мне оно просто;
- Будет просто, как сделаешь раз со сто… Нет, ты теорически истолкуй.
- Максим Михайлович! Сам того хотел бы. Может, в книгах написано? Достать бы такие.
- Ишь, чего захотел! В книгах сказано, что земные слои так лежат с сотворения мира, не то со всемирного потопа. Какая нам польза от книг? Твой опыт дороже книжной премудрости, потому что это совсем новое дело.
- Так то - опыт! Его я по крохе собирал, и еще сто лет собирать - всё не настоящая наука.
- А голова на что? Народ ума накопит да кого-нибудь одного и обдарит.
- А он книгу напишет!
- Ну, это иной и поглядит: стоит ли писать? Слыхал ты про рабдомантов в стародавние времена?
- Нет.
- Были такие ученые люди - от отца к сыну в тайне передавали уменье находить руды в земле, а от чужих берегли. Чтобы ихняя наука казалась замысловатей, одевались в странные одежды, при поисках шептали волшебные приговорки и в руках носили волшебный жезл наподобие вилки…
- Так это же лозоходцы! Не в прежние времена, а пять лет назад в Екатеринбургской крепости был лозоходец, я у него состоял в ученье.
- Не врешь, миленький? Я думал, их давным-давно нет. Чему же он тебя обучал? Ведь ему невыгодно свои знания открывать.
- Да что он и знал! В пробирном деле только смыслил и нас натаскал, а поиски - что с лозой, что без лозы - не его дело.
- Всё одно, - знал, не знал, тебе не сказал. И книгу он не напишет, чтоб всем рудные приметы открыть. Это Гезе, саксонец? Так, что ли? Ты мне про него, помню, говорил.
- Да, Гезе и есть лозоходец.
- Ну, он чужеземец, выгоду свою блюдет, всякое такое; а возьми Дробинина, - задело его золото за живое место: ходит один, ищет и молчит.
- Андрей Трифоныч - человек бескорыстный, мой первый учитель и друг. От него, а не от саксонца Гезе научился я руды искать… Всё, что знал, объяснял он мне… Вот только золото…
- О нем не спорю. Я про то, что рудоискатели, а пуще старые, привыкли тайностями обгораживаться.
- Нет, Максим Михайлович, тут другое. Уральские люди все такие, - мастеровые, и охотники, и рудоискатели, - у всех такая причина: не учи меня, я сам! Упрямый народ, гордый. Андрей и ковша на поиск не берет. Видал на Волчанке дернины брошенные? Он всё на старый свой лад моет. Со мной после первого разу о золотых приметах не разговаривает. Он найдет. У него опыт побольше моего.
- Найдет, коли ему упрямство не помешает. Опыт молодому крылья дает, а у старого цепями на ногах волочится. От Дробинина я бы не стал теорического объяснения добиваться, а от тебя требую.
Больших успехов в поисках не было. Признаки золота они нашли во многих местах, вымывали, случалось, и по десятку золотых крупинок на ковш, но богатого "кармана" не встречали. И то сказать: чтобы намыть побольше золота, надо задать глубокий шурф, наладить отлив воды и перемыть много сотен пудов породы. А Походяшин удовлетворялся, если в трех ковшах подряд мелькало золото, даже самое мелкое, - и торопил переходить на новое место.
Приехали манси на оленях за Походяшиным, в назначенный им срок; Походяшин их отправил назад, наказав приехать через три недели.
И снова потянулись дни тяжелого труда - ходьба по болотам, перекидывание камней и песку лопатой, верчение ковша в студеной воде. Егору прискучило однообразие работы; он бы с радостью посидел денек-другой дома за недочитанной "Механикой", но Походяшин не давал роздыху.
С Андреем была у Егора беседа задушевная, откровенная, как в первую встречу на Калье.
- К чему надрываешься, Андрей Трифоныч? - спросил Егор.