За больным, она ухаживала заботливо, сердечно, - сегодня Егор понял почему: старалась отплатить за его помощь там, в горах. Гнилая лихорадка сгубила всех родичей Нитки, а она попала к, мосоловскому мастеру в приемыши, вернее, - в работницы.
- Когда буду здоровый, сильный, наработаю денег - куплю тебе, Антонидка, подарок: платок в лазоревых цветах, веселый платок! - обещал Егор.
- Когда еще будет! - строго, как полагается, отвечала девочка. - Мне и этот хорош, а ты вот во что оденешься, когда встанешь? Ни кафтана, ни обувки.
- И не говори, девонька, - сам не знаю! Дай-ка книгу, почитаю. Может, вычитаю, как кафтан из соломы сделать: в этой книге про всё есть!
Книгу Егор вынес с горящего хозяйского двора, не бросил тогда, как ни был слаб. И теперь не мог нарадоваться - в книге говорилось обо всем на свете: о кометах, о лечении скота, о вдовах, о садах вообще, об обмороке, о смолении бочек, о стрижке овец, о шелковичных червях, о лесных пеньках и зернах… В книге триста страниц. Истлела и искрошилась только первая страница, так что. Егор не знал, как книга называется и кто ее сочинил.
- "Обморок есть нечаянное потемнение вида, - вслух читал Егор, - и тихое отнятие у человека всех сил и языка, который в сие время, все чувства потерявши, на землю упадает".
Еще интереснее оказалась глава девятнадцатая "О табаке". В ней Егор вычитал вот что:
"Индианцы и других земель народы не токмо своим золотом Европу обогатили, но и многими своими плодами и овощами. Того ради весьма б изрядно было, ежели бы наших наций люди обое сие умеренно употребляли. Но мы с великою горестию видим, что золото нас мучителями, немилосердыми, скупыми, грабителями и роскошными сделало. Также мы и плоды их с невоздержанием и излишеством употребляем".
Значит, тот, - стал размышлять Егор, - кто золото из земли на свет выводит, тот для людей первый мучитель и грабитель? А наша русская сторона потому, выходит, и хороша, что золота не знала? Ой, мудрено! Демидов и верно мучитель. К нему подходит. Но Демидов и при железных, и при медных промыслах был мучителем…
Размышления Егора прервал приход верхотурца Коптякова… После первой встречи в амбарушке они еще не виделись.
- А, дядя Влас, - сразу сказал Егор. - Ты и в самом деле есть. Я ведь думал, ты мне в бреду привиделся.
- Погоди, милок, - сейчас и я тебя признаю… Ей-ей, где-то видал.
- Покуда вспоминаешь, скажи, в каких мы местах. Где это Мосолов завод себе строит?
- Место новое. Ближнее жилье - крепости Клековская да Бисертская. А река здесь Ут. К восходу солнца податься - там будет за горами Чусовая и Утка казенная, пристань.
- А рудник? - Егор приподнялся на постели.
- Рудник богатый. Чудская, вишь, копь…
- Так это же заповедное место!?
- Во-во! Заповедное место Мосолову и досталось, хи-хи-хи!
Егор размахнулся и изо всей силы ударил Коптякова. Силы у больного было мало, он даже не ушиб рудоискателя, только напугал. Сам Егор откинулся на спину, и слезы полились из его глаз.
- Змея ты, - всхлипывал больной, - Андрей Трифоныч на каторге мается, мог бы одним словом себя освободить, а молчит. Раз народ заповедал, - свято. Убить тебя мало!
- Почему думаешь, что я выдал? Перекрещусь, что не я, - оправдывался рудоискатель. - Я и Мосолова-то нынче впервой увидел, а завод второй год строится.
- Не ты? Верно не ты? Ну, прости, Коптяков. Или зачти за твое хихиканье. Не стерпел я… Ты как всё-таки сюда попал из Ляли?
- Ну, как… Мосолов позвал, он везде искал знающих по медным рудам. Меня и отпустили на лето к нему. Я думаю: место всё равно открыто, деревнёшки всё равно приписаны, - и пошел.
- Так вот где пожару причина…
- Конечно, крестьяне отплатили.
- Так ему и надо! Лютует, поди?
- Нет, он лежит. Весь обвязанный. Тихо пока. Но уж встанет, - так держись.
- Уходить мне надо загодя, Коптяков. Немного не дошел до дому, - мать хотел повидать, - и не пришлось.
- Уходить, так к нам на Лялю. Там вольготно таким, как ты. В куренях укроешься или в вогульских паулях. Немало там народу спасается.
- И то, видно, придется на север податься… Дядя Влас, а не снесешь ты матери в Мельковку, под Екатеринбургскую крепость, от меня письмо? Хоть весточку подать ей, что жив, мол, я.
- Это, то есть, когда?
- Да вот сейчас. Пока Мосолов отлеживается, у тебя прямого дела нет. Пашпорт у тебя, поди, искательский? На все стороны?
- То-то что нет… Не с руки мне, парень. Ужо осенью на Лялю буду ехать, могу дать крюку, завезу. А теперь как?.. Я ведь теперь тебя признал! Право! Тогда мы с Андреем Дробининым в здешних местах ходили, - и ты с нами был. И прозвание помню: Сунгуров ты, Егор, али нет?
- А признал, так помолчи. И хозяину своему смотри не назвони.
Егор повернулся набок, к гостю спиной.
* * *
Рано утром жена мастера подошла к лавке, на которой лежал больной, и неприветливо спросила:
- Спишь, что ли?
- Нет, хозяюшка.
- Встаешь помаленьку?
- Пробую. По избе уж могу пройти.
- Вода тут, в кувшине. Хлеб - вот. Мне с тобой недосуг возиться. На покос иду до ночи.
- И Антониду с собой берешь?
- Нету ее.
- Куда делась?
- Волчье племя! Куда? Сбежала. И сарафан унесла паскуда.
Дней пять Егор оставался совсем один. Коптяков не заходил. У Егора затеплилась слабая надежда, что верхотурец всё-таки поехал в Мельковку. Хозяйка появлялась поздно вечером и каждый раз только спрашивала, скоро ли он встанет. Егор успел трижды перечитать свою единственную книгу. Многое помнил наизусть. Силы возвращались к нему очень медленно.
Как-то утром услышал он брань хозяйки на улице, детский голос и звуки ударов, точно она кого-то жестоко избивала.
- Кого ты так, хозяйка? - спросил Егор.
- Нитку, - кого! Вернулась-таки, - с торжеством сказала хозяйка. - Недолго набегала дрянь. Тоже понимает, что при доме-то лучше.
Когда хозяева ушли на работу, в избу заглянула Нитка.
- Что, девонька? Попало? Ну-ка, расскажи, где пропадала, - ласково сказал Егор.
Девочка только мотнула головой и скрылась. Егор взялся за книгу. Сочинитель полагал бесполезными, для его читателей философию, алгебру "и другие неведомые и бесконечные науки". Жаль! Жаль, что только триста страниц в книге. С какой радостью Егор познакомился бы и с этими науками. Руки и ноги его работали плохо, но голова жадно требовала всё новых и новых знаний. Вздохнув, стал перечитывать главу "о древесных хитростях" - о том, что если помазать корень молодого дерева желчью зеленой ящерицы, то плоды на дереве никогда не испортятся и не сгниют, и о том еще, что если сливу привить на вишню, то сливы будут родиться прежде обыкновенного времени.
Скрипнула дверь. В избу вошла невысокая старушка с узелком и озиралась, ища кого-то. Егор быстро сел на лавке, книга шлепнулась о пол:
- Мамонька! Мама!
- Егорушка!..
Уселись рядом, беседовали без порядку, - что прежде вспомнится.
- Нет коровы, значит? Трудно тебе.
- Да, поломал зверь коровушку прошлой осенью. Сбитень варю, продаю… ничего, голоду не знаю.
- Об Андрее вестей нет?
- Не слышно. Всё, поди, на Благодатской каторге страдает. Кузя собирался его выручить, - как-то удастся ему. Лизу-то он выкрал, - ты знаешь?
- Да ну?
- Как же! Тем летом еще, как ты ушел.
- Молодец Кузя! Он что задумал, - сделает. Куда они бежали?
- К вогулам. Так я Лизу и не повидала. Кузя-то приходил ночью сказаться… Что только деется! Тот, слышно, в леса ударился, другой в Орду ушел… Раньше я думала: на разбой этак-то убегают, а теперь гляжу - самые добрые люди.
- Да, мама. Мне привелось настоящих разбойников видеть. В столице они живут, во дворцах, сладкое вино пьют, охотой забавляются. Бирон у них за атамана, Акинфий Демидов есаулом. И сама царица в той шайке.
- Сынок, зачем ты?.. Про царицу такое…
- Шутовка она - не царица. Через нее несытая орда биронова на нас насела.
Маремьяна залилась слезами. Егор замолчал и насупился. И что вздумал мать-старуху пугать! Легкое ли ей дело от сына бунтовские речи слушать!.. Одно горе ей приносит. И видятся-то часы считанные, всё перед разлукой. Чем бы ее успокоить, старенькую… Егор взглянул на мать: она глядела на Егора и весело улыбалась, мигая мокрыми веками:
- Я тебя не осуждаю, не думай, Егорушко. Всё понимаю - ведь зрячая. Как народ, так и ты. Конечно, думалось, лучше бы добром…
- Вот и пробовал я добром, - сейчас же не удержался Егор, - а что вышло?.. Ладно… Скажи, мама, чего ты смеялась?
- Так я… Ты задумался и язычок высунул, я сразу тебя узнала: мой Егорушка.
Рассмеялся и Егор.
- А то всё не узнавала? - с нежностью спросил он.
- Как матери не знать свое рожоное! Хоть и большая в тебе перемена, Егорушка. Ожесточился ты, сказать. Бородка растет. Худущий стал. А вот рука-то… Где это бог пособил?
Егор поспешно спрятал руку, на которой один палец был отрублен вовсе, а другой не разгибался.
- И рубец через весь лоб идет. Раньше его не было.
- Пришлось, мама, горя хлебнуть. Долгий путь от моря, со всячинкой. Лучше не вспоминать.