* * *
Больной очнулся еще утром. Под головой он почувствовал перовую подушку. Это его очень удивило. Он попробовал понять, - откуда взялась подушка? Не понял и, ослабев от усилия, заснул. Так повторялось не раз: проснется, удивится подушке и снова спать.
Первый человек, которого он увидел, был мосоловский рудоискатель.
- Оживел, парень? Ты кто таков? Пить хочешь? - посыпал вопросами рудоискатель. Лисья его мордочка выражала крайнее любопытство. Вместо ответа больной, не шевеля губами, сам спросил:
- Где я?
- На мосоловском, паря, дворе.
Дикий испуг выступил на исхудалом лице больного. Он заметался, но только шея и кисти рук слушались его.
- Я связанный?
- Что баешь? Связанный? Нет, пошто.
- Как я… на Демидова завод… угодил?
- Мосолова, а не Демидова. Прохор Ильич нынче сам хозяин и заводчик.
- А ты кто?
- Я, стало быть, его рудоискатель.
- А… знаю тебя.
- Меня ты, парень, знать не можешь. Я не здешний.
Больной помигал глазами. Бред и явь еще путались в его сознании.
- Лиза-то где? - прошептал он.
- Какая тебе Лиза?
- Ты ведь лялинский? Коптяков ты?
- Ой, верно! Из Ляли я, Верхотурского воеводства, и прозвание так. Откуда меня знаешь?
- Развяжи меня, Коптяков! Помоги от Акинфия уйти. Скорее, скорее!..
- Ну, несуразное что-то мелешь, паря. На-ко, выпей воды… Не хочешь?.. Да он заснул, сердяга!
* * *
Мосолов вошел в амбарушку. Больной спал, но когда большое тело заводчика заслонило свет в дверях, сразу открыл ясные глаза.
- Вот и повстречались, господин ученый, - заговорил Мосолов, подыскивая для беседы добродушный лад. - На Каменном Поясе места много, да дорожки узкие, не миновать встретиться. Признал меня?
Юноша молчал.
- Неужто не признал шайтанского знакомца? Лет пять прошло, не боле… Да ты что глядишь, будто на нож? Ха-ха! Ты мне спасибо должен сказать: подобрал я тебя в такой дыре, - там бы ты и кончился с прочими.
- А других так и кинул?
Мосолов отвел глаза. Потом завозился с чурбаном, подкатил его к изголовью больного и уселся:
- Да я ж вершный был, чудак-человек…
- Детишки там были.
- Значит, твоя судьба такая. Вот отлеживайся, тогда поговорим и о деле. Покамест наращивай мяса на кости. Я сестру свою приставил за тобой ходить. Лекарь у меня того, а Марья - она почище всякого медицинского доктора. Ты мне дорогой человек можешь быть. Искателем руды поставлю, жить будешь, как у Христа за пазухой. Полно тебе по пещерам скитаться.
Удивленно и недоверчиво слушал больной эти слова. Поймав его взгляд, Мосолов запнулся слегка, но продолжал еще задушевнее:
- Знаю, о чем думаешь. Сказать? "Выдаст он меня Демидову или не выдаст?" - вот о чем. Угадал?.. Небось! Никому не выдам, господин унтер-шихтмейстер. Ни Демидову, ни Главному заводов правлению. Коли пообещаешься мне всей правдой служить, - я тебе навсегда покров и защита.
- Врешь ты, Мосолов! За сто рублей, может, не продашь, а посулит Акинфий тыщу, тут и конец твоей совести.
- Ах, ах, как ты обо мне понимаешь! Обидно такое слышать. Да если хочешь знать, Демидовы мне теперь противники. У меня свой завод. Им надо медную посуду продать, и мне надо. Что им ни убыток, то мне и польза. Торговое дело, известно.
Сорвался с места, выглянул за двери: не подслушивает ли кто? - свистящим шопотом сказал:
- Совсем бы их избыть, тогда свет бы увидел! Шевельнуться Демидовы никому не дают, тесно от них стало на Урале, наилучшие рудники, леса, приписные деревни - всё ихние, всё захватили. Мне вон еще удалось, а опоздай я на год - и здесь бы демидовский завод стоял.
- Дай тебе волю, и ты Демидовым станешь.
- Ну и что? И все так-то. На том жизнь стоит… Слушай, друг. Не хотел я сегодня начинать о том, да уж к слову приходится. Это ведь ты с изветом на Акинфия Никитича в Питер ходил?
Ответа Мосолов не дождался.
- Что он будто бы тайно копает в Невьянских лесах золото. Ты?.. Чего молчишь? От меня не таись: всё равно всё знаю. И что до самой царицы достиг. И что по пробе то золото вышло вовсе не золото, а опилки просто крушца. А тебе, спасая голову, пришлось в бега удариться. Пробойный ты человек! Едва Демидова не свалил. Никого Акинфий Никитич не боится, а тебя боялся. Два года тебя искали, - про то ведал ли? "Живого или мертвого добыть мне Гамаюна!" - так нам приказал. Гамаюн-то - ты. Вот и рассуди: если бы я хотел тебя выдать, разве стал бы тебе истинную выкладывать?
- Пожалуй, не стал бы, - усмехнулся юноша и тут же закрыл глаза, заснул.
Сторожу приказано было закрывать дверь в амбарушку на ночь засовом, а чужого народа к больному отнюдь не допускать. За обедом Мосолов был весел. Выпил настойки на красном перце - отбить противно-сладкий привкус серы во рту - и хвастался сестре:
- Полагаю, рудознатец будет мой. Податься ему некуда. Ну и смелоотчаянная голова! Лежит, ни рукой, ни ногой, а в глаза мне так и режет без страха: "Врешь, хозяин!" Таких-то мне и надо. По самому краешку ходим, либо пан, либо пропал. Надо Гамаюна к сладкой жизни приохотить. Крепче цепи чтоб держало. Давай, Марья, женю его на тебе! Хочешь?
Марья Ильинишна вздрогнула, проглотила горячий пельмень и зашипела на брата дикой кошкой.
Глава вторая
РОСТЕССКИЙ ЯМ
В лесу базар. Бледное и летом северное небо моросит дождем, а народ не убывает, шумит и толкается. Приписные крестьяне, возвращающиеся с заводских работ в родную деревню, зыряне и манси, приехавшие на оленях - среди лета в санях, - ямщицкие женки, сибирские обозники, мимоезжие приказные в ожидании, покамест перепрягут им лошадей, и совсем непонятные люди кружат под кедрами, покупают, выменивают, торгуются.
Нет ни лавок, ни ларей на лесном базаре, не видать рыночного смотрителя и будочников с алебардами. Да и товаров мало видно, а те, что есть, - в руках у продавцов или торчат из-за пазухи. Такой базар живет на большом Сибирском тракте между Верхотурьем и Солью Камской у яма Ростес - здесь третья смена лошадей после Верхотурья. На самом перевале через хребет Каменного Пояса стоит Ростес. Это и самый северный конный путь через Пояс. Севернее видны громады гор, вечно покрытых облаками, - гор непроходимых и диких.
Верхотурье - город таможенный, там за привозимый товар досмотрщики дерут большую пошлину. Поросенок на верхотурском базаре стоит четыре копейки, а заставский сборщик, бывает, требует шесть копеек пошлины. У Ростеса торговля беспошлинная. Можно купить звериные шкуры и меха, дешевое вино, свинец на пули и порох для пищалей, топоры, шапки, сапоги, толокно и крупу - всего понемножку, чем жив простой человек.
Ростесский базар пугливый. На дню не раз его переполошит крик: "Окружают!.. Ярыжки идут!" - и народ кидается врассыпную в кусты. Переполох всегда бывает зряшный. Как ни хотелось бы таможенному голове запретить беззаконную торговлю, он знает, что это безнадежно: никаким войском не обнять всего Сибирского тракта, а разгонишь ростесский лесной базар - люди будут встречаться на ином месте.
Не менее, чем государевых ярыжек, боится народ разбойников. В лесах недобрым людям легко укрываться, а тут кругом леса. Поэтому торговлишка идет, покуда в полном свете северный день. Задолго до сумерек продавцы и покупатели спешат унести свои головы и котомки. Расходятся, сговорившись, толпами, редкий отважится пойти в одиночку.
В разгаре торга появился среди народа новый человек, с крошнями за спиной, в самодельных броднях на ногах, с лицом, как терка, изрытым оспой. Мягкой, враскачку, походкой бродяги, привычного к дальним походам, человек прошелся по базару присматриваясь. Его толкали, он никого не задел. Видно было, что в толпе он бывает редко, - настоящий лесной человек. Выйдя из толкучки, он присел на корточки, скинул крошни и достал две собольи шкурки. Встряхнул их, пропустил через кулак, приглаживая, снова встряхнул и положил на хвою около ног.