* * *
Больного и желтого, на носилках принесли Татищева к пристани. Советник Хрущов просил разрешения проводить его до устья реки Серебрянки, откуда советник хотел проехать на Благодать.
- Добро. Проводи. По пути еще инструкции дам, - согласился Татищев.
Белесая горькая дымка висела над рекой: где-то горели леса. Уже на второй день пути Чусовая примчала лодки к горному хребту. Отвесные скалы сдавили реку. С боков, спереди, сзади - лесистые склоны и обрывы. Дали не было, всё время точно среди озерка неслись лодки. Неслись прямо на мраморную стену. Кормщик сует весло в воду - поворот, лодка огибает скалу, и впереди снова продолговатое озерко, и скалы вокруг. Грести не было надобности: вода падала, как с горы.
Часто встречались перекаты - узкие места с приподнятым каменистым руслом. Вода, сжатая больше обыкновенного, с большой силой вырывалась вперед. На перекатах вода кипела и шумела, лодки летели стремглав.
Встречных барок не было: против такой стремнины бурлакам не вытянуть.
Под скалой на берегу сидел манси-охотник в звериных шкурах. Перед ним горел маленький костер. Кто-то еще лежал у костра, выставив худые лапти к реке. Струя промчала лодки так близко от берега, что слышен был запах дикого лука, пучок которого лежал у костра; видны были все морщинки на лице улыбавшегося манси.
- А того вогула, - сказал Хрущов, - помните, Василий Никитич, который гору Благодать открыл?
- Чумпин, помню.
- Худо с ним поступили его родичи. Сожгли его, говорят, живым на вершине горы.
- Изуверы. Темный народ. Да что с них спрашивать, когда в европейских государствах темноты и суеверий вдосталь! Кто тебе про сожжение Чумпина сказывал?
- Мосолов, приказчик Демидова Никиты.
- Этот и сам бы сжег, не поморщился. Со злорадством, поди, рассказывал. Не удалось Демидовым гору Благодать взять, протянули руку, да отдернули. А может, еще надежды не оставили. Генерал-берг-директор им сватом будет. Всё теперь раковым ходом пойдет.
КАРАВАН ЗВЕРЕЙ
Глухо бухали пушки. Проба, Близко крепость. С колес падала сухая пыль. Безветрие. Зной. Егор сердился на понурую лошадь: тащится, как улитка.
Рои белых мотыльков снежинками сновали в воздухе. Возчик, замахиваясь кнутом, каждый раз сбивал нескольких.
Без конца тянулся Верхисетский пруд - слева, за соснами.
- Я пеший скорей дойду, - скучал вслух Егор.
- А иди, - вяло соглашался возчик. - Кобыле легче будет.
Показалась крепостная стена. Наконец-то!
- Крестный ход идет, - сказал возчик.
От крепости двигалась длинная толпа с иконами, с хоругвями. Впереди - церковные в блестящих ризах.
- Тебя, что ли, встречают? - усмехнулся возчик.
Голова толпы взобралась на холм и остановилась, хвост подтягивался, собирался в кучу. Два голоса запели. "Даждь дождь земле жаждущей, спа-асе…"
- Молебен! - Возчик сдернул шапку. - Ладно бы, коли б вымолили, а то всё горит.
- Погоняй!
Колеса стряхнули пыль на бревенчатом мостике у бастиона, телега въехала в крепость. Знакомые запахи серного дыма медеплавильных печей, свежего хлеба, застоявшегося пруда, перегретого тесного жилья налетели на Егора. Крепость, показалось ему, стала меньше, теснее, дома - пониже.
Подскакивая на телеге, Егор похохатывал: всё было чудно, всё смешило. Среди прохожих были знакомые, но никто не узнал его под слоем пыли, в заплатанной одежде, в лаптях, с обвисшей, перемятой шляпой-гречневиком на голове.
Справа - Главное правление, слева - сады офицерских дворов… Завтра. Завтра Егор сюда победителем явится.
На Базарной стороне рассчитался с возчиком, чуть не бегом помчался в Мельковку.
За восточными воротами - знакомые темно-зеленые скалы, ряд кузниц, дорога на Шарташ и свороток домой. Вон и рябина у избы. На огороде ботва высокая и зеленая, - поливает, видно, Лизавета, не скупясь.
Перелетел через крылечко:
- Здорово!.. А, Кузя, ты, - вот славно!.. Постой, что ты? Хворый? Или тебя зверь поломал? А где наши?
- Егорша… Ничего ты не знаешь. Лизу-то продали!
- А ну тя!
Поверил сразу. По Кузе видно - что-то стряслось. Но чувствовал пока только досаду, что не по его выходит. Всю дорогу мечтал: хотел как светлый праздник явиться, всех осчастливить, - а тут вроде и не до него.
- Мать где?
- В церковь пошла. Крестный ход, что ли.
И это не так. Мать должна быть дома. Стоять непременно у печки, всплеснуть руками, заплакать:
"Егорушка воротился!"
- Ладно, что воротился, Егор. Моя башка худо варит такое. Письменность надо. Три дня ходил по подьячим, - без бумаги не слушают, а то еще: "какое твое дело?"
- Кто продал? Кому?
Обрываясь, заменяя половину слов гневными взмахами руки, Кузя рассказал, как было дело.
- Ничего. Этому делу помочь можно. - Егор повеселел. - Лизавета откупится - и всё.
- А деньги где взять? Крестна была у Мосолова. Бает, выкупу сто рублей надо.
- Но-о?.. Сто? Да всё одно. Я Андрею обещал Лизу беречь. Не пожалею никаких денег.
- Было бы чего.
- Будет, Кузя. Сейчас я переоденусь, пойду к главному командиру. Авось, обойдется.
Умылся кое-как, надел коричневый кафтан, в карман переложил маленький увесистый мешочек. Всё в этом мешочке - и выкуп Лизы, и освобождение Дробинина, и демидовская погибель, и Егорово счастье…
Важно, стараясь не сбиваться на торопливый шаг, Егор прошел сени Главного правления, обе палаты.
В ожидальне стояли просители. Значит, прием идет. Секретаря не видно. Еще лучше - прямо к Татищеву, такое уж дело. Рукой в кармане ослабил завязку у мешочка - и вошел.
Две спины перед столом: одна - в зеленом мундире, другая - серая, согнутая, просительская.
А за столом - Егор увидел это, когда сбоку протиснулся к столу вплотную, - не Татищев, а начальник Конторы горных дел майор Угримов.
Вот так же помутилось в голове Егора, когда пустынник Киндей неожиданно схватил его сзади за локти. Нет, теперь было хуже: там на один миг растерялся, а теперь стоял, смотрел на длинную челюсть майора, по которой сползала капелька пота, и терялся всё больше. Рука всё сжимала мешочек в кармане.
Угримов поднял к нему лицо, нахмурясь, но, не успев разгневаться, подождал минутку и обратился к стоявшему у стола человеку в зеленом мундире (это был лесничий Куроедов):
- А всего коробов угля они вывозили? - Записал цифру. К Егору: - Чего тебе?
Егор глотнул, переступил:
- К его превосходительству…
- К Василию Никитичу? Поезжай в Оренбург. - Тут узнал Егора: - Это ты пошел на Пышму и пропал?.. С рудой вернулся, а?
- Нет, Леонтий Дмитрич…
Майор с большим подозрением выкатил глаза на Егора. Тот опять смолк.
- Выйди, дурак! - заорал вдруг Угримов.
"Ругаешься? - вспыхнув, подумал Егор. - Ладно, ругайся. Посмотрим, что вскорости скажешь". - Повернулся, вышел из кабинета.
Он не понял, боялся понять, что такое: "поезжай в Оренбург". Первого встречного писаря спросил, где Татищев.
- Уехал в Орду.
- Надолго?
- Совсем уехал.
- Как совсем?
- Начальником Оренбургской экспедиции.
Егор ошалело хлопал глазами. Всё рушилось.
- Давно уехал?
- Три дня. Вместо него советник Хрущов.
- А что там, в кабинете, Угримов сидит?
- Хрущова замещает.
"Ой, беда!.. Догонять Татищева? - первая мысль. - Да где его догонишь! И думать нечего. Три дня… Кроме Татищева, никому о золоте нельзя сказать. Место хранят Демидовы. Кто же, кроме Татищева, посмеет на них ополчиться? Нет, надо скорей припрятать золото".
Спускался по каменным ступенькам и на каждой задерживал ногу. Пугал и завтрашний день: будет разговор с Юдиным, с Угримовым… Золото оттягивало карман бесполезном и опасным грузом. Для Лизы ничего не сделал. Деньги нужны, много, вот теперь же, а где их взять? Продать бы половину песка на выкуп, да кому продашь? Только попадешься.
Внизу, у крыльца, ждал Кузя. Подбежал, с надеждой заглядывал в глаза, ничего не спрашивал.
- Худо, Кузя. Татищева-то нет.
- Ну, давай как по-другому пытаться, - прохрипел охотник.
- Не знаю, как еще. Одна надежда была.
- К Мосолову идем.
- Ты не был еще у него, Кузя?
- Нет. Один-то я не хотел итти. Как слова к горлу подступят да застрянут - озлюсь, натворю чего. Шибко его не люблю.
- В Шайтанку надо, выходит.
- Здесь Мосолов.
- А Лиза?
- Лиза в Шайтанке. Я там был.
- Как она? Плачет, поди?
Кузя отчаянно посмотрел на Егора и промолчал.
- Ну, идем!
Квартира Мосолова была в демидовском доме за базарной площадью. Просторный двор за сплошным заплотом порос травой. От колодца к двери амбара протянута веревка, на ней висят разноцветные камзолы, епанчи, шубы, просто штуки сукна… Здоровенная баба в синем сарафане колотит прутьями по развешанным вещам. Клочья шерсти, пыль так и летят из-под прутьев.
Егор спросил про Мосолова. Баба зло высморкалась, ткнула, не глядя, рукой на среднее крыльцо, опять принялась выколачивать.
За крыльцом были темные сени, за сенями - кухня. Чисто, просторно. На полу - тканый ордынский ковер, на большом столе - рисунчатая скатерть. Русская печь размером своим напоминала о мраморных обрывах на Чусовой. Пахло суслом. За столом кучер Пуд припал к большому жбану и только глаза скосил на вошедших.
- Прохора Ильича повидать надо, - сказал Егор.