А так и сказала: мутовка одна - сметану мешать. Какое у старухи оружье? Ухват да клюка. Ей-богу, так и сказала. Шуткой дело обернулось, а коленки всё ж таки до самой до ноченьки тряслись.
- Ишь ты, Лизавета! Не одни мужики про царицу толкуют, - и наша Лиза про то же.
- Егор!
- Да что, мама? Наше дело сторона, конечно, а люди говорят, будто у нее иноземцы всем заправляют…
- Ох, бесшабашная головушка! Что он мелет?!
Но Егора сегодня ничем не пронять. Еще смеется: уж дальше нашей стороны и ссылать некуда!
- Ничего, мамонька! Всё ладно будет. Как покажу завтра Василию Никитичу эти самоцветики - ого!.. А до царицы какое нам дело? К ней отсюдова и на ковре-самолете, поди, не долететь.
* * *
Утром на другой день - Егор поднялся рано, стал собираться в Главное заводов правление. Намерения своего явиться с камнями к самому главному командиру не оставил, потому одевался с особым тщанием.
Надел новый кафтан, навертел на шею синий платок. Чем не штейгер? Вот сапог новых нет, в каких на поиск в горы ходил, в тех же и в крепость на народ надо показаться. Зато вымыла их Маремьяна и смазала не дегтем, а салом. Потрогал волосы, - отросли как! На воротник сзади легли - придется в цирюльню зайти.
- Мама, мне денег надо. Подстричься.
- Сколько, Егорушка?
- Две копейки.
- Нету двух-то, - виновато сказала Маремьяна, - одна копейка только.
И полезла в заветный сундучок. Деньги бывали, когда доилась корова. Что ни крынка, то копейка. А теперь корова еще не доится. Самое голодное время. Егор жалованья настоящего не получал: считается на испытании. От конторы ему давали только провиант.
- А ты сама меня не обкорнаешь?
- Ну, что ты! Только напорчу.
- А что за мудрость! Горшок на голову, и по краю - чик-чик. Давай.
- Нет, нет. Коли бы ты в лес шел… А то всё испорчу и буду виноватая, что начальству не понравится.
Егор задумался:
- Разве вот что… В ссыльной слободе цирюльник по копейке берет. Дай-ка я к нему схожу.
- А не опоздаешь? Далеко. Ведь это в крепость надо, оттуда в слободу и опять в крепость.
- Я так сделаю: у Шаньгина лодку возьму - и прямо через пруд. Потом водой же в город. Еще скорей выйдет.
- И то, сынок. Ладно ты надумал.
Егор стиснул в руке прохладные самоцветы, словно прощаясь, и сунул в карман. А карман новый, ничего в нем не ношено, - камни лезут туго. Пальнем пропихнул четыре вниз, - а пятый - не утерпел - вытащил обратно: поглядеть на него еще раз. И оказался тот изо всех наилучший.
Лизавета что делает?
- Рассаду поливает.
Егор взялся за шапку:
- Когда награду получу, я ей бусы из корольков куплю. А тебе… тебе, чего только сама захочешь.
Пруд пахнет рыбьей свежестью. Большой пруд Екатеринбургский - с четверть версты будет ширины, а в длину и вся верста.
Егору пришлось его проехать и поперек и вдоль. Гребет, торопится: задержал цирюльник.
Вот и стена крепости. Лодка влетела в городскую часть пруда. Прямо видна плотина с сизыми ивами. Слева - однообразные казармы и мазанная глиной Екатерининская церковь. Справа, в садах, - дома горного начальства. Там словно белый дым - цветет черемуха. Запах ее плывет по сонной воде пруда.
Егор направил лодку в правый угол плотины. Отсюда ближе всего к правлению: плотина как раз посредине крепости.
Лодку привязал к столбу и поднялся на усыпанный разноцветными шлаками берег. На плотине сладкий дух черемухи смешался и исчез в серном смраде, что день и ночь изрыгают плавильные печи медной фабрики внизу за плотиной. Водяные колеса там вращают тяжелые валы, двигают мехи из бычьих шкур и дают дыхание печам.
Работал как-то на этой фабрике и Егор - подкладчиком у плющильного стана. Недолго работал, это еще когда в арифметической школе учился. Работать надо было по ночам, - это трудно. Глаза слипаются, ноги гнутся, вот-вот вместо куска меди свои пальцы под зуб стана сунешь. Стан чеканил монеты: четвероугольные полтины по фунту с четвертью каждая и круглые пятаки. Пятаков на фунт шло восемь штук.
Перед каменными сенями Главного правления потоптался немного. Почему это всегда бывает тошно входить в казенное заведение? Только о том подумаешь - ну прямо жить не хочется. И то еще страшновато, что к "самому" надо итти. Неизвестно, понравится ли его находка. А ну как скажет: баловство!? Срам молодому рудоискателю: первую весну на поиск ходит - чего принес! Но потрогал самоцветы через сукно кармана, повел ровно остриженным затылком по воротнику и, осмелившись, шагнул в сени.
В ожидальне уже стояли и молча томились просители: старик с раскольничьей седоватой чолкой до самых бровей, с бородой веником; мастеровой, весь в повязках; в углу на корточках сидел башкирец в облезлом лисьем малахае на голове. Этот сидел, закрыв глаза и задрав кверху жидкую, в дюжину волосков, бородку, - так он может и неделю просидеть, не шелохнувшись.
- Не идет генерал? - шопотом спросил мастеровой Егора.
- А Воробей разве здесь? - вопросом же ответил Егор.
- Какой Воробей?
- Секретарь. Зорин.
- Нет. Еще дверь на ключе. Никого нету.
- Ну, так генерал еще не скоро. - Егор заговорил громче. - Порядок такой, что сначала секретарь придет. Спросит, - кто с чем. Кого допустит, кого и нет. Потом генерал явится. И опять ждать надо будет, пока секретарь ему все свои дела доложит. Тогда уж нас.
Егор выбрал место в углу, около башкирца. Спросил соседа, с какой он просьбой. Башкирец раскрыл глаза, скосил зрачки, не поворачивая головы, на Егора и опять захлопнул веки. Ни слова не ответил.
Егора, это задело: по-русски, что ли, не умеет? Так хоть по-своему бы что-нибудь сказал, хоть поздоровался бы. Егор ему же хотел помочь советом… Тут к Егору придвинулся мастеровой в повязках и стал рассказывать о себе. Углежог он. Провалился в горячую угольную кучу и обгорел. В работу больше не годен. Вон руки-то… Добивается, чтобы отпустили домой, в Русь. У него дома родня есть, там скорее прокормится. От Конторы горных дел второй месяц не может толку добиться, второй месяц решенья нет. Допустят ли его к генералу? - спрашивал он Егора.
Егору страшно было смотреть на обрубок руки; в груди холодело от гнева на приказную несправедливость.
- Я тебя научу, - бормотал он, - нельзя крапивному семени спускать. Ты про их проделки доложи главному командиру.
- Секретарь идет! - В ожидальню вбежал какой-то проситель.
Егор зашептал торопливо:
- Ежели он тебя пропускать не захочет, ты долго не перечь. А не уходи - и всё. Главный командир здесь же проходить будет, его дождись и подай челобитную самому. Твое дело правое. Может, и рассердится, а всё по-твоему решит.
Дежурный канцелярист отомкнул и распахнул дверь перед секретарем Зориным.
Малорослый, надуто-важный секретарь недолго пробыл в кабинете. Вышел, из руки первого просителя, углежога, брезгливо взял челобитную. Узнав, что дело еще не решено в конторе, сунул бумагу обратно.
- По прямому начальству, - отрезал, он.
- Ваше благородие, жить-то как! - взвыл углежог.
- В кон-тору! Сказано! - И шагнул к следующему.
- Они никогда не решат, ваше благородие, - заторопился углежог. - Они списки потеряли и хотят меня ссыльным записать…
- Да, будет тебе главный командир списки разбирать! Иди-ко живо, - раздраженно сказал Зорин, - ну!
Несмотря на ободряющие знаки Егора, мастеровой понуро вышел из ожидальни.
- Из раскольников? - обратился Зорин к следующему.
Старик недовольно сдвинул брови:
- Мы старой веры.
- О чем просьба?
- А никакой просьбы не представляем. Поговорить с енералом допусти.
Зорин помолчал.
- Ежели есть нужда, то благонадежно мне сказывай.
- Нет уж, господин начальник, допусти к самому.
Ничего не ответив, Зорин пошел дальше.
Дальше стоял рудоискатель Сунгуров. Этот оказался упрямым, надолго задержал.
- Мне Василием Никитичем приказано, если что дельное найду, ему в собственные руки представить. - Для убедительности он вытягивал шею и давил себя ладонью в грудь.
Зорин оставался неумолим. Он хорошо знал эту привычку его превосходительства всякого звать "прямо к себе".
- Ну и что ж что приказано. Пусть в Конторе горных дел скажут, - дельное у тебя или не дельнее.
С минуты на минуту мог прибыть главный командир, а еще оставался неспрошенным башкирец, который так и продолжал сидеть на корточках в углу. Зорин стал сердиться.
Парень вдруг запустил руку в карман и вынул камень. Это был крупный лиловый самоцвет. Через узкое окно немного свету проникало в ожидальню, - и весь этот свет сразу собрался в камень, раскалил его, как уголь. Парень молча глядел на Зорина и чуть шевелил рукой, чтобы прыгали цветные искры.
Зорин не знал толку в драгоценных камнях, но по величине и по густоте краски видел: редкостный камень.
- Где нашел?
- За Мостовой, по Адую-реке, у самой демидовской грани. Я было и дальше пошел, по демидовскому лесу, да ихние караульщики как выскочат… пугнули меня здорово.
Рудоискатель совсем успокоился, даже заулыбался - теперь-то допустит. Зорин между тем злился. Камень подлинно был хорош, а парень недогадлив. Интересу не предвиделось.
- Чего ж ты лез на демидовскую землю?.. - И срыву перенес злость на башкирца. - А ты чего расселся? Встань! Ты где, в орде своей, что ли?
Башкирец снизу посмотрел на надменную секретарскую губу и вдруг рассмеялся.