- Волшебная вилка - горный инструмент. А кто с ней по горам ходит, тому открывает минералы, руды, воду и прочее. Такая персона зовется: "лозоходец".
Гезе показал, как следует браться за лозу. Надо взять за два конца руками наизворот, а комель обратить кверху.
- Кверху держать, - повторил фон дер Пален за рудознатцем. - Перпендикуляром. Так, чтобы ладони к лицу, а пальцы к земле обращены были. И держать как можно крепче. - Несколько шагов прошелся Гезе сам и сразу же заставил ходить учеников: - Надо примечать то место, где лоза в руках подвинется и верхним концом к земле склонится. В таком месте следует заметку положить или колышек вбить. И так главное простирание жилы узнается.
Егор стиснул ветку изо всей силы - пальцам больно - и ходил старательно.
- Пусть свою лозу покажет, - бормотал он фон дер Палену. - Что он нарошную-то нам изладил?
Когда все трое научились правильно держать лозу и ходить с ней, рудознатец заявил:
- Вот и всё. Так и ищут, без всякого дальнего искусства. Лозу можно делать сосновую, дубовую, из вербы или из другого дерева, какое случится. Многие употребляют, напротив того, железную или медную проволоку или кость, - можно и то, лишь бы наподобие лозы изобразить.
Сказав так, рудознатец нагреб в кучу сухих листьев и сел. Ящичек он поставил перед собой на камне и стал развязывать ремни. Ученики обступили его. Гезе приостановился, взглянул на учеников и что-то недовольно пробурчал.
- Говорит: урок кончен, можно отдохнуть, - перевел фон дер Пален.
Ученики в недоумении отошли. Уселись в стороне на горке и поглядывали искоса на саксонца с ящиком.
- А ведь ничему мы еще не научились, - сказал со вздохом Качка. - Вот выпусти нас одних в горы, разве что найдем? Даже как начать не знаем.
- Тверженье сплошь, - согласился и Сунгуров. - Мне по ночам всё штокверки снятся, а в натуре ни одного не видал.
- И не надо, - беспечно заметил фон дер Пален. - Мне, то есть, не надо, не знаю, как вам. Я инженерный ученик, буду кончать учение по механике. Оно спокойнее и понятнее.
- Ну нет! - Егор стукнул каёлком по камню. - Я из него всё высосу за три месяца. Пусть учит по-настоящему. Мне другого случая во всю жизнь не дождаться. Плохо вот, что немец он. Адька, учи меня по-вашему балакать.
- Языку научиться год надо, а Гезе зимой уедет. Да и когда учиться-то: с утра до ночи "горное художество" долбим, а скоро еще пробирное прибавится.
- Ты самые главные слова только, чтобы я спрашивать мог, что мне надо.
Маленький Качка вдруг привстал, шею вытянул:
- Глядите, ребята, - открыл…
Все посмотрели на рудознатца.
А тот откинул крышку ящика и доставал хлеб, яйца, ветчину, масло, фляжку с жидкостью. Всё это раскладывал на белой салфетке. Вот ящичек и пуст - в нем ничего, кроме еды, не было.
Качка повалился на землю и прыскал, не в силах удержать смеха. Пальцем тыкал в Сунгурова и ни слова не мог выговорить. Фон дер Пален загоготал:
- Ты, Егор, значит, ему поесть тащил, надсажался. Вот так волшебная лоза!
- А ну вас, - отмахнулся Егор и сам затрясся от смеха: - Чур, не мне обратно ящик нести. Адька, как по-немецки "скотина"? Я ему хоть шопотом скажу.
После случая с лозой ученики уже не верили в уменье Гезе находить руды. И надутое чванство рудознатца больше их не обманывало.
ПУСТОЙ КАМЕНЬ
Белощекие синицы пульками летали по крепости, забирались в поленницы, в сени домов, пели по-зимнему.
Редкие снежинки падали на мерзлую, крепкую, как камень, землю.
Егор торопился в лабораторию: с утра должны ехать в Елисавет, на железный рудник, а вечером пробирные занятия, - надо припасы химические проверить.
Опаздывал сейчас, потому что забежал на базар купить подошвенной кожи, - сапоги с этими походами горели, как на огне.
Еще когда вперед бежал, видел толпу у края базара. Чем-то она показалась необычайной, да и плач как будто слышен из середины толпы. Тогда не задержался, пробежал мимо. А сейчас пробился плечом - наскоро взглянуть, в чем дело. Передние смотрели вниз, под ноги себе. Военный писарь с трубкой бумаг на плече - чтоб не измяли - поворачивал голову направо и налево, говорил важно:
- Находится в несостоянии ума.
Егор согнулся и втиснулся меж боками двух торговок. Взглянул, куда все глядели, и ахнул: русые волосы, дуги бровей над удивленными навсегда глазами, детские плечи… Это же Лиза Дробинина на земле, растрепанная, жалкая, в грязной одежде, с непокрытой головой.
- Лизавета! - не помня себя, крикнул Егор и рванулся к ней. - Лизавета, откуда ты взялась? Что с тобой? Где Андрей?
Женщина в сером платке стала поднимать Лизу.
- Знакомая тебе? - спросила она Егора. - Вот и ладно. Сказывают, - со вчерашнего дня еще всё бродит по базару да плачет. Так и замерзнуть не долго. Не здешняя она, что ли?
Егор не знал, что и делать.
В лабораторию нельзя опоздать - уедут. И такое дело. Где же Андрей?
- Веди домой, обогреть надо девку, - советовали женщины из толпы.
Егор повел Лизавету в Мельковку.
Дорогой пробовал расспрашивать, но Лизавета ничего не могла объяснить. Только дрожала всем телом да принималась плакать, когда Егор упоминал про Дробинина.
- Мама, кого я привел? Угадай, - сказал Егор матери.
- Кто такая? - с сомнением и не очень дружелюбно смотрела Маремьяна на отрепья девушки.
- Помнишь, про жену Дробинина рассказывал? Она и есть.
Этого было достаточно Маремьяне. Стала хлопотать около Лизаветы, приветила, как родную. Расспрашивала ласково и осторожно, но и ей ничего выведать не удалось.
- Напали худые люди. Андрея били, - только и сказала Лизавета.
Егор ушел в лабораторию.
Когда он вернулся поздно вечером, тайна немного разъяснилась.
- Человек тебя ждет, - шепнула Маремьяна сыну в сенцах. - Зовут, сказывает, Дергачом, а по что пришел, я не спрашивала. Тебя-де надо.
В избе сидел незнакомый человек, старый, тощий, с белым лицом, как трава, что под досками вырастает, и без одного уха.
- Здравствуй, милый человек, - обратился Дергач к Егору. - Ты ли Сунгуров будешь?
- Я.
- А я из тюрьмы здешней сегодня вышел. Колодник один мне наказывал непременно тебя найти. Знаешь ли Андрея Дробинина?
- Мама, слышишь? Вот где Андрей-то.
- Велел Андрей тебе сказать, что взяли его государевы воинские люди в прошлом месяце. Взяли вместе с женой. Головой скорбная у него жена-то, что ли. Вот об ней и просил Андрей. Пусть, говорит, узнает, где она и как она, и мне, Андрею то есть, весточку передаст через арестантов, что милостыню собирают. А если ее из тюрьмы освободили, так велел ей помочь, а то сгинет, как дитя малое.
- Здесь уж жена его, у нас, - не вытерпела Маремьяна. - Спит, сердечная, на печке.
- Ну-у? Как всё ладно получается. Вот рад будет Андрей! Справедливый он, с совестью. Такому и в каморе легко, только за жену и страдал всё.
- А за что его взяли?
- Ничего не сказывал. Он много говорить не любит. Да не за худые, поди, дела. Есть безвинные в тюрьмах. Много таких. Ну, спасибо вам за добрые вести, пойду я.
- Куда ночью-то? - враз сказали Егор и Маремьяна. - Оставайся ночевать.
Дергач даже удивился:
- Вот вы какие! И черного отпуска не спрашиваете. Ухо мое видели? - И Дергач рассказал, как он лишился уха: - Не палач обкарнал, несчастье мое. В здешней крепости работал я на проволочной фабрике, проволоку волочил. Кто видал наш станок, знает: проволока из дырки змеей вьется, знай подхватывай клещами да заправляй в другую дырку, поуже. Ну, бывают обрывы, тут не зевай: проволока-то докрасна каленая, живо палец, а то нос обрежет. Вот так и мне левое ухо напрочь.
После того страшно мне стало к станку подходить: в руке верности нет. Боюсь и боюсь. Едва отпросился я домой - нижегородский я, государственный крестьянин. Отпустили всё-таки, побрел. Я ведь еще пимокат, везде работу найду. Так и шел. Где у хозяйки овечья шерсть накоплена, там и пимы катаю. Только, куда ни приду, видят - уха нет, спрашивают черный отпуск - свидетельство, что из тюрьмы освобожден, а не беглый. Вместо черного отпуска у меня была бумага от генерала Геннина, что уха я лишился на работе. Так ладно всё было, да в одной деревне хозяйка добрая попалась. Постирала мне портки, а бумагу не вынула, и стало ничего на ней не разобрать. Я и такую показывал, грамотных мало, кругляшок на месте печати еще проглядывает, - верили. А потом бумага совсем развалилась в труху. Тут и началось: больше с колодниками ночую, чем по избам. Ну, ничего, покажешь, как проволока по щеке прошла, на плече след выжгла, - подержат да выпустят. Добрался до дому, жил славно так два года. В голод дарить старосту стало нечем, он и привязался: подай да подай бумагу! Почему без уха живешь? Житья мне не стало. Пошел я в Екатеринбургскую крепость за новой бумагой. Больше года сюда добирался, во всех тюрьмах по дороге сидел. А пришел - и здесь, конечно, сразу сохватали, и здесь поскучал. Сегодня уж побывал в Главном правлении, по всем столам прошел. Да плохо мое дело: генерала Геннина нет, и проволочная фабрика закрыта, а старые мастера разбрелись кто куда. Не дают бумаги, а я уж и коробочку деревянную для нее приготовил. Придется, видно, долго хлопотать.
Кончилась беседа тем, что Маремьяна заказала Дергачу валенки для Егорушки.