При виде незнакомца Симан сразу же решил, что тот принадлежит либо к сабейской знати, либо к сословию сабейских богословов, и удивился его приходу, зная, что подобные люди не заходят на постоялые дворы. Бродяга и солдат посторонились, а Симан устремился навстречу гостю и низко склонился перед ним, ожидая приказаний.
Незнакомец заговорил тихим низким голосом:
- Это ведь постоялый двор Симана, не так ли?
Торговцу приятно было слышать свое имя в устах знатного человека.
- Точно так, мой господин!
- Есть ли в твоем саду место, где можно расположиться на отдых? - спросил пришелец.
- К вашим услугам, мой повелитель, - ответил Симан, - пожалуйте за мною.
И Симан повел сабейца в один из укромных уголков сада. Тот последовал за ним, отдавая на ходу следующее распоряжение:
- Если сегодня вечером придет аль-Хариш и спросит богослова Садуна, скажи, что я жду его здесь.
Бродяга и солдат стояли в дверях лавки, разглядывая нового гостя. Бродяге казалось, что он уже видел его где-то раньше, а когда он услышал имя аль-Хариша, предводителя бродяг, то вздрогнул и мигом вспомнил, что встречал богослова именно у аль-Хариша и не единожды. Он тотчас смекнул, что ему разумнее будет убраться из этого места прежде, чем здесь появится аль-Хариш собственной персоной.
И бродяга скрылся, а солдат решил остаться, надеясь разузнать все, что возможно, о будущей встрече незнакомца с аль-Харишем, - ведь такое не часто случается на постоялых дворах за пределами города. Он уселся на подушку, лежавшую на циновке возле стены, примыкавшей к саду, положил меч на колени и стал напряженно вслушиваться.
Что касается Симана, то он был рад как самому сабейцу, так и будущему приходу аль-Хариша: ведь если они соберутся поужинать или захотят выпить, то тогда он возместит весь ущерб, понесенный в этот вечер. Размышляя таким образом, Симан мелкими шажками семенил впереди богослова, который из-за своего высокого роста боялся зацепиться чалмой за ветви и потому шел медленно, пригибая голову. Наконец они приблизились к каменной скамье, стоявшей на берегу канала Джафара под сенью развесистого дерева.
На скамье лежала циновка с двумя подушками, на которую торговец и усадил богослова, а сам кинулся назад, чтобы принести из лавки светильник. Вернувшись, он поставил светильник возле скамьи, на пень, оставшийся от давно срубленного дерева, и спросил Садуна - так себя назвал богослов, - не желает ли он чего-нибудь поесть или выпить.
- Нет, благодарствую, - отвечал богослов, сидевший облокотясь на одну из подушек и положив рядом свой посох. Он извлек из рукава маленький мешочек и положил его перед собой.
Симан пошел обратно, а богослов остался сидеть, перебирая длинными пальцами бороду и прислушиваясь к скрипу колодезного колеса, которое вращалось где-то неподалеку.
Вернувшись в лавку, Симан достал другой светильник, зажег его и тогда только увидел солдата. Симан спросил, где же его товарищ.
- Сбежал, - ответил солдат, - видимо, главаря своего, аль-Хариша, испугался. Ну, а что сабеец? Он тебе, пожалуй, возместит весь сегодняшний убыток?
- Дай-то бог!..
- Ах, уж верно по важному делу встречается сегодня этот человек с аль-Харишем, - продолжал солдат.
- Твоя правда, - согласился Симан. - Эти сабейцы все как один - колдуны и звездочеты, для них нет ничего сокрытого. Может, аль-Хариш потому и славится умением узнавать чужие тайны, что прибегает к искусству этого провидца.
Солдат кивнул в знак согласия и умолк, опасаясь в душе, что Садун догадается, о чем он, солдат, здесь говорит, и тогда накажет его. А Симан отвернулся и стал убирать с пола остатки еды и питья, готовясь к приходу аль-Хариша. Внезапно громко заржал мул сабейца, оставленный у ворот под присмотром слуги; вдали раздалось ответное ржание, и Симан обрадовался. Звуки приближались, стал слышен звон подков, и вот у садовых ворот всадник осадил свою лошадь. Впереди бежал слуга в одежде бродяги.
- Эй, хозяин Симан! - крикнул он.
Симан поспешил навстречу.
- Здесь я!
Он бросил быстрый взгляд на всадника - тот был одет богато: на нем был расшитый золотом плащ, доходящие до колен штаны из дорогой ткани, на голове красовался невысокий шлем, поверх которого была повязана чалма; на поясе висел меч; сандалии с ремешками из цветной кожи плотно сидели на его ногах.
- Приехал к тебе богослов Садун? - осведомился слуга.
- Да, - ответил Симан, - он в саду.
Поняв по всему, что всадник и есть аль-Хариш - предводитель бродяг, Симан приблизился, взял лошадь под уздцы и, придерживая стремя, помог новому гостю спешиться.
Аль-Хариш оказался человеком невысокого роста, довольно полным, однако, несмотря на свой зрелый возраст, не утративший стремительности движений и физической силы. Выступал он важно, с достоинством. У него были толстые губы, жидкая бородка и седые усы; лоб пересекал глубокий шрам - след тяжелого ранения, которое он получил в молодости в бою и которое едва не стоило ему жизни. Теперь он гордился этим шрамом. Его маленькие глазки были всегда красны, словно их обладатель только что пробудился от глубокого сна. Ну, а памятуя о том, что человек этот являлся предводителем бродяг, не трудно было составить суждение о его внутренних качествах, - ведь известно, что бродяги зарабатывают на жизнь воровством, грабежом и прочими "почтенными занятиями". Власти смотрели на это сквозь пальцы, - они частенько прибегали к помощи бродяг: те оказывались чрезвычайно полезны, когда правительству надо было обнаружить местонахождение тайных разбойничьих шаек или грязных притонов. У бродяг был на это особый нюх. Правительство в те времена охотно пользовалось услугами их и им подобных, вплоть до самых отчаянных головорезов, - целая группа таких "помощников" находилась на государственном содержании - они получали жалованье и назывались "раскаявшимися".
Но люди эти редко служили властям честно, гораздо чаще они действовали заодно с разбойниками.
Примеры такого падения в обществе, основанном на деспотическом правлении, встречаются чаще всего тогда, когда власть правителя-деспота слабеет, а жажда наживы у его приближенных растет все больше и больше. Тогда наблюдаем мы глубокое падение людских нравов. Очень часто подданные начинают следить друг за другом и слать властям доносы.
Глава 4. Алхимия
Оставив у входа на постоялый двор слугу с лошадью, аль-Хариш вошел в сад, и Симан поспешил провести его к богослову.
Тот поднялся навстречу аль-Харишу, приветствуя его. Предводитель бродяг в ответ расплылся в улыбке и, подойдя ближе, уселся на скамью. Знаком он дал Симану понять, что им ничего не нужно, и торговец, сообразив, что они хотят остаться одни, вернулся в лавку и посоветовал солдату, все еще сидевшему там, уйти, чтобы не вызвать подозрений аль-Хариша; тот с большой неохотой побрел к выходу.
Меж тем в саду аль-Хариш, не переставая улыбаться, обратился к богослову:
- Я, верно, заставил тебя ждать?
- Мое ожидание было недолгим, - ответил Садун.
- Я крайне нуждаюсь в твоих услугах, - сказал аль-Хариш. - Иначе разве мог бы я отлучиться из дому и приехать сюда, чтобы встретиться с тобой? Тебе ведь известно, что эмира правоверных, ар-Рашида, нет в Багдаде.
- А разве не остался в столице вместо отца сын его - аль-Амин?
- Аль-Амин остался… но он слишком еще молод! Да ты лучше меня знаешь, что он не может решать государственные дела так, как это делает его отец. Голова у наследника занята лишь девушками, мальчишками да вином! Потому я сейчас неотлучно нахожусь дома, а посыльные от начальника тайной службы постоянно бегают ко мне с вопросами. А ведь я не богослов Садун, знаменитый ясновидец, который все тайны может разгадать по звездам!
После этих слов аль-Хариш рассмеялся, довольный, что ему удалось назвать имя богослова и тем самым перейти к интересующему его предмету. Садун, который догадался, к чему тот клонит, притворился, что не понимает, о чем идет речь.
- О нет, мой господин! Разве могу я сравнивать себя с тобою? Сделать тайное явным мне помогают книги и различные вычисления, ты же добиваешься большего мужеством и отвагой.
Похвала эта пришлась по душе аль-Харишу.
- Ну что ж, действительно, я на кое-что еще гожусь, - ухмыльнулся он. - Однако, видно, становлюсь стар, раз никак мне не узнать, где же все-таки ты живешь. Ведь каждый раз, когда у меня в тебе нужда, найти тебя невозможно, если только мы не условились о встрече заранее.
- Старость твоя тут ни при чем, - возразил Садун. - Виной всему мой несчастный удел, ибо занятия алхимией, не говоря уж об астрологии, отнимают большую часть моего времени и требуют уединенной жизни. Я покинул близких мне людей, чтобы стать совершенно свободным. Сейчас я настолько отдалился от всех моих родных, что им не известно место моего пребывания, и если ты осведомишься у них обо мне, они ничего не скажут, а, пожалуй, еще и отрекутся от меня.
Аль-Хариш обрадовался, что разговор коснулся занятий Садуна, - значит, теперь было уместно спросить о том, что Садун сделал с куском меди, который аль-Хариш дал ему в свое время.
- Ты настолько погружен в разные науки, что забыл своего друга аль-Хариша? - начал он.