- Знаешь, кого я сейчас встретил? - Сокольников не хотел волновать жену, но бухаринское пророчество невольно сорвалось с языка.- Я сразу подумал о предсказании Казота, помнишь? - закончил он, не испытав облегчения.
- Якобинский террор? У нас?
- Разве что в случае войны,- словно бы размышляя вслух, почти вынужденно признал он.- И это будет куда страшнее. Французы гильотинировали тогда что-то около четырнадцати тысяч, а у нас, как ты понимаешь, масштаб иной. Сотни тысяч, миллионы невинных жертв... И, как всегда, это будут лучшие люди. Остается надеяться, что нам удастся избежать войны.
- Какое трудное время, Гаря! Мы и сами себе боимся признаться, что живем под гнетом невыносимых тяжких предчувствий. Таинственные смерти, глухое отчуждение друг от друга... Я говорю не о нас с тобой, но о близких нам людях, товарищах. Все мы словно бежим от мысли о беде, легко обманываем себя, страшимся вглядеться в завтрашний день. Почему так, Гаря? Неужели это все от него? - Галина Иосифовна сознательно не назвала имени. Так уж было у них заведено. Когда она впрямую спрашивала мужа о Сталине, он либо отмалчивался, либо уходил от ответа. "Твое дело - литература,- следовала обычная отповедь.- Политическое ремесло всегда связано с грязью. Оно не для тебя. Трудная это штука, политика. Пиши книги, объективно, правдиво пиши и, главное, не будь бабой".- От него? - повторила с настойчивостью.
- Если так будет продолжаться, он соорудит столбовую дорогу капитализму,- мрачно кивнул Сокольников и тут же внутренне покоробился: "При чем тут капитализм?"
Галя права. Страх заливает немотой горло, подсказывает неверные слова, толкает на ложь. Что говорить о других, если он, член ленинского ЦК, не решается назвать вещи их подлинными именами? Кажется, все видел достаточно ясно, все понимал.
Предложив отменить пайки, закрытые санатории, ателье мод и прочие унизительные подачки, сознавал, что борьба с партийной номенклатурой заранее обречена. Достало, однако, донкихотского безумства нацелить копье на главную опору - генсека?
"Смотри, пожалеешь, Григорий!" - Сталин позвонил ему по вертушке в ночь перед съездом, но он все- таки выступил, не побоялся дать бой. Ни в личных беседах, ни в ЦК, ни в Политбюро - нигде не кривил душой. Протестовал против диких жестокостей коллективизации. Не скрывал своего отношения к полицейскому процессу "Промпартии". "Спрос рождает предложение,- еще при Дзержинском предупреждал.- Чем больше средств получат ваши работники, тем больше будет дутых дел. Такова специфика вашего весьма важного и опасного учреждения".
Что же случилось теперь? С ним, Григорием Сокольниковым, с ними со всеми? И главное, на что надеяться? Финал предрешен всей жизнью. "Бедный Ниночка,- подумал он о Бухарине.- Ему так же трудно и тошно. Все, все одинаково виноваты".
- Да что с тобой, наконец! - чуть ли не с отчаянием воскликнула Галина Иосифовна.- Говорю, говорю, а он молчит!
- Извини, я забыл позвонить Серго,- он потянулся к телефону.- Срочный вопрос.
Вопроса не было, тем более срочного. Всего лишь минутный порыв излить наболевшее.
Договорились на десять вечера. К двенадцати Орджоникидзе возвращался к себе в наркомат.
Верно сказано: в здоровом теле здоровый дух. Десну излечили. Бухарин окреп. Регулярная физзарядка вернула ему ощущение внутреннего благополучия. Мрачные предчувствия, если и не развеялись вовсе, то явно ослабили мертвящую хватку. Словом, ушли с поверхности в те глубинные слои, где отстаивается, густея со временем, общая - и своя для каждого - истина о неизбежном конце всего сущего. И темные вестники, что повергали прежде в уныние, утратили, словно размытые зыбями, четкие очертания. Выявилась возможность альтернативы.
Увидев в вагоне "Стрелы" примелькавшуюся спутницу, Николай Иванович премило раскланялся с ней и даже вступил в беседу. Всякий раз, отправляясь в Ленинград на заседание президиума Академии наук, он встречал эту прелестную незнакомку, никакого касательства к академическим делам не имевшую. О случайном совпадении не могло быть и речи. Но и предполагать нечто прямо противоположное,- непосредственно угрожающее показалось необязательно. Общий, как говорится, порядок, примитивный стандарт - не более. Стоит ли из-за этого портить кровь? Жить стало если не легче, то проще.
Из неустойчивого равновесия выбил телефонный звонок Сталина.
- Давненько мы не виделись с тобой, Николай. Почему не заходишь?
Превозмогая подступившее к горлу удушье, Бухарин вошел в кабинет. Раньше Коба нуждался в нем, льстил: "Мы с тобой Гималаи, остальные - ничтожества". Все обернулось коварством и ложью.
Против ожидания Сталин встретил его почти по- дружески. Вышел из-за стола, усадил, выколотив трубку, сел рядом.
- Мы решили командировать тебя за границу для покупки архива Маркса и Энгельса. Австрийские социал-демократы хотят продать архив именно нам. Это вынужденный, но очень важный для нас шаг. Они опасаются за сохранность архива в случае возможной войны и, не в последнюю очередь, нуждаются в деньгах. В нашу задачу не входит финансовая поддержка социал-предателей, но и допустить, чтобы архив Маркса и Энгельса попал в недостойные руки, мы тоже не можем. Поэтому придется крепко поторговаться. Крайнюю цену мы тебе указали.
О согласии Сталин не спрашивал. Просто ставил задачу.
- Понятно, Коба,- кивнул Бухарин. Неожиданное предложение всколыхнуло в нем самые противоречивые чувства, но преобладало все-таки облегчение. Обдав благодарной высвобождающей теплотой, оно ободряюще заструилось по жилам. Сталин набил трубку, прошелся по кабинету и, став спиной к выдюженному кафельной плиткой калориферу, так же размеренно и обстоятельно продолжил инструктаж:
- В состав комиссии мы включили директора ИМЭЛ Адоратского и председателя ВОКСа Аросева. Аросев, несомненно, торговаться сможет, но в знаниях Адоратского я сомневаюсь, ему могут подсунуть что угодно вместо Маркса. Проверить рукописи сможешь только ты.
Неторопливо раскурив трубку, Сталин взял со стола сколотые бумаги.
- Вот тебе постановление Политбюро и инструкции. Ознакомься.
Скрывая дрожь, Бухарин стиснул переплетенные пальцы. Невероятность происходящего застилала глаза. Подумать только: Коба выпускает его за границу!
Однако все так: цель командировки, состав комиссии, Адоратский во главе. Он, Бухарин, на втором месте.
В отдельной памятке были поименованы лица, с которыми надлежало вести переговоры: главари Второго Интернационала и австрийской социал-демократии Отто Бауэр и Фридрих Адлер, а также меньшевики- эмигранты Дан и Николаевский. Все, кроме последнего, фигуры известные, заклятые друзья.
- Но, Коба,- попытался возразить Бухарин,- я же резко полемизировал и с Бауэром, и с Даном. Особенно в брошюре "Международная буржуазия и Карл Каутский, ее апостол". И вообще постоянно подчеркивал неизмеримую подлость и банкротство Второго Интернационала... Не знаю, насколько удобно в такой ситуации...
- Большевик ведет открытую полемику в печати по принципиальным вопросам марксизма. Значит ли это, что он не может продолжить ее лицом к лицу с оппонентом? Нет, не значит.
Бухарин послушно поддакнул. Его нисколько не смущала возможная дискуссия с лидерами австромарксизма. Зато перспектива встречи с меньшевиком Даном определенно наводила на размышления. Это в его "Социалистическом вестнике" появилась запись злополучной беседы с Каменевым, вызвавшая настоящий скандал в Политбюро. С эмиграцией опасно вести какие- либо дела. Тем более что по сей день неизвестно, кто мог предать огласке доверительный разговор с глазу на глаз. (Сокольников не в счет: он практически не участвовал и вообще скоро ушел.) Но как скажешь об этом Кобе? Заикнуться, и то немыслимо. Все равно что подставиться под топор. Тогда, в двадцать девятом, он очень ловко использовал ситуацию и конечно же все превосходно помнит.
- Я назвал Феликса Дана гувернанткой, прогуливающей старца Каутского,- Бухарин все же попытался прояснить обстановку.- И вообще эти "Либерданы"...
- Костюм у тебя, Николай, поношенный, так ехать неудобно. Срочно сшей новый, теперь времена у нас другие, надо быть хорошо одетым.- Сталин не пожелал вникнуть в нюансы. Вопрос для него был решен.
Возникшие было опасения вскоре развеялись. Коба завистлив, мстителен, но не настолько же... Вот и на прошлогоднем банкете он предложил тост: "Выпьем, товарищи, за Николая Ивановича Бухарина! Все мы его знаем и любим, а кто старое помянет, тому глаз вон!" Никто, так сказать, за язык не тянул, а доказательство налицо. Значит, едем!
В квартиру Николай Иванович вбежал, подпрыгивая, как мальчишка.
- Анюта! - радостно обнял жену.- Нипочем не угадаешь, что сейчас приключилось! Ну, Коба выкинул номер! Анекдотический случай: я - и Дан! - захлебываясь смехом, пересказал разговор.
А через час позвонили из спецмастерской Наркоминдела.
- Товарищ Бухарин,- мастер говорил с ярко выраженным местечковым акцентом.- Мне надо срочно снять с вас мерку, чтобы успеть пошить вам хороший костюм.
- Извините, товарищ! - Николай Иванович и думать не желал о таких пустяках.- Но я очень занят. Никак не смогу выбраться. Нельзя ли без мерки?
- Без мерки нельзя, если вы не хотите, чтобы с вас смеялась вся заграница. Лично я не знаю такого случая, чтобы шили без мерки. На глаз - бывало, делали, но в прежнее время. Так что прошу прощения. Я вас задержу всего на момент.
- Боюсь, не успею. В три часа редакционная "летучка".
- Я могу подождать вас до вечера.
- А если снять мерку по старому костюму? - Бухарину казалось, что он нашел выход из положения.- Я вам его подошлю.