- Так вот ради чего этот брильянт! - воскликнул он. - Но хорошо! Пусть твое желание исполнится! Однако я должен сказать тебе, что я могу приказать маленькой актрисочке выйти за тебя замуж, но чтобы ты стал моложе и красивее, это сделать я никак не могу, да и к тому, чтобы она любила тебя, я также не могу принудить ее. И я заранее предупреждаю тебя, что она не сделает этого и что вскоре на твоей голове появятся такие же красивые рога, как у того старого греческого охотника, который подстерег Диану на купанье.
Вошел адъютант.
- Ну, теперь ступай! - сказал Орлов Фирулькину, поднимаясь с постели. - Я не забуду твоей просьбы и во вред тебе самому исполню ее.
С глубоким поклоном Фирулькин удалился.
- Что скажешь? - спросил князь у вытянувшегося перед ним в струнку офицера.
- Адмирал граф Алексей Григорьевич Чесменский приказывает доложить вам, что казак Емельян Пугачев арестован и помещен в каземате крепости.
- Хорошо, - равнодушно произнес Орлов, - посмотри, вернулся ли уже из города поручик Павел Захарович Ушаков. Если ты найдешь его, то немедленно пошли ко мне.
- Я видел его на дворе, и он тотчас будет к услугам вашей светлости.
Несколько минут спустя в комнату вошел молодой человек в форме Смоленского полка. Его лицо было открытым, во взоре темных глаз лежал отпечаток хитрого лукавства, а усмешка на лице и самонадеянная непринужденность, с какой он подошел к князю, указывали на то, что он был твердо уверен в особенном расположении всемогущего фельдцейхмейстера.
- Павел Захарович! - сказал Орлов. - Мне нужно дать тебе поручение, при исполнении которого ты должен приложить всю свою сметку и весь свой ум.
- Я не нуждаюсь в подобных напоминаниях, - возразил Ушаков, - вы, ваша светлость, знаете, что все мои силы всегда в вашем распоряжении, и до сих пор я имел счастье заслуживать ваше постоянное одобрение.
- Тебе не повредит, если и на этот раз тебе также удастся это, - сказал Орлов. - Ты знаешь подпоручика Василия Мировича, своего однополчанина?
- Я знаю его, - смущенно ответил Ушаков, - он как раз мой друг, мой особенный друг, с которым я вырос в кадетском корпусе. Что с ним?
- Вот это‑то именно я и хочу знать, - сказал Орлов. - Ты повыпытаешь у него, поговоришь с ним обо всех его обстоятельствах. У него любовная интрига с одной французской актрисочкой?
- Больше чем любовная интрига, - смущенно ответил Ушаков, - это настоящая, серьезная любовь, от которой он тщательно старался избавиться.
- Хорошо, - сказал Орлов, - ты поговоришь с ним относительно этого, поговоришь также об императрице, о правительстве… Ты будешь внимательно наблюдать за ним, за каждым его словом и будешь точно и пунктуально доносить мне обо всем, что ты увидишь и услышишь.
- Слушаю–с, ваша светлость, - ответил Ушаков. - Но я уже имел честь заметить вашей светлости, - колеблющимся и взволнованным голосом прибавил он, - что Мирович - мой друг.
- Разве существуют друзья, когда дело идет о службе государыне императрице, - строго и грозно спросил Орлов, - когда дело касается того, чтобы исполнить мое приказание? Впрочем, будь покоен! С твоим другом Мировичем не случится ничего дурного, и чем правдивее и точнее ты будешь доносить мне обо всем, что ты заметишь за ним, тем больше будет та услуга, которую ты окажешь ему самому. Теперь ступай, завтра я жду твоего первого донесения.
Ушаков по–военному откланялся и удалился из комнаты, но уже далеко не с тем самонадеянным и радостным выражением лица, с которым вошел сюда.
- Мой брат советует мне быть осторожным, - сказал Григорий Орлов, оставшись один, - и все же в своей смелой самоуверенности он склонен слишком низко оценивать каждого врага; на этот раз хорошо, что я никогда не забывал о предусмотрительном благоразумии и в каждом, полку имею доверенное лицо, через которое узнаю все, что там происходит. Я отлично понимаю, на что намекал этот Мирович своими угрозами, о которых говорил мне Фирулькин. Этот дурак говорил о них, чтобы устранить соперника, и вовсе и не подозревал при этом, что тем самым коснулся ужаснейшей тайны России и дал мне в руки нить, чтобы направить все согласно моему желанию. Лицо этого Пугачева и гнев Мировича, вызванный потерей его актрисочки, должны быть в моей руке сильным оружием. Убаюкивай себя в своем самодержавном сне, неблагодарная императрица! Простирай руку к высшим целям своего честолюбия, дерзкий Потемкин! У меня имеются казак и актрисочка, и вскоре императрица, затрепетав, узнает, что ее трон далеко не устойчив, когда его не поддерживает и не защищает рука Орлова. Мое оружие отточено, но никто не должен знать его, пусть никто не подозревает его остроты… даже и мой брат. Теперь мне нужно отдохнуть. Сон дарит ясность мыслям и твердую уверенность воле.
Орлов еще раз наполнил свой фигурный бокал, одним духом опорожнил его и растянулся на жестком матрасе. Спустя несколько минут его равномерное, глубокое дыхание уже показывало, что сильная натура великана в состоянии повелевать и сном.
VII
На месте смотра войск до позднего вечера царило шумное оживление. Были огорожены различные места для танцев, по которым расхаживали горожане с женами и дочерьми и солдаты, весело знакомясь друг с другом. Только весьма редко эту общую радость омрачал диссонанс.
Хотя по приказанию императрицы в огромных палатках были в изобилии заготовлены пиво и водка вместе с излюбленнейшими кушаньями, но опьянение, которому многие поддались вследствие щедро предлагаемых спиртных напитков, не делает русских, подобно людям других национальностей, сварливыми и невыносимыми; напротив, оно придает им какую‑то особенную, наивную, почти ребячливую веселость. Если где‑либо тем не менее происходило какое‑нибудь недоразумение или завязывалась ссора, то находившиеся в толпе офицеры с неумолимой строгостью заботились о том, чтобы участники беспорядка были удалены, так что он во всяком случае продолжался всего несколько минут, а в некотором отдалении от гулянья и вовсе не был заметен.
Наибольшим расположением петербургских горожан, их жен и дочерей пользовались солдаты, приведенные Потемкиным с турецкой войны. Несмотря на их рубцы и изорванную форму, молодые девушки предпочитали их в качестве танцоров, а вокруг более старых, уже не принимавших участия в танцах, образовывались группы молодых людей и женщин, усердно прислушивавшихся к их рассказам о подвигах великого Румянцева и его воинов в делах против басурман.
Казаки тоже были в центре внимания и горожан и гвардейских солдат, завидовавших добытой армейскими полками славе и знакам отличия, которыми их наградила императрица. Только Емельян Пугачев, уединившись, сидел в одной из палаток; перед ним была кружка меда, но он лишь изредка отхлебывал пенистую влагу и, уронив голову на руку, предавался мрачным размышлениям. Его товарищи уже не раз пытались увлечь его в водоворот веселья, но он всякий раз быстро удалялся, как только ликующая толпа опоражнивала свои бокалы за здоровье императрицы.
"Нет! - скрежеща зубами, думал Пугачев, отыскав себе уединенное место в опустевшей палатке. - Я не желаю пить за здравие императрицы… я не хочу желать ей добра. Ведь я верой и правдой служил ей долгие годы, там, где нужно было, я не колеблясь проливал за нее свою кровь, но все же я и теперь лишен воли и мне не позволили возвратиться к себе на родину и после стольких лишений и трудов устроить собственное счастье, жить для одной своей Ксении. Наш генерал - храбрый человек, жалеющий своих солдат, а все же и он отказал мне в свободе; он не может дать мне ее, так как ему запрещено это указом императрицы. Разве это дело, что так много храбрых и сильных людей подчиняется воле слабой женщины? Я хотел обратиться к ней лично, когда она проезжала верхом мимо нас, я хотел лично просить у нее воли, но этот князь Григорий Орлов, ехавший рядом с нею, такой грозный и гневный, что я не осмелился, а к тому же, - с гневом сжал он кулаки, - все во мне воспротивилось - молить у женщины свободы, у женщины не Рюриковой крови, чужестранки, рожденной в еретичестве и… Чтобы потом не краснеть перед Ксенией".
Он испугался собственных мыслей и быстро поднес к губам кружку с медом, так как у самой палатки раздались шаги и вошел офицер в форме Преображенского полка.
На офицере были аксельбанты, указывавшие на то, что он состоял адъютантом при высокопоставленной особе. При его появлении Пугачев вскочил и отдал честь, а офицер проницательно взглянул ему прямо в глаза.
- Вот что, казак, - сказал он, - я ищу, с кем бы послать письмо в город, и не хотел бы мешать людям предаваться веселью; ты, по–видимому, не находишь удовольствия в танцах и в шумном времяпровождении, поэтому я хочу поручить это тебе.
- Слушаю–с, ваше благородие, - сказал Пугачев, - мой конь отдохнул и готов служить вам.
- Как зовут тебя? - спросил офицер.
- Емельян Пугачев, - ответил казак.
- Ты из войск, возвратившихся с генералом Потемкиным из Турции?
- Так точно, - ответил Пугачев, - я был при осаде Бендер, а когда‑то в армии генерала Апраксина сражался против пруссаков.
- Хорошо, - сказал адъютант, - я вижу, что ты храбрый солдат и что я могу доверить тебе свое послание. Вот, - сказал он, передавая ему запечатанный конверт, - возьми это письмо, свези его в крепость, явись к коменданту и передай ему его. Тебе не нужно докладывать об этом своему начальнику, я беру это на себя. "Выполнял службу ее величества государыни императрицы" - так скажешь, когда возвратишься обратно и начальство спросит о твоем отсутствии.
- А если меня накажут за то, что я уехал без разрешения? - нерешительно спросил Пугачев.
- Ты знаешь мой мундир, - строго произнес офицер, - слышишь - я беру ответственность на себя; служба государыне императрице не терпит проволочек.