* * *
Игорь снял смешную, похожую на птичью клетку каморку в фешенебельном многоэтажном доме в Шестнадцатом квартале. Снял на пару с еще одним русским несчастным бродягой - Олегом Кривулей. Чердак в Шестнадцатом квартале, о, это чудеса! Квартал аристократов. В их доме живет мать президента Франции, она занимает три этажа!
Игорь познакомился с Кривулей, когда ужинал на улице. Благотворители разливали суп для бездомных у вокзала Сен-Лазар. Нежный весенний вечер, распускаются тополиные почки. Недавно Пасха православная минула. Длинные столы накрыты дешевой бязью. Старая супница, расписанная по-восточному: китайские девушки грациозно идут по хрупким мосточкам, взмахивают веерами. Павлины распускают хвосты. А роспись обшарпана. Игорь, втягивая слюну, встал в очередь. Какие званые обеды закатывал его отец, Илья Игнатьевич, в Москве! Давно… до Первой мировой.
Он, ребенок, таращился на серебряные штофы, на страшные двузубые вилки для фруктов. Чье-то вино случайно проливалось на камчатную скатерть; о, конфуз! Горничная быстро стелила салфетку. Часы на стене били два, три пополудни. Темнело - зажигали свечи, и пахло медом. Перстни вспыхивали алой кровью, синими звездами на тонких, нежных пальцах дам. Мужчины курили. Пепел в малахитовой пепельнице. По краю пепельницы брели зеленые индийские слоны. Где это все?
Он на улице, в Париже, ждет бесплатного хлебова. Куска хлеба - из милости.
"Господи, помилуй", - против воли вышептали губы.
Посуда гремела. Разливательная ложка ходуном ходила в руках разбитного малого: зачерпывал и наливал, и каждый отходил, дрожа от радости, со своею миской.
Пока очередь тянулась к столу - к нему привалился бочком человечек: то ли молодой, а то ли старый, лицо в тени шляпы, не разобрать. Игорь брезгливо отодвинулся. Человечек придвинулся опять. Игорь тихо выругался по-русски. Человечек обрадованно крикнул ему прямо в лицо:
- Ба! Русский! Здорово, брат!
И - ну лапать его, обнимать.
Игорь засмеялся. Ответно притиснул мужичка к себе.
- Здорово! Откуда?
- Из Нижнего. А ты?
- Из Москвы.
- Давно в Париже?
- Недавно. А впрочем…
- А я - давно! Уже попривык. Лучше Парижа на земле города нет!
Представились друг другу. Как-то враз поняли: вместе надо держаться.
У Кривули за душой, точнее в кармане близ лацкана пиджачишки, лежала бумажка в десять франков. Все состояние. У Игоря денег было немногим больше - сотня с хвостиком. "Снимем жилье на двоих? Дешевле обойдется!"
Им повезло: в первом же доме консьерж сообщил - с чердака съезжают постояльцы; дал телефон хозяина. Хозяин жил в этом же доме - на втором этаже. Игорь обаял богатого французика, как умел: в улыбке все зубы показывал. Сошлись на плате, меньше которой трудно представить. За такие гроши на задворках собачью будку снять.
Вошли. Расположились. Ни у Олега, ни у Игоря вещей нет! О, свободны как птицы!
Оба дружно рассмеялись своей безбытности.
- Кажись, здесь великолепно!
Игорь подошел к окну, распахнул створки.
- Не то слово! Весь Париж с птичьего полета!
- Когда невмоготу станет - хорошо вниз сигануть. Разом все кончится, - неудачно пошутил Кривуля.
Игорь перекрестился, усмехнулся.
- Никогда. Запомни: никогда!
* * *
Чудно в каморке. Старый граммофон с раструбом-лилией. Пластинки старые - все вперемешку: кэк-уок, Анастасия Вяльцева, Пятая симфония Бетховена, арии из Вагнерова "Лоэнгрина" - поет великий Джакомо Боргезе, вальсы Штрауса; и разбитая пластинка, черный осколок, полустертую надпись можно разобрать: "НАТАЛЬЯ ЛЕВИЦКАЯ. ТЫ НЕ ПОЙ, НЕ ПОЙ, СОЛОВУШКА". Русские, что ли, тут до них квартировали? Опять русские. Везде. Париж - русский город.
Вспомнил марокканцев. Тоже могут сказать: Париж - африканский город.
И так Париж - для всякого - свой город; роднее не придумать.
Еще одно чудо таилось под забытой, брошенной подушкой-думкой, обшитой траченым молью синим бархатом: телефон!
Даже здесь, на чердаке, телефон. Роскошь немыслимая. Телефонируй не хочу. Да только кому?
* * *
Еще одного русского отыскали. Прямо под ними снимал камору - они под чердаком, он на десятом этаже. Узнали, что русский, случайно: мужчина тяжело волок вверх по лестнице неуклюжую, на треноге, кинокамеру, вставал на ступенях, отдыхал, отирал со лба пот, жаловался сам себе, чертыхался - конечно, по-русски! Они возвращались домой, шли за ним. Услыхали русскую речь. Кинулись к кинематографисту, затормошили, замутузили в объятьях!
- Откуда?
- Из Казани!
- Офицер?!
- Да, Белая гвардия! Но не офицер - солдат простой! До царской армии - грузчиком в Казанском порту работал! Чудом выжил в кровавом крошеве… Господа, ко мне, ко мне! И вино есть хорошее! Отказа не приму!
Сидели долго, за полночь, говорили, не могли наговориться. Пили, плакали. Искурили обе пачки дорогущих папирос. Бывшего царского солдата звали Лев Головихин, и он в Париже заделался работником синема: сперва фильмы в кинематографах крутил, потом смышленого мужика операторскому делу обучили, и он всюду с камерой таскался. А потом и сам на ноги встал: продал в прокат первый фильм свой - и дело пошло-поехало!
Головихин снимал простые ленты. Ничего особенного. Не игровые - натурные зарисовки, документальные, живую жизнь. Снимал Париж, клошаров под мостом Неф, нищих русских попрошаек на улице Лурмель, внутренность храма св. Александра Невского.
- А как же ты, брат, церковь-то изнутри снял? Нельзя ведь!
- А батюшка разрешил. Отец Николай. Долго упрашивал. Да ты гляди, гляди фильму!
Головихин по-старому произносил: не "фильм", а "фильма". По-русски.
Игорь уставился на развешенную на стене дырявую простыню.
Фигуры бегали, плавали, застывали, бились как рыбы, уплывали в черно-белую мглу.
И вдруг заорал, схватил за руку Льва!
- Что ты?! Синяков мне наставишь! Как клешней сцепил!
- Где ты ее снял?! Где?!
Увидел в кадре Фрину.
- Ты же видишь, мост Александра Третьего, золотые кони…
Головихин тер руку, морщился, пыхтел.
Бесстрастная камера снимала: вот Фрина идет, вертя задом, чуть покачиваясь на каблуках; вот останавливается у перил моста, стаскивает туфлю с ноги, морщась, выбивает туфлю о перила. Ногу трет. Мусор, иголка? Щепка?
Игорь глядел на Фринину ногу. Лев глядел на него.
- Нет ни батюшки, нет ни матушки… а только есть да есть… одна зазнобушка?
- Она танцует на улице! На Мосту Искусств! Это мексиканка! Я ее знаю! У нас с ней…
Лев холодно произнес, как на серебряном блюде поднес слова:
- Это жена знаменитого Доминго Родригеса, знаменитая Фрина Кабалье. В газетах пишут - Доминго заканчивает роспись во дворце Матиньон, а потом улетает с супругой в Америку.
- Где они живут в Париже?! Я должен ее увидеть!
- Не сходи с ума. Она…
Затрезвонил телефон. У режиссера тоже был проведен телефонный кабель. Игорь вздрогнул всей спиной, всей кожей. Лев церемонно взял трубку.
Пока говорил - Игорь глядел сквозь него, в себя: так глядят на ледоход, на плывущие льдины.
Он не слыхал, что говорит в трубке неизвестный голос.
Зато Лев внимательно слушал, вежливо.
- Фильму мне заказывают, - трубку положил на рычаги осторожно, блестел глазами. - Твоя помощь нужна будет!
- Что за фильма?
- Об авиаторах. О пилотах! Очень это нынче модно. Летают все! Даже женщины!
- Даже кенгуру.
- Не смейся! Нам денег заплатят!
- Денег? Это хорошо.
А в родной каморке - тоже телефонный трезвон.
Олег трубку снял с рычажков.
- Тебя, - растерянно другу сказал.
Игорь стискивал в пальцах трубку, как черный револьвер.
- Позвольте месье Конева…
- Слушаю!
- С вами говорит месье Пера!
- Чем могу служить?
- Позвольте пригласить вас на обед к вашим уважаемым соотечественникам, Анне и Семену Гордонам… завтра, в шесть вечера. Адрес диктую!
Игорь, морщась, торопливо записывал адрес на клочке русской газеты "Борьба".
Семен, Семен Гордон, а, это… Та умалишенная нищая семейка с улицы Руве! Другая улица-то. Может, разбогатели?
Черт, как они его нашли?
- Это я виноват, - Кривуля повесил голову. - В церкви в нашей намедни был. Она, Анна эта, стоит в приделе Владимирской Божией Матери, беседует с княгиней Тарковской. Я - рядом молюсь. Клянусь, я бы не встрял ни за что! Но они заговорили о тебе!
- Обо мне?
- Ну да! Эта, Анна Гордон, и говорит старухе княгине: вы не знаете ли такого-то? Имя твое называет! Я вздрогнул - и аж вспотел! Думаю, судьба! Шагнул к ним. Извинился, конечно! Тесен, брат, наш русский Париж…
Похлопал друга по плечу. Какое неуловимое лицо у человека! Вроде бы парень бравый, а через миг, смотришь, и старик - хлебнувший горячего, с горькими морщинами.
Олег отдал ему для выхода в гости свой пиджак.
Игорь обтрепался до нитки, а краденные на стадионе деньги они уже почти все прожили.