- Выгоды у меня большой нет, - говорил Атеке, оглядывая наехавших людей. - Хочу сделать так, чтобы и Кия-ту и тебе жилось лучше. Отдашь ему дочку в жены - добро сделаешь. Он тебя к себе приблизит. На правах родственника будешь жить на острове. И тебе, и ему хорошо. А мне какая выгода? Разве что за хлопоты мои, Булат-хан, не пожалеешь - дашь тюмен золотой. Этим и доволен буду. А не дашь - не надо... Ну, говори, Булат, что сказать Кияту? Отдашь свою Тувак ему?
- Не ожидал такое услышать, - насупившись ответил Булат-хан. - Обдумать надо, как да что... Я ведь другому обещал...
После этих слов долго шли молча. Наконец, слуга Кията спросил:
- Кто тот человек, кому обещал?
- Да есть один... Из моих людей...
- Что же сказать Кияту? - опять спросил после продолжительного молчания Атеке.
- Скажи, что сговоримся...
Атеке хохотнул, хлопнул хана по плечу и побежал к кибиткам Кията. - На ходу он раза два оглянулся, будто боясь - не передумал ли челекенец. Булат постоял, удивился сам себе: как это он так быстро согласился на такое, и зашагал назад, к кибитке своего родственника, где ночевал.
Кият со своим семейством жил в середине родового порядка и занимал четыре кибитки.
На подворье Кията - жена, пятидесятилетняя старуха, и двое сыновей. Старшему - Якши-Мамеду - восемнадцать лет, младшему - четырнадцать. Сыновья - лихие джигиты. О Якши-Мамеде шла слава, как о лучшем наезднике. Ростом чуть ниже отца, сухощав, верткий, как барс, он мог усмирить любого скакуна. Умел на полном скаку из ружья сразить подброшенную вверх шапку, поднять саблю с зем ли. Младший сын, Кадыр-Мамед, тоже неплохой наездник, но нравом застенчивый и лицом на джигита не похож: слишком бел и нежен. Кият думал сделать его муллой. Заставлял Кадыр-Мамеда ходить в худжре к Мамед-Таган-казн, чтобы потом отправить в хивинское медресе. А насчет Якши-Мамеда не сомневался: этот будет достойным продолжателем отцовских дел, - торговать будет, воевать будет. Якши-Мамед тоже посещал худжре, но учился с неохотой, да Кият и не требовал от него усердия...
Сейчас, когда в Гасан-Кули приплыли русские и намечался большой той, оба сына Кията готовили к скачкам своих скакунов. Оба прохаживали их за кибитками в поле... Атеке влетел в подворье Кията радостно взволнованный. Оттолкнув от двери раба-персиянина, прикованного к териму цепью, он сунулся в кибитку и мгновенно застыл в почтительном поклоне. Кият был не один. На ковре за чаем сидел Мамед-Таган-кази - главное духовное лицо прикаспийских иомудов. Ему было всего двадцать лет, он недавно принял высший духовный сан умершего отца. Рядом с ним сидели атрекские ханы Махтум-Кули, Артык, Гусейн и несколько старшин. Они вели разговор о предстоящем маслахате, и приход Атеке нарушил их беседу.
- Я от Булат-хана, - сказал с улыбкой Атеке. - Хан согласен...
Взгляд Кията потеплел. Он пригласил слугу на пиалу чая. Тот торопливо отказался. Атеке по распоряжению Кията был у русских за повара, готовил им еду и, почти неотлучно находился у них в кибитке. Он и сейчас спешил вернуться. Кият отпустил его.
Атеке ушел, а Кият и гости продолжали чаепитие, сдобренное полным согласием в том, что надо послать российскому царю прошение о принятии туркмен-иомудов в русское подданство. Прошение было заготовлено еще вчера писцом-сопи. Теперь все старшины должны были собраться в мечети, прочитать это письмо и решить сообща: как жить дальше.
Кият знал, что на маслахат еще вчера приехали гургенские старшины. Наверняка они будут держать сторону персиян. Но знал Кият, что голоса их прозвучат карканьем одинокой вороны, залетевшей в журавлиную стаю...
Офицеры только позавтракали и сидели у входа в кибитку, вели досужие разговоры, ибо все деловое было уже обговорено. Как только закончится маслахат и празднества они сразу же сядут в баркас, уедут на корабль и поднимут паруса.
- Взгляните-ка, Максим Иваныч! - воскликнул удивленно Муравьев, указывая рукой в сторону моря. - Кажись, Басаргин с Остолоповым вместе идут. Не разверзлись бы хляби небесные! Неужто помирились?
- А черт их знает, - отозвался Пономарев. - Подозреваю я, что-то неладное у них творится...
- Да ну, бросьте, Максим Иваныч... Сейчас узнаем...
Моряки с несколькими матросами подошли к юрте, поздоровались.
- Стало быть, нашли общий язык?- спросил Муравьев.
- Да вроде бы, - неохотно ответил Басаргин.
- Ну, слава богу, - удовлетворенно сказал Пономарев.
Господа уселись на ковре. Юркий Атеке тотчас принес два чайника, пиалы. Но едва принялись чаевничать, ден-щик Муравьева, Демка, доложил:
- Вашскобродие, идут все главные беки сюда!..
Офицеры тотчас умолкли.
Кият своим приходом заставил встать русских и одарить его и других гостей приветствием. Пономарев тотчас предложил, не откладывая, начинать сход и попросил Муравьева, чтобы он принес заготовленный перевод прошения. Николай Николаевич нырнул в юрту и вышел с петицией в руках. Он передал прошение Мамед-Таган-казию, чтобы сверили - все ли правильно сказано. Посоветовавшись между собой, туркмены двинулись к мечети. Как только они отошли от лагеря, к ним стали присоединяться толпами приезжие.
Маслахат еще не начался, но за кибитками длинным ря-дом стояли котлы и курились над ними дым и пар. Женщины-иомудки, старики и дети - все были заняты приготовлением еды для сотен джигитов, съехавшихся в Гасан-Кули. Резали и свежевали баранов, перебирали рис, носили воду из Атрека в бурдюках и везли в челеках - на верблюдах.
Украшалось место игрищ и скачек. Гасанкулийцы соору-дили громадную тахту и заранее ее застелили коврами. На ней будут сидеть именитые люди: ханы, старшины и рус-ские офицеры.
Пономарев, Муравьев, Басаргин и Остолопов прохаживались по аулу, осматривали житье-бытье иомудов. Юрты были бедны. На полу - кошмы, ковры, небольшие кованые сундуки, глиняная и чугунная посуда. В каждой кибитке - земляное углубление - очаг для приготовления пищи.
Батюшка Тимофей, лейтенант Линицкий и Демка составили другую компанию и подошли к мечети, где вот-вот должен был начаться маслахат. Прибывшие отовсюду старшины и ханы родов уже входили в святое место и рассаживались на коврах.
- Занятно, занятно, - произносил батюшка Тимофей, заглядывая внутрь мечети. - Вся как есть из кирпича-сырца да глины...
- А поп-то у них... поп-то! - удивился Демка! - Никак лет восемнадцать не более. Бородка еще как следует не отросла...
- Сила попа не в бороде, а в уме, - сказал батюшка и окликнул проходящего Мамед-Таган-кази:
- Сынок, поди-ка сюда! Поди, не бойсь... У нас говорят, поп попа видит издалека...
Мамед-Таган-кази подошел. Глаза его были заполнены деловитой,занятостью. Батюшка немного смутился, спросил быстро:
- Когда начнешь-то? Что-то вертитесь, крутитесь, а дела не видно.
Письмоводитель перевел вопрос. Мамед-Таган-кази серьезно и обстоятельно ответил что-то и скрылся в мечети.
- Говорит, совет старшин постановил - не допускать гургенских господ на маслахат, пока клятвенно не заверят, что отложились от персиян. Им, говорит, сказали об этом, а они сели на коней и ускакали в Кумыш-Тепе.
- Так, так... неполадили, стало быть... Интересно, интересно, - забубнил батюшка Тимофей...
- Глядите туда, - спешно выкрикнул Детка. - Начинают.
Со двора было видно, как все уселись и наступила тишина. Мамед-Таган-кази поднялся на мамберу (Мамбера - возвышение в виде трибуны), стал зачитывать громко, поводя по сторонам круглыми большими глазами:
"...Благодарим бога, что желание наше могло исполниться и появление защитника весьма нас обрадовало, ибо мы находимся в соседстве с дурным поколением, которое, усилившись, увлекает через набеги как скот, так жен и детей наших. Слава богу, что теперь явился нам хозяин. Мы созвали некоторых сведущих старшин и сделали между собой совет. Кият-ага с несколькими людьми поручили майору Пономареву, отправив его вместе с ним к вашему высокопревосходительству; сей Кият-ага со стороны нашей имеет полную мочь и доверенность и все то, что ему будет от нас приказано. Просьба наша состоит в том, чтобы ваше превосходительство изволили довести до сведения его превосходительства, покровительствующего свет, имеющего войска столько, сколько имел Соломон Мудрый, вашего государя о сей нашей просьбе, дабы он солнечным щитом своим милосердно осенял головы наши. О чем мы считаем обязанностью послать это донесение, к которому прикладываем свои печати и подписи..." (16). Мамед-Таган-кази опустил руки с бумагой, опять оглядел старшин и спросил:
- Все ли согласны с писаным?
Никто ничего не возразил. Строгая озабоченность лежала на лицах старейшин. Мамед-Таган-кази вопрошающе посмотрел на Кията, легонько кивнул и прижал свою печатку к прошению. Затем он придирчиво осмотрел - хорошо ли оттиснулась подпись, и передал прошение старшинам...