– Он напомнил нам о долге.
– О каком долге? – искренне удивился Тимур.
– О тех деньгах, что он дал нам на приобретение лошадей взамен павших в Сеистане и по дороге оттуда.
– Но ведь эти деньги… – Тимур не закончил свою мысль, ибо не имело смысла ее заканчивать. Все и так знали, что только человек в высшей степени бесстыдный мог те деньги поставить в долг батырам эмира Тимура. Человек, лишенный совести. А может быть, не так, может быть, это человек, специально старающийся поссориться?
Озноб, до этого мучивший Тимура, исчез, он даже распахнул доху. Мысль его прояснилась, взгляд очистился от болезненной мути, три пальца на изувеченной правой руке сжались в птичий кулак.
– Вы говорите, что это случилось только что?
– Только что, хазрет.
– Байсункар!
– Я здесь, хазрет.
– Вижу, но сейчас ты выйдешь отсюда и отправишься к Хуссейну.
– Зачем?
– Ты сообщишь ему, что он получит свои деньги. Деньги, на которые не имеет никакого права.
Можно себе представить, какой плотности молчание воцарилось в шатре. И Байсункар, в другое время уже выскочивший бы из шатра для исполнения произнесенного повеления, остался на месте. Правда, не смея сказать ни слова.
Заговорил Курбан Дарваза:
– Но у нас нет денег, хазрет, во время "грязевой" битвы все имущество наше погибло. И деньги, и стада. Даже одежды, в которых мы сидели за вчерашним дастарханом, были не наши. Мы их одалживали у тебя.
Тимур усмехнулся, и усмешка эта была добродушной:
– Ты думаешь, я забыл об этом?
Курбан Дарваза пожал плечами и осторожно погладил свою рваную ноздрю.
– Но… но тогда объясни, чем мы сможем доказать перед твоим названым братом твое обещание расплатиться? Нам придется умереть от стыда.
Тимур снова усмехнулся:
– Когда-нибудь вы, конечно, умрете, ибо такова воля Аллаха и другой воли над вами нет. Но и от меня кое-что зависит. Например, я могу вам сказать, что ваша смерть наступит не сегодня и не от стыда перед Хуссейном.
Сбитые с толку вычурными поворотами эмировой речи, батыры затихли, но тревоги в их сердцах теперь было меньше, чем недоумения. Одно до них дошло – кажется, хазрет нашел выход.
– Байсункар!
– Я здесь, хазрет, – опасливо сообщил визирь.
– Раз ты все еще здесь, а не в шатре у Хуссейна, принеси красный сундук. Пусть Алабуга поможет тебе, ведь ты у нас калека немощный, – сказал Тимур и весело рассмеялся.
Рассмеялись и остальные, на душе у них стало теплее. Раз уж хазрет шутит, бояться совсем нечего.
Из дальнего отделения шатра вскоре внесли большой кочевой сундук, выкрашенный в красный цвет седельной краской и обитый тонкими железными полосами.
Тимур снял с пояса ключ и отдал визирю. Тот открыл замок и поднял крышку. Внутри оказалось то, что в кочевом сундуке возит каждый степняк, – одеяла.
– Вытащите их.
Одеяла вытащили и обнаружили там сундучок поменьше: в таком лаковом, изящном, но прочном убежище хранят гаремные красавицы свои украшения. Он отпирался особым ключом. Когда его открыли, в глаза батырам ударил тусклый блеск – сундучок был почти доверху наполнен золотыми монетами.
– Байсункар, скажи мне, сколько вы должны за купленных в Сеистане лошадей.
– Восемь тысяч дирхемов плюс еще четыре.
– А это еще почему?
– Потому что эмир Хуссейн считает, что те деньги он дал нам в рост.
Тимур невольно закашлялся, но быстро пришел в себя и снова сделался весел. Причем было видно, что веселится он искренне. Ему почему-то особенно сильно понравилось то, что его названый брат поступил с его батырами как базарный ростовщик.
– Не много ли он хочет взять роста, полсуммы за такой срок, а, Байсункар? Какие расценки на базарах Мавераннахра?
Вмешался Мансур:
– Столько берут только кокандские ростовщики, но всем известно, что они – порождение дьявола.
– Боюсь, что не только они, – процедил сквозь зубы хозяин шатра. – Пересчитайте, там должно хватить.
Счет денег – дело недолгое, даже когда денег много, а считающие полуграмотны.
– Не хватает совсем немного, – сообщил Байсункар, – сотни три дирхемов.
– Думаю, Хуссейн удовлетворится и этим, – сказал Курбан Дарваза. – Он вообще вряд ли рассчитывал, что мы станем платить, зная о нашей нищете. Просто хотел унизить.
Тимур покачал головой и прищурился:
– Нет, Курбан Дарваза, мы отдадим ему ровно столько, сколько он просит.
С этими словами он встал, поражая батыров легкостью, с которой он это проделал, сбросил с плеч гигантскую лисью полсть и велел подать халат.
– Ждите меня здесь!
И с этим вышел. Он хромал довольно сильно, но вместе с тем его походка производила ощущение очень устойчивой.
– Куда он? – спросил кто-то, но ответить на этот вопрос не смог бы никто.
Выйдя из шатра, Тимур повернул налево и решительно зашагал к женским кибиткам. Попадавшиеся ему по дороге воины были так растеряны неожиданным появлением хазрета, что даже не успевали пасть ниц.
К жене, вот куда шел Тимур, к любимой жене своей Улджай Туркан-ага. Та, ни о чем не подозревая, сидела за бесконечным женским рукоделием у себя в палатке, ярко украшенной изнутри цветным гилянским шелком.
Две прислужницы, находившиеся в палатке, при виде ворвавшегося внутрь Тимура рухнули на пол и стали отползать пятками вперед с невероятной быстротой, как будто всегда этому учились. Впрочем, что с них взять – китаянки!
Улджай Туркан-ага испугалась конечно же меньше, чем прислужницы, но тем не менее испугалась. И это несмотря на довольно сердечные отношения с мужем. Он не был ни деспотом, ни таинственным дивом, ни неутомимым сладострастным животным. Любил ли он сестру Хуссейна?
Воздержимся, пожалуй, от рассуждений на эту тему. Стан степной орды – не лучший фон для тонких чувств и изощренной куртуазии. Одно можно было сказать с уверенностью: своей женой Тимур был доволен, и, несмотря на то что она была сестрой человека, с которым он с этой минуты вступал в состояние непримиримой вражды, он не считал ни нужным, ни возможным ее пугать или оскорблять. Спокойным и ровным голосом он сказал:
– Улджай Туркан-ага, мне нужны твои драгоценности.
Не задав ни одного вопроса, не выразив ни малейшего удивления по поводу столь странного желания мужа, она встала, отложив иглу и кожаную рукавицу, вышиванием которой занималась, и принесла из спального отделения большой кисет, вышитый кашмирским бисером. Принесла и недрогнувшей рукой протянула мужу. Тот поощрительно улыбнулся, развязал шнуровку кисета и высыпал драгоценные побрякушки на большую атласную подушку. Его, оказывается, интересовали не все без исключения золотые и серебряные штуковины. А что именно?
Две огромные, богато украшенные камнями серьги.
Так ведь это подарок к свадьбе! Улджай Туркан-ага произнесла эти слова не вслух, а мысленно.
– Остальное мне не нужно, – сказал Тимур и вышел, оставив свою любимую жену в полном смятении. Она, конечно, понимала – произошло что-то ужасное.
Батыры Тимура наконец дождались своего хазрета и, когда он бросил поверх кучи золота принесенные им серьги, были поражены не меньше "ограбленной" супруги. И Байсункар, и Мансур знали, что это за серьги, и догадывались, что означает их возвращение дарителю.
– Отнесите все это ему, – сказал Тимур, – и проследите, чтобы серьги лежали сверху, чтобы их сразу можно было разглядеть. Смотрите внимательно за его лицом. Если он ничего не скажет словами, о многом может поведать книга его лица.
– Ты надеешься, что он не возьмет эти серьги? – спросил визирь.
– Видит Аллах, я ни на что уже не надеюсь, но он же учил нас устами пророка, что, если можешь дать человеку надежду на спасение, дай.
– Но если он от них откажется, хазрет, что нам делать тогда?
– Смешной вопрос – принести их мне, а я верну их Улджай Туркан-ага.
Мансур, задавший этот вопрос, задал и следующий:
– Но что будешь делать ты, хазрет, если он вернет серьги, ведь ты решил с ним порвать?
Тимур сбросил халат и снова забрался под защиту лисьего меха.
– Мы не можем порвать то, что не мы связали, мы не должны проникать мыслью туда, куда должен проникать только промысел Всевышнего.
Часть третья
Глава 1
Поэт и царь
О вы, которые уверовали! Будьте стойкими пред Аллахом, исповедниками по справедливости.
Пусть не навлекает на вас ненависть к людям греха до того, что вы нарушите справедливость.
Будьте справедливы, это ближе к богобоязненности, и бойтесь Аллаха, поистине Аллах сведущ в том, что вы делаете!