Коран. Сура 5. Трапеза. 11 (8)
Более трех лет прошло с тех пор, как закончилось стояние эмиров под Самаркандом в местности под названием Кан-и-Гиль. Более трех лет прошло с тех пор, как пришел конец дружбе двух властителей, дружбе необыкновенной и великолепной, вызывавшей зависть и недоумение у всех прочих властителей Мавераннахра и земель, его окружающих. Прошло более трех лет, как эмир Хуссейн выбрал местом своего постоянного пребывания родовое гнездо – Балх, город большой, богатый и живописный. Эмир Тимур остался в Самарканде. Жители города охотно признали его своим главой. После казни сербедаров они быстро пришли в обычное, невоинственное расположение духа и порой сами себе удивлялись – откуда взялось столько горячности и злости в простых ремесленниках?!
Правители других крупных городов междуречья рек Сыр и Аму молчаливо признали право безродного, по большому счету, барласского батыра командовать в Самарканде и Кеше, но он чувствовал, что это признание, да и сама власть его неполноценна и неустойчива. Стоит ему один раз оступиться, как найдутся желающие напомнить, что верховной властью в здешних землях имеют право пользоваться только представители рода чингисидова. Все же другие, будь они даже семи пядей во лбу и с десятью туменами войска, всегда останутся временщиками и узурпаторами.
Побуждаемый такими размышлениями, решил Тимур позаботиться о законности установленного им порядка. Ничего особенно необычного придумывать ему было не надо. В эти бурные времена многие сильные люди оказывались в положении, подобном тому, в котором оказался сын Тарагая, и тогда они приглашали на царствование кого-нибудь из потомков рода Чингисхана, которых имелось во всех окружающих землях во множестве. Родовитые царевичи приглашались на роль царствующих, но не правящих. Приличие, таким образом, было соблюдено, а суть дела не затронута.
Тимур решил последовать примеру своих предшественников и соседей.
Стало быть, решено было призвать чингисида, но кого именно?
Как всегда в таких случаях, Тимур решил для начала спросить совета у тех, чьей преданности доверял безраздельно. Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар явились на зов в новый дворец эмира, который он воздвиг посреди большого чинарового сада в северной части города.
Приближенные выслушали решение своего хазрета и задумались, они знали, что Тимур не любит, когда ответы на его вопрошания выпаливаются сразу. В этом был элемент притворства, потому что у каждого из них ответ на вопрос, кого именно звать в церемониальные цари Самарканда, был готов давно. Мансур и Байсункар считали, что на этом месте лучше всего смотрелся бы Суюргатмыш; племянник хорасанского правителя Курбан Дарваза, с детских лет ненавидевший все хорасанское, вплоть до ковров, желал Адиль-хана, внука хана Синей Орды.
Интересно, что Тимур заранее знал о предпочтениях своих старинных соратников и считал, что обе стороны по-своему правы. Спрашивал он их, конечно, всего лишь для того, чтобы соблюсти определенный ритуал. Зачем спешить, когда спешить нет никакой необходимости. Ведь сказано: быстро – значит скучно.
Обдумав свои давным-давно принятые решения, ходатаи за Суюргатмыша и Адиль-хана начали говорить. Долго, обстоятельно и в высшей степени уважительно по отношению друг к другу. Тимур и слушал, и не слушал. Историческая традиция приписывает римлянину Гаю Юлию Цезарю умение одновременно читать, писать и разговаривать. Возможно, если бы барласский батыр, ставший мавераннахрским эмиром, научился вовремя чтению и письму, он бы смог составить конкуренцию древнему италийцу по части одновременной эксплуатации этих умений. Но и в том, чем Тимур обладал от природы, он достиг успехов немалых. Что имеется в виду? Правитель Самарканда мог одновременно слушать, думать о своем, вспоминать и мечтать.
О том, что он слушал и слышал, сказано выше; думал Тимур при этом, что своему уму он доверяет все же больше, чем преданности своих соратников; вспоминал о своих давнишних разговорах с Шемс ад-Дин Куларом (причем совершенно непонятно, почему это вдруг); мечтал о том, какие он возведет стены вокруг Самарканда.
Байсункар и Курбан Дарваза закончили говорить и теперь почтительно и одновременно значительно молчали, ожидая реакции хазрета.
Тимур погладил бороду искалеченной рукой. Движение это давно уже вошло у него в привычку, и было трудно сказать, какой части тела оно приятнее, руке или бороде.
– Я согласен с вами.
Соратники невольно переглянулись.
– Да, со всеми вами согласен, вы не ослышались. Оба кандидата, названные вами, имеют право занять то место, которое мы им приготовили. Меня радует то, что мои ближайшие советники готовы к размышлениям во благо государства.
Ближайшие советники скромно и польщенно потупили глаза. Хазрет редко кого хвалил.
– Да, Суюргатмыш родовитее Адиль-хана, но верно и то, что дед Адиль-хана правоверный мусульманин, в то время как отец Суюргатмыша весьма приблизительно следует заповедям Пророка.
Батыры хорошо знали своего господина и после этих слов поняли, что, как бы он ни хвалил их сегодняшние советы, следовать он им не собирается.
– Я остановил свой выбор на другом представителе славного царственного рода.
– Кто же это? – не удержавшись, спросил Мансур, когда молчание после слов хазрета затянулось.
– Кабул-Шах Аглан.
Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар с одинаковым изумлением поглядели на эмира.
Тимур усмехнулся:
– Вижу, что изумил вас. Сейчас я развею это изумление. Вы, конечно, слышали, кто такой этот Кабул-Шах Аглан.
– Он дервиш! – воскликнул Курбан Дарваза.
– Хуже того – он поэт! – с едва скрытым в голосе негодованием высказался Мансур.
– Он живет в горах, в пещере. Как животное! – завершил парад характеристик Байсункар.
Тимур кивнул:
– Все, что вы сказали, справедливо. Но справедливость не венец творения, а лишь правильно выбранный путь. Подумайте над этими словами. Но потом, когда мы закончим говорить. А сейчас я скажу вам вот что. Я решил призвать Кабул-Шаха Аглана, и я призову его. Многим он уступает тем чингисидам, за которых высказываетесь вы, но в одном он многократно превосходит их.
– Что ты имеешь в виду, говоря это, хазрет? – спросил нетерпеливый Мансур.
– Суюргатмыш и Адиль-хан наверняка согласятся на наше предложение, согласятся царствовать не правя, но в глубине души и тот и другой будут мечтать о дне, когда смогут к своему блеску прибавить еще и власть. Кабул-Шах Аглан никогда не допустит такого желания в свое сердце. Нельзя вожделеть того, от чего добровольно отказался. Это во-первых…
Тимур вдруг прервал речь, и прервал надолго, так что соратники сочли возможным поинтересоваться, о чем он счел нужным умолчать.
– А "во-вторых", хазрет, что "во-вторых"?
"Во-вторых, я не хочу вас ссорить друг с другом. Ибо, если я предпочту Суюргатмыша или Адиль-хана, я нарушу равенство между вами. Тот, чей ставленник станет самаркандским ханом, воспарит в мыслях своих, возмечтает о туманных усладах будущего возвышения, и с этого начнется раскол. Трещина его пройдет через мое сердце. Чтобы не потерять никого из вас, я никого из вас не поддержу".
Так подумал Тимур, но не произнес вслух ни слова из того, что подумал.
Байсункар, Мансур и Курбан Дарваза разошлись в недоумении, так и не дождавшись ответа на свое "во-вторых". Всего лишь в недоумении, а такое настроение высокостоящих не опасно для государственного порядка.
На следующий же день были отправлены люди на поиски того места, где скрывается царевич, ставший дервишем и поэтом. Оказалось, что поиски его не такая уж простая задача. Когда вокруг человека много слухов, большая часть из них, естественно, оказывается ложной. По одним – Кабул-Шаха видели в горах Бадахшана, по другим – он блуждал в низовьях реки Аму. И в горы, и в речные низовья были отправлены отряды. И тот и другой вернулись ни с чем.
Поиски продолжались несколько недель, и с каждой неделей недоумение Тимура становилось все больше. Как может бесследно затеряться человек, который не прячется и имя которого у всех на устах?
Нет брадобрея и погонщика в Мавераннахре, не знающего наизусть хотя бы несколько газелей его сочинения. Его меткие остроты цитируют и ученые улемы, и сквернословы-чайханщики, а его самого – нет.
Где же он?
Может быть, умер?
Нет, весть о смерти распространяется быстрее, чем любая другая, она распространяется, даже когда ее не распространяют.
Чем долее тянулось это непонятное положение, тем раздраженнее становился Тимур. Он слишком привык к тому, что когда он принимает решение, оно должно быть выполнено. Кроме того, Самарканду и в самом деле был крайне необходим законный правитель. Сверх этого ему было неудобно перед Байсункаром, Мансуром и Курбаном Дарвазой. Получается, что их кандидатам, пусть и несколько сомнительным, но все же живым людям, он предпочел неуловимый, бесплотный дух. Пустое, блуждающее по дорогам молвы имя.
От неприятных мыслей отвлекало Тимура только одно: он призвал из Дамаска знаменитого Али ибн-Ширази, лучшего архитектора этого славного города. Он поделился с ним своими мечтаниями о будущем Самарканда. Ничего не скрыл, изложил самые заветные и фантастические из своих замыслов.