Утром она шла к центру города по Таманской. Противоречивые чувства терзали ей душу. "О, боже, неужели это был только кратковременный сладкий миг? Неужели так велико чувство самолюбия, что нельзя его побороть даже самым здравым рассудком? Ведь Николай Иваныч умен и рассудителен! О, если бы ум был сильнее чувств - сколько бы бед и несчастий могли бы мы предотвратить!"
На Соборной зазвонили колокола и где-то далеко, на самой окраине, откликнулся им деповский гудок. Лариса Евгеньевна, утеряв тонкую ниточку мысли, посмотрела по сторонам и только тут осознала, что подходит к Русскому базару и что утро великолепное - всюду толпы народа, повозки, лошади, ослы с поклажей, верблюды на обочине. У каждого обывателя свои заботы, радости, горести, сомнения. На углу у магазина, сидя, раскачивался слепой нищий. Лариса Евгеньевна положила ему в тюбетейку гривенник, подумала с жалостью: "И жить уже незачем, а живет, бедняга, стремится жить... борется всеми силами, чтобы утром ощутить тепло солнца, а вечером тепло подушки, если только она у него есть... Боже, но нельзя же мне равняться в своих горестях с ним! Надо жить смелее и всеми силами стараться быть независимой..."
В скверике у здания Народного дома дремал на освещенной солнцем скамейке кот Мурысь - любимец завсегдатаев Дома. Увидев Ларису Евгеньевну, он встал, выгнул спину, потянулся и спрыгнул ей под ноги. Она погладила его, потрепала за уши.
- Будет вам баловать этого развратника! - смеясь, сказал сторож. - Всю ночь не давал спать, по крышам за своими дамами бегал.
- Здравствуй, дядя Степан. Никто еще не приходил? - Лариса вошла в вестибюль, взяла в гардеробной ключи. - Госпожа Леш не звонила?
- Никто не приходил, никто не звонил - все спят после вчерашнего, - пояснил сторож. - Все-таки день императора, как ни говори.
Войдя в приемную, она распахнула ставни, сменила в машинке ленту и принялась перепечатывать роли из "Бесприданницы". Странно, но в этот день никто ее не потревожил. Даже госпожа Леш забыла позвонить, чтобы высказать очередное назидание. "Вероятно, и впрямь заболела", - подумала Лариса Евгеньевна.
Вечером, однако, мадам Леш пришла, свежая и здоровая, и первыми ее словами были:
- Ларисочка, а штабс-капитан Кранк еще не заходил?
- Нет-с, да я его и не жду... не приглашала, - поняла ее вопрос по-своему Архангельская.
Мадам Леш озорно прищурилась, сраженная наивностью секретарши, и рассмеялась.
- Вы у нас, ну, прямо прелесть. Вчера, по рассказам графини, испугались пришить моему генералу пуговицу, а сегодня боитесь своего врача.
- Никого я не боюсь, - выговорила, как можно мягче, Лариса Евгеньевна. - Просто у меня есть свое человеческое достоинство.
- Но ваше достоинство граничит с грубостью и неповиновением, - заметила Леш, заглядывая в зеркало и поправляя локоны. - Вы не на шутку рассердили моего мужа. Раз в жизни, говорит, позвал вместо денщика секретаршу, и то получил от ворот поворот.
Лариса Евгеньевна отошла от машинки и остановилась, рассматривая в упор генеральшу.
- Неужели вы, будь он вам не муж, а лишь командующий или председатель благотворительного общества, остались с ним наедине?
Мадам Леш с презрением глянула на Архангельскую.
- Барышня, а не кажется ли вам, что у вас слишком короткая память? Давно ли вы нежились в постели со становым приставом... и совершенно не думали, что находитесь один на один с мужчиной! А теперь строите из себя верх целомудрия. Или вы думаете, нам ничего неизвестно о вашем прошлом? Впрочем, один ли становой пристав? Я ничуточки не сомневаюсь...
- Дура! - вне себя крикнула Лариса Евгеньевна. - Самая отпетая дура!
- Что-о-о!.. - задохнулась госпожа Леш. - Что ты сказала? Я - дура? Ах ты, дрянь негодная! - Мадам Леш взяла со стола карандаш, швырнула им в секретаршу, затем схватила чернильницу, но бросить не успела - Лариса выскочила из приемной.
XIV
В самый разгар лета началась война. Сначала в газетах появилось сенсационное сообщение об убийстве в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. Асхабадские обыватели и особенно высший свет не успели "переварить" эту новость, как газеты сообщили о том, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии и подвергла артиллерийскому обстрелу Белград. Россия, возмущенная столь дерзким поступком австрияков, объявила сначала в пограничных с Австро-Венгрией округах, а затем всеобщую мобилизацию. Тотчас Германия поставила русскому самодержцу ультиматум и, не получив ответа, объявила России войну.
На площадях и в парках Асхабада прошли митинги. Вскоре привокзальная площадь и товарные платформы почти ежедневно стали заполняться маршевыми ротами, - уезжали на театр военных действий кадровые военные и вновь мобилизованные граждане. Готовился к отъезду текинский полк-в окрестностях Асхабада джигиты ежедневно отрабатывали конную атаку с саблями наголо. Многие военные чины, в том числе полковник Хазарский, подали рапорты об отправке в действующую армию. Хазар-хан, как бывший адъютант генерала Куропаткина, написал ему личное письмо с просьбой быть при его высокопревосходительстве. В один из дней, совершенно незаметно для взбудораженных войной граждан Закаспийской столицы, уехал генерал-лейтенант Леш со своей благоверной супругой. С ними вместе отправился доктор Кранк. И так же незаметно прибыл в Асхабад новый начальник Закаспийской области, бывший полицмейстер Ташкента генерал-майор Калмаков, человек больной, к тому же в солидном возрасте. Был смотр войск асхабадского гарнизона - на Скобелевской площади выстроился личный состав запасных стрелковых полков и артдивизиона. Новый командующий выехал к солдатам на коне, произнес пламенную речь, затем в военном соборе, здесь же, на площади, состоялся молебен во имя государя, Отечества и скорой победы.
Поздними вечерами на плохо освещенной фонарями привокзальной площади несколько раз выступал перед солдатами граф Доррер. В сером макинтоше и широкополой шляпе, при галстуке, с солидным портфелем в руках он подъезжал к вокзалу на автомобиле. Это производило на военных до поры до времени должное действие, пока однажды в такой вот вечер кто-то не выкрикнул из толпы! "За что воюем, граждане! Гонят вас, как баранов, на скотобойню!" Доррер тотчас отметил - выкрикнул столь обличительную фразу не солдат, сказал "вас", но кто именно, узнать не удалось, поскольку солдатня тотчас поддержала "провокатора".
В этот вечер случайно оказались рядом с митингующими эсеры Фунтиков, Седых, Макака. С ними был и инженер Лесовский.
- Смотри-ка, какой шустрый! - удивился Фунтиков, услышав голос "провокатора". - Наверняка из большевиков. Это они прут против оборонческого движения. Вместо того, чтобы спасать Отечество от немцев, тащат в Думу всякие законопроекты. Сначала о страховых кассах и рабочей печати, потом об отмене ограничений прав евреев. Все еще надеются, что письменными требованиями и криками чего-то добьются. Бить надо б... кто поднимает руку на народ, а социал-демократия только и знает, что скандалы на площадях устраивает. Что толку от того, что кто-то сейчас выкрикнул антивоенный лозунг? Ну, пошевелил мозги серой массе - и только. Пошумят и успокоятся солдатики. Да и вообще, шутить в военное время такими скользкими фразами более чем вредно. Все-таки, Отечество в опасности.
Лесовский стоял за спиной Фунтикова, облокотясь на перронную загородку, и заметил "провокатора". "Да это, кажется, шапочник Яков! - подумал он удивленно. - Вот тебе и на! Значит, не случайно, не ради красного словца тогда в мастерской забрасывал он удочки насчет марксизма, о Полуяне спрашивал!" Николай Иваныч старался не потерять Якова в толпе, ибо был он в солдатской шинели, как и все. Но вот солдаты стали подниматься на перрон, тесня в сторону Фунтикова и его компанию, а Яков перешел улицу и остановился на тротуаре, глядя на отъезжающий автомобиль Доррера и сидящих в нем господ из канцелярии.
Лесовский догнал его у здания управления Среднеазиатской железной дороги.
- Здравствуйте, Яков! Узнаете?
- Нет, что-то не припомню. - Яков отвернулся и зашагал прочь, подумав, "не из сыщиков ли этот тип?!"
- Ну хоть шапку-то свою узнаете?! - бросил вслед Лесовский.
Яков остановился:
- Инженер, кажись, если не ошибаюсь? С туркменами как-то приходил. Заступничество за них имел, а они заказали за твою добрую поддержку эту шапку.- Яков заговорил с Лесовским, как со старым приятелем, и это еще больше расположило Лесовского к нему.
- Это вы сейчас против войны речь держали?
- С чего ты взял?
- Сам видел и слышал.
- Ну, раз так, то помалкивай. Будешь молчать, еще одну шапку на зиму сошью. Я ведь теперь сам себе хозяин. Мастерскую у Рабиновича купил. Отбыл мой хозяин в края не столь жаркие. А ты все у них, на кяризах?
- Да нет... Я давно уже по разъездам да станциям колешу. Нынче солдатня на Красноводск идет, а воды на станциях маловато. Кубовые кипятком не успевают снабжать военных, вот и приходится, как говорится, изыскивать дополнительные водные ресурсы.
- Ну вот видишь, и тебе война забот прибавила.- Яков пытливо заглянул в глаза инженеру. - А нам эта война вот как поперек горла встала, - Яков полоснул ребром ладони по горлу.
- Не пойму я вас, - недоуменно пожал плечами Лесовский. - Война - для всех война. Даже эсеры - и те за войну до полной победы, а они, сами знаете, как защищают народ.
- Еще бы не знать, - иронически усмехнулся он.- Так защищают, что на бедный народ все шишки сыплются. Хлопнут эсеры одного, скажем, градоначальника, а на его место другой становится. Этот другой начинает мстить рабочим за своего предшественника. Сколько нас в тюрьмах томится из-за ваших убийств и покушений.