Через него, матерясь, перепрыгнул Кудряшов, на ходу стреляя длинными очередями в сторону деревни и липового парка. Оттуда приближались лыжники, уже отсекая их от леса на той стороне, куда отходила группа Дорофеева. Мгновенно разгадав маневр противника, Воронцов, Турчин и старшина Нелюбин перенесли огонь вправо и заставили залечь лыжников, наступавших со стороны парка. Воронцов быстро расстрелял патроны и перезарядил новый рожок. Торопливо, вслед за кем-то из партизан, пополз по тропе. Но далеко уползти не удалось. Откуда-то сзади и сбоку с хрипом и рёвом на них кинулись сразу несколько человек в белых камуфляжах. Воронцова сбили с ног. Послышалась брань. И те и другие, как показалось Воронцову, кричали по-русски. Дважды над самой головой выстрелили из пистолета. К нему нагнулся Турчин:
– Живой? Идти можешь?
Должно быть, это он стрелял из своего ТТ.
Вскочил. Побежали, поддерживая друг друга. Кудряшов копошился в середине куста, кого-то дожимал. Трещал под его руками хворост и что-то ещё. Турчин остановился и ещё несколько раз выстрелил из своего ТТ.
– Всё. Патроны кончились.
Кудряшов и старшина Нелюбин усадили Иванка на уцелевшего коня.
– Давай, малый! Гони к лесу! Спасайся! – И старшина вытянул коня концом верёвки.
Иванок, однако, проскакал шагов пятьдесят, соскочил с седла, залёг и открыл огонь из автомата. И это спасло всех их, кто остался живой и кто бежал теперь назад, к лесу, чтобы укрыться за деревьями. После рукопашной схватки лыжники отстали и открыли беспорядочную стрельбу.
– Кто убит? – спросил Воронцов, когда они собрались в лесу.
Кудряшов сплёвывал горькую тягучую слюну и мотал головой.
– Ты что? – спросил его старшина.
– Да ударил, гад, чем-то! Хорошо, вскользь пошло.
– Губана убило. Наповал. В голову.
– Завхоза тоже.
– Кто видел дядю Колю мёртвым? – спросил Воронцов, оглядывая всех.
– Я видел, – сказал Турчин. – Могу подтвердить.
– Лаялись по-русски. Не стреляли. Хотели живыми взять.
– И стреляли из наших автоматов, из ППШ.
– Что будем делать, командир?
– Где Дорофеев с людьми? Почему они нас не прикрыли? Струсили?
– Зато Иванок нас не бросил, – сказал старшина Нелюбин.
– Вот молодчина малый! Всех нас выручил!
Воронцов повернулся к Иванку, сказал:
– Иванок, объявляю тебе благодарность!
До утра они сделали попытку перейти линию фронта в двух километрах западнее. Но и там их встретили пулемётным огнём.
– Вы что-нибудь понимаете, Владимир Максимович? – спросил Воронцов Турчина.
– Кажется, они закрывают "котёл" сплошной линией. Это может означать только одно: завтра-послезавтра они начнут сжимать окружённую армию.
– Ну, вот и попали! – охнул Кудряшов. – Я как чувствовал…
– Как всё равно ждали нас, – сказал старшина Нелюбин.
– Это точно. Живыми брали. Мне по голове чем-то…
– Если бы они нас хотели добить, добили бы из пулемётов. – Турчин доставал из кармана патроны, бережно обдувал их и защёлкивал в обойму ТТ, покончив с этим занятием, сунул пистолет за пазуху и подытожил: – Так что тут, Курсант, нас ждали. И засаду сделали по всем правилам. Не учли только того, что мы будем идти пешком, за лошадями, и двумя группами, а не все сразу, как ходили всегда.
– А зачем нас в плен бать? Что у нас можно выведать? – недоумевал старшина Нелюбин. – Оборону мы тут не держим. Расположения огневых точек ни артиллеристов, ни пехоты не знаем. Какая им в нас корысть?
– Зато по два-три раза в неделю ходим с какими-то грузами туда-сюда. Намозолили глаза. Да и разведка, видимо, заинтересовалась: кто такие, что перевозим, откуда и куда. Но меня сейчас больше беспокоит другое. Если мы свободно ходим через линию фронта, то можно смело предположить, что то же самое делают и они. Тем более в нашей форме да свободно владея русским.
Воронцов слушал своего начальника штаба и понимал, что, скорее всего, Турчин прав. На тропе пытались взять не просто "языков", а именно их. Команды подавали и кричали по-русски.
В группе Дорофеева потерь не было. Это обстоятельство и возмущало Воронцова, и радовало одновременно.
Глава седьмая
Однажды утром прудковский староста и хозяин хутора Сидоряты сидели вдвоём на брёвнах возле озера. Март был уже на исходе, но зима держала. Хотя днём уже так пригревало, что старики расстегнули шубы и радостно смотрели на солнце, которое с каждым днём всё выше и выше поднималось над Бездоном. Пётр Фёдорович сказал, слушая, как на той стороне озера мерно, выдавая ладного плотника, стучал топор:
– Опять монах трудится.
– Вот и божий человек, а келью тоже справную иметь надо, – согласно покачал головой Иван Степанович. – Иначе зимой замёрзнешь, а летом дождём зальёт.
– И давно ж он тут молится?
– Давно. Вначале он поселился, а через год и мы пришли. Два лета жили и не знали друг про друга. Стеня раз: "Тять, какой-то монах по озеру плавает". – "Да ну тебя!" А тут и сам увидел: вылезла из куги долблёнка, а в ней человек в рясе и в чёрном клобучке.
– Как же его зовут-величают?
– А Нил, – сказал Иван Степаныч и, приставив ковшиком серую от трудов, обветренную ладонь ко лбу, спросил прудковского старосту:
– А что-то ж, Пётра, еропланы стали высоко летать. Видать, война вдаль ушла.
– Скоро, сват, пойдём, – покачал головой Пётр Фёдорович. – Вот потеплеет, и – в обрат. Пока путь держит. А то сани не протащим. Ты уж потерпи, Степаныч, не гони раньше времени. На днях, думаю, разведку в Прудки послать. Посмотреть, что там да как. Ушли ль немцы? Нет ли казаков? И стоят ли наши дворы? Если пожгли… Потеплеет, тогда и в землянках прожить можно. А хаты до зимы новые поставим.
– Пётра, я тебя вот о чём просить хочу…
– О чём же, Степаныч? Проси, всё исполню, что в моих силах.
– Тут сила, брат ты мой, особая требуется. Когда вернётесь в Прудки, молчите про наш хутор. Мол, не видели, не знаем. Зиму в лесу пережили. Не выдавай нас.
– Не хочешь, стало быть, назад, в деревню, свой табор вести?
– Не хочу. Тут спокойней. Доживём со старухой как-нибудь тут. Рядом с Нилом, божиим человеком. А Стеня с молодкой пускай сами решают. Им, может, без людей тут, в лесу, тоскливо. Внуки поднимутся, в школу надо.
– А это да. Зимой тут не больно весело.
– Зимы у нас долгие.
– И зимы долгие, и жизнь короткая.
– Жизнь-то? – задумался хозяин хутора. – Это, сват, теперь она короткой кажется. Когда к краю подошла. А прежде-то, по молодым летам, так не думалось.
Над ними стройным косым табунком пролетели утки и плюхнулись в чёрный туман воды недалеко от ледяной закраины. Старики проводили их полёт восхищёнными взглядами. Пётр Фёдорович покачал головой:
– И не улетают же! А? И еду где-то находят.
– Находят. Но за зиму тощают сильно.
– Но осенью-то – жирные.
– Должно быть, так.
– Не охотитесь? Дичь-то – под боком.
– Стеня раз поплыл, силков наставил, сразу цельную связку селезней взял. А вечером Нил пришёл. Пришёл и стоит перед окнами. Дождь ливмя льёт, а он стоит и молится. На двор наш крестится. Вышел я: что ты, Нил? Нешто случилось что? Лик-то, гляжу, бледный и вроде как сердитый. Глаза так и блестят, так и кидаются по сторонам. Иван, говорит, Степаныч, просить тебя пришёл. О чём же, говорю? О птицах, говорит, небесных. Тут я всё и понял сразу. Больше Стеня в озере силков не ставил. А мяса нам и без них хватает. Надо, в зиму ещё бычка пустю, вот тебе и на внучку хватит. – И Иван Степаныч беззубо засмеялся.
– Зубов-то, гляжу, всех лишился.
– Ну, сват, добра на худо не меряют, а и тут не всякая роса – мёд. – И Иван Степаныч тут же перевёл разговор на другое: – А вот в чём я тебе, Пётра, завидую, так это в том, что внуков у тебя богато много! И все гоголеватые – в тебя.
– Внуки – дело наживное.
– Так-то оно так. Но было б кому наживать. У меня-то вон, внучка пока. Первостинка. Хоть и не родная, а – своя. А Стеня вон какую песню запел: на войну, дескать, тятя, идти надо, воевать пойду.
– Весь народ воюет, – сказал Пётр Фёдорович. – У меня вон и старшая с автоматом не расстаётся. И зять где-то, тоже на фронте, пропал. Да и мне пришлось…
– А кто ж мне внуков нарожает?
– Это да…
– Вот то-то и дело. А так бы – иди… Твоя-то, старшая, опять вроде беременная…
Пётр Фёдорович кивнул. Но глаз на Ивана Степаныча не поднял. Смотрел в сторону, на озеро, и думал, в который уж раз, вот о чём: Пелагея-то Курсантова дитя носит, этот топор ей пузо смастерил, больше некому. Пожил в тепле, под бабьим боком, посолдатил и туда его и звали. Кого она теперь родит? Иван же Степаныч Сидоришин доводился его зятю Ивану Прокопычу Срельцову двоюродным племянником по материнской линии. Какая-никакая, а всё же родня. Но ни Иван Степаныч, ни хозяйка его, Васса Андреевна, не напоминали ему об Иване Стрельцове. Только однажды, в первый день по приходе, спросили о нём, что и как и давно ли от него пришла последняя весточка. И больше не беспокоили ни словом, ни намёком ни его, ни Пелагеино сердце.
– А самолёты, сват, и правда, высоко полетели…