Коста отправился в обоз. Он не сразу сообразил, что означают слова фельдфебеля Егорова. А не думает ли тот, что он хочет записаться в солдаты? Нет, он не настолько потерял голову... До Правеца у них общая дорога, а оттуда он пойдет в Этрополе, к брату... Но когда они дошли до села и Коста узнал, что пришел новый приказ, полк теперь направляется в Этрополе, он усмотрел в этом перст божий. Радостный, улыбающийся, он снова присоединился к роте и зашагал вперед со своими друзьями. "Видать, вместе с ними приду я и в Софию, - взволнованно, расчувствовавшись, думал он, в то время как запевала затягивал новую песню. - Ну что ж, и через Этрополе ведет путь в Софию... А как придем - эх, придем же однажды! - вся рота встанет на постой в нашем доме... Вся, и Мирон Потапыч тоже..."
Глава 12
Не найдя брата во Врачеше, Климент предположил, что Коста отправился провожать псковцев до Орхание, чтобы там встретиться с ним. Но так как Климент шел во Врачеш прямым путем, вдоль реки, он разминулся с Костой. Теперь не известно, какая могла из-за этого выйти путаница. А ему хотелось увидеть Косту как можно скорее: он сгорал от нетерпения сообщить ему, что со следующего дня они оба начнут работать в лазарете.
И вот сейчас Климент, вернувшись в Орхание, кружит по празднично освещенной центральной части города, встревоженный и злой, приглядывается к лицам проходящих мимо болгар, заходит в лавки и корчмы, где мог бы, по его предположению, засидеться Коста, расспрашивает случайно встретившихся знакомых, но те ничего не могут ему сказать про брата. В городе, словно в разгар дня, многолюдно и шумно. Даже женщины появились. Останавливаются, обмениваются новостями. В самом деле, жизнь здесь уже пошла по-новому. Казалось, что и не предстоит трудных боев за перевал и что ночью не грохочут пушки. "И как странно, - думал с невольным волнением Климент, - не видно ни одной фески!.."
В бывшей резиденции местного турецкого правителя, ныне превращенной в офицерский клуб, играла музыка - оркестр гвардейцев-драгун. Одно из окон выступающего вперед верхнего этажа было открыто, и из него, как пена шампанского из горлышка бутылки, вырывалась мелодия какого-то вальса; она заливала маленькую площадь, гулко отражалась от стен противоположных домов. На акациях вокруг площади горели десятки фонарей, и густую толпу привлекала не столько музыка, сколько яркое освещение. Было холодно. Люди мерзли и топали ногами, чтобы немного согреться. Но никто не хотел уходить. Климент разглядывал их, надеясь обнаружить брата, - он почему-то решил, что если Коста все еще в городе, то он непременно должен быть именно здесь, он видел множество радостных лиц. "Но в чем, в сущности, состоит перемена? - спрашивал себя Климент. - В том, что играет музыка? Что небольшая площадь светла, как днем? Или в том, что эта молоденькая женщина с серебряными монетками в ушах, прижавшаяся к мужу, и та миловидная девушка с широко раскрытыми глазами, да и все остальные женщины могут безо всяких опасений быть тут в такое позднее время? Может, это? Да, да, может быть! Но не только это. Не единственно это! Но тогда что же такое свобода?" - спрашивал он себя, исполненный счастливой уверенности, что здесь уже больше нет турок и что сейчас все уже иное, не сознавая, что именно эта не знакомая ему до недавнего времени уверенность, то удивительное, хотя им самим никак не выражаемое чувство удовлетворения и счастья, которое проистекало от нее, и было свободой.
- Вон он, смотрите! - сказал кто-то рядом с ним, показывая на офицеров, которые то входили, то выходили из недавней резиденции уездного правителя.
- Кто?
- Вон тот. В высокой шапке. Из гренадерского полка, который мы вчера встречали.
- Хорош!
- Да, второй... второй, который сейчас входит. Видите, на плече две звездочки...
- Генерал!
- Нет, он не генерал. Майор, у генерала погоны золотые... - заметил какой-то, видимо, сведущий человек.
- Из чистого золота? - спросил кто-то.
Среди общего смеха раздался тонкий голос:
- А у турок погоны совсем другие...
- Хватит нам турок! Господь нас спас от них... - послышалось в ответ.
Климент прошел сквозь толпу к домам, осмотрел все уголки. Косты нигде не было. "Значит, он уехал", - решил Климент. Но он уже не сердился - то, что происходило рядом с ним, потрясло его и наполнило радостью. Он выбрался из толпы. Но едва только он свернул на первую улицу, как наткнулся на группу шумных, веселых офицеров, одних прапорщиков. Один из них был ему знаком и сразу же потащил его за собой.
- А, доктор, пошли с нами в клуб! Малюкин платит! И музыка, брат. Слышишь? Да замолчите же, господа!.. До чего ж я истосковался по музыке!..
- Уже не долго ждать, Алеша... Скоро для нас заиграет другая музыка! - перебивая друг друга, заговорили его приятели.
И так им было весело, так они смеялись над чем-то, что произошло перед их встречей с Климентом, что сразу же забыли о нем и шумно заторопились к ярко освещенной площади. А Климент стоял, улыбаясь, радуясь встрече с этими людьми, и жалел, что не пошел с ними.
Он вышел на главную дорогу, перешел через мост над рекой. Увидев едущий ему навстречу фаэтон, он вдруг почувствовал усталость. Сколько с него могут взять за поездку во Врачеш? Самое большее четвертак - он уже поменял турецкие деньги на русские, на рубли. Но, когда фаэтон приблизился, Климент с досадой увидел, что это военный экипаж. На заднем сиденье позади солдата-возницы он разглядел в смутном свете боковых фонарей гвардейского генерала, а рядом с ним - красивую молодую женщину в светлой шубке с большим воротником, с муфтой в руках и шапочке из дорогого меха. Ксения Бенецкая!
В ту же минуту узнала его и она.
- Климентий! - крикнула она с нескрываемой радостью, ничуть не смущаясь тем, что он видит ее в такое время в обществе немолодого генерала. - Остановите, князь! Скажите, чтобы он остановил!.. Это мой друг, болгарин, о котором я вам рассказывала. Да идите же скорей сюда, Климентий, я представлю вас его сиятельству, - сказала она нетерпеливо, как только фаэтон остановился.
Генерал обернулся, и Климент почувствовал на себе его благосклонный, немного усталый рассеянный взгляд.
С тем же кокетством, которое сегодня у Карла Густавовича Климент принял на свой счет, а сейчас понял, что оно адресуется мужчинам вообще, Ксения представила их друг другу.
Да, он не раз слышал имя князя Оболенского. Николай Николаевич Оболенский - флигель-адъютант из свиты его императорского величества, командир первого среди полков - Преображенского полка, потомок старинного рода, одного из самых знатных в России... Так вот что означали язвительные слова Бакулина, что они породнились с этим полком и что Ксения взлетела высоко!
- Надеюсь, вы на меня не будете сердиться, Климентий Славич! - сказала она. - Я уже успела рассказать его сиятельству о ваших злоключениях...
- Мне кажется, Ксения Михайловна, все это не заслуживает такого внимания... Простое недоразумение, ваше сиятельство, - добавил неожиданно смутившийся и в то же время польщенный Климент.
Князь сочувственно кивнул и засмеялся. Смех его был приятный, ласковый, но прозвучал он не от души, а как бы по привычке.
- Ну да, простое недоразумение! - сказал он. - Да вас бы расстреляли как шпиона, тогда как именно вы... Генерал Гурко шутил позавчера с Сердюком... Так это, значит, вы! Поздравляю вас с избавлением, - добавил Оболенский, делая ударение на последнем слове.
Возможно, он намекал не только на избавление от турок, но и от чрезмерной подозрительности полковника Сердюка. Его ласковый и в то же время небрежный тон, казалось, говорил: ну да, мне было приятно увидеть вас, а теперь - до свидания, любезный, до свидания!.. Он даже протянул было руку Клименту. Но Ксения опередила его.
- Представляю себе, князь, как будет интересно послушать эту историю его высочеству...
- Да, да...
- Это будет сенсация! Болгарин, учившийся в России, приходит из Софии... Заметьте - из Софии! И - хоп! - попадает в лапы страшного полковника Сердюка!
Князь рассмеялся, его запавшие глаза оживились.
- Как она мила! - воскликнул он.
- Да, - согласился Климент.
А сам подумал: "Они видят всего лишь забавную историю в том, что для меня было самым страшным и самым важным, - в том, что для меня было всем... Но Ксения действительно мила. И гораздо умнее, чем я предполагал!"
- А почему бы вам не зайти в клуб... и самому не рассказать обо всем? Не так ли, Nikolas?
- В самом деле! Тогда сенсация была бы полной... Прошу вас, садитесь, поедемте с нами, - пригласил его Оболенский ласковым, но твердым, не терпящим возражений голосом, и Климент, преодолевая внутреннее сопротивление, поблагодарив его, поднялся в экипаж и сел напротив них.
Они поехали в клуб. А ведь туда его только что звали молодые прапорщики, и он сожалел, что не отправился с ними. Но совсем по-другому будет выглядеть его появление там сейчас в компании князя! Разговаривая сдержанно-взволнованно с Ксенией и князем, он мысленно убеждал себя, что надо держаться спокойно и естественно, так же спокойно и естественно, как держатся они. Он представлял себе взгляды людей на улицах, их голоса: "Кто это с ними! Кто он? Почему не военный?.." Ему было неловко, что придется выдержать любопытное восхищенное внимание толпы, но это и льстило ему. Ксения сказала "его высочество" - неужели это принц Ольденбургский, двоюродный брат императрицы, будет в клубе и он, ничем не блещущий доктор Будинов, будет иметь высокую честь рассказать ему о своих злоключениях? О своих злоключениях... А точнее, словно какой-то шут, позабавит его высочество, догадавшись, почему они его везут с собой, подумал он. Недаром же князь сказал, что его высочество любит такие истории.