Правда, капитан едва ли вернется и завтра, - пришло вдруг в голову Карееву. - Хорошенькую каверзу он мне подстроил! Что ж мне теперь делать? Это после того, как я пил с ними чай, нет, совесть не позволяет мне сделать это. С другой стороны, может ли он освободить их, если у него возникают все новые и новые подозрения? Ведь они сами так рвались к полковнику Сердюку, вот к нему и должен был бы доставить их этот унтер. И зачем он привел их сюда, на мою голову? Мне и без того хватает забот. Полковник Сердюк как раз и есть тот человек, который сможет разобраться, где правда и где вранье... Да, необходимо отправляться к нему!.. Я сам доставлю их, - решил Кареев и тут же сообразил, что не исключена возможность встретить в Орхание кого-нибудь из знакомых или же на обратном пути завернуть в лазарет Красного Креста, где служит сестрой милосердия Нина Тимохина - невеста его друга, убитого в прошлом месяце под Плевеном.
Через четверть часа Кареев и доктор Будинов, а с ними и смущенный унтер-офицер Иртенев уже скакали верхом по дороге в город. Коста был не в состоянии двигаться дальше, и его оставили в селе на положении не то свободного, не то арестованного, под надзором Моисеенко и Иванова, которые сразу же принялись играть с ним в шашки.
Время близилось к четырем. Солнце уже зашло за покрытый снегом Мургаш, и у подножия горы легла тень. Время от времени из узкой горловины ущелья доносилась орудийная канонада, бесчисленные изгибы гор так ее ослабляли и приглушали, что она, рассеиваясь по оживленной дымной равнине, совершенно не привлекала к себе внимания.
Увлекшись разговором, всадники незаметно добрались до Орхание и въехали в город. Главная улица была запружена повозками. Мимо сожженной мечети они проехали дальше по мосту, и сразу же за церковью с островерхой башней с часами увидели большой двухэтажный чорбаджийский дом, над входом в который развевался белый флаг с двуглавым орлом. Два гвардейца-гусара стояли в карауле с саблями наголо, и еще издали было видно, как они озябли.
- Тут наш главный штаб! - сказал Кареев. - Вон в той, выступающей вперед части дома - комната генерала Гурко, а слева от нее - комната полковника.
Они оставили лошадей на унтер-офицера, привели себя в порядок и вошли в дом.
***
Климент всегда хорошо владел собой. Внешне он и сейчас не выдавал своего состояния. Но едва он переступил порог штаба, как волнение его усилилось и он так растерялся, что сам не узнавал себя. "Почему, собственно, ты так тревожишься, - думал он, тщетно пытаясь успокоиться. - Расскажи все, что надо рассказать, ведь, в конце концов, Сердюк - это же не унтер Иртенев, не может же он придавать этой злополучной шинели такое большое значение".
Полковник Сердюк находился в это время у генерала Гурко, а один из адъютантов, - их тут было довольно много и они то и дело сновали вниз и вверх по лестнице, - указав корнету на миндер, протянувшийся вдоль всей стены длинной крытой галереи, крикнул: "Подождите!" - исчез в одной из боковых дверей.
Они отошли к окошку; опустившись там на миндер, Климент почувствовал, как страшно он устал. Ему хотелось одного - прилечь и закрыть глаза, а там будь что будет... И в то же время на душе у него было неспокойно, в нем росло разочарование. С каким воодушевлением отправлялся он в путь, как мечтал об этой минуте - и вот как их встретили... "А Коста? Бедняга, он уже тысячу раз пожалел о том, что отправился со мной", - размышлял Климент как раз в ту минуту, как дверь комнаты Гурко отворилась и оттуда высунулась массивная фигура широкоплечего коренастого офицера с жесткой черной бородой.
Кареев сразу же вскочил, вытянулся и звякнул шпорами. Но офицер только скользнул по нему взглядом и не ответил на его приветствие. Он что-то сказал одному из подбежавших адъютантов, стройному молодому человеку в красной венгерке, и сразу же вернулся в комнату.
Климент едва успел подняться.
- Это генерал Гурко?
- Нет, генерал Нагловский, начальник штаба.
Климент почувствовал, что корнет как-то оттаял (некоторое время он разговаривал сдержанно) и сейчас даже рассказывал о вещах, о которых говорить с лицом, подозреваемым в шпионаже, не должен был бы. Он все еще подозревает меня? Или уже поверил?
- Вот вам еще два генерала, - сказал Кареев и усмехнулся. - Опять придется встать!
- Где они?
- Там, во дворе...
Климент обернулся и поглядел в окно.
- Тот, который смеется и жестикулирует, тот, что с седой бородой! Это наш Вельяминов. Наш, я говорю, потому что, прежде чем меня перебросили к Сердюку, я служил в его дивизии. Рядовым, в девятом уланском.
- Как рядовым, не понимаю? Вы же офицер.
- Меня произвели недавно, - сказал Кареев. - Прежде я был солдатом, уланом. Впрочем, в моем производстве повинен Вельяминов, - он неопределенно улыбнулся. - Но это особая история. Смотрите, как развевается пелерина у старика! А какая осанка! Такой он и в сражении.
Клименту все более странным казалось это оживление корнета. "Нет, ни в чем дурном он меня не подозревает, - думал он. - И вообще, возможно, вся моя тревога - плод моей фантазии, как с Андреа. В самом деле, ведь вот как бывает, когда человек запутается и теряет способность трезво оценивать положение вещей... А в сущности, все предельно ясно. Но как хочется, чтобы они мне поверили, прежде чем я сам сумею их убедить!"
- А кто второй, с красивыми бакенбардами, кто он? Как возбужденно он говорит! - сказал Климент, и не потому, что его действительно так уж заинтересовал второй генерал, а только для того, чтобы поддержать разговор, другими словами, для того, чтобы поддержать в себе чувство уверенности, что дела его не так уж плохи, как он их себе представлял.
- Это Дандевиль.
- Дандевиль?!
- Да, он. Почему это вас удивляет? Говорят, что в нем течет французская кровь. И имя его выдает.
- Это тот самый, который освободил Этрополе, да?
- Вы и это знаете?
В словах Кареева вдруг прозвучала нотка подозрительности и Климент отразил ее улыбкой. Пока он рассказывал ему о приеме во французском консульстве, о том, какую растерянность среди присутствовавших вызвала весть о взятии Этрополе отрядом Дандевиля, на лестнице послышались шаги обоих генералов - одни тяжелые, другие легкие и быстрые. Генералы поднялись на галерею, сняли с себя шинели, фуражки, отстегнули сабли. Вельяминов спросил окруживших его адъютантов, все ли командиры дивизий здесь. Молодые офицеры сразу же стали перечислять имена прибывших.
- Похоже, только нас ждут. Но погодите! - Вельяминов вдруг тряхнул седой бородой. - А где мой друг, ведь он сама точность?
- И мы недоумеваем, ваше превосходительство! Генерал Раух всегда прибывает первым!
В этот миг на лестнице послышались быстрые, четкие шаги, и на галерею поднялся еще один генерал - румяный блондин с голубыми глазами, длинные подкрученные усы подчеркивали и без того строгое выражение его лица.
- О, легок на помине! Здравствуйте, Отто Егорович! Как же это так, что вы после нас?
- Прямо с позиции. Здравствуйте, господа. Что, уже началось? - запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Раух и резким движением сбросил с себя шинель.
- Ну и как там на позиции, ваше превосходительство? Есть какие-нибудь изменения на вашем участке? - с интересом спросил учтивый Дандевиль.
- Нет, никаких перемен, генерал!
- Похоже, зазимуем тут.
- Да, похоже. Одному только начальству сие известно!
- Что ж, пойдемте, господа, - нетерпеливо сказал Вельяминов.
Когда, уступая друг другу дорогу, трое генералов вошли в комнату Гурко, на какое-то время разговоры на просторной галерее утихли. Слышались только шаги адъютантов. И какой-то далекий неопределенный звук, несколько напоминающий жужжание, который все усиливался и усиливался. "Что бы это могло быть?" - спрашивал себя Климент.
- Вы слышите? - спросил он Кареева.
- Да... Где-то кричат.
- Кричат "ура". Вот послушайте!
- Может быть, это какой-нибудь полковой праздник? Кажется, нет! - словно бы отвечая самому себе, сказал корнет. - Крики доносятся с восточной окраины города, а там расквартирован Преображенский полк... Нет, это не праздник.
- Но почему же крик усиливается?! Интересно...
- Встаньте... Полковник! - шепотом резко оборвал его Кареев, вскакивая сам.
Климент испуганно обернулся. Из комнаты Гурко вышел офицер - невысокого роста, некрасивый, неопределенного возраста, в потертом, неприглядном мундире, сразу бросавшемся в глаза на фоне франтоватых, ладно скроенных разноцветных мундиров адъютантов; у него был выпуклый наморщенный лоб, быстрые серые глаза и желто-пепельные прямые и редкие волосы; такой же была и коротенькая, клинышком бородка.
"Значит, это и есть полковник Сердюк", - подумал внезапно охваченный страхом Климент и уже не мог отвести от него взгляд.
- Поручик Ларионов! Чай для его превосходительства! И обратите на сей раз внимание, как он будет заварен! А вы, Михаил Александрович, принесете погребец его превосходительства! - сказал Сердюк, прокладывая себе дорогу в толпе молодых красивых адъютантов, а те кивали ему вслед, очевидно, хорошо зная, как должен быть заварен чай для его превосходительства и что содержится в погребце, который должен был принести Михаил Александрович.
Вдруг оцепеневший Климент почувствовал на себе взгляд быстрых глаз полковника, взгляд этот задержался на нем какую-то секунду и сразу же перебежал на Кареева.
- Вы ждете меня, корнет? - спросил Сердюк и подошел ближе.
Голос его прозвучал суховато, безо всякого любопытства.
- Так точно, ваше высокоблагородие!
- Что у вас ко мне? Кто этот человек?
Климент снова почувствовал взгляд Сердюка, скользнувший по его лицу.