- Оставьте рекомендации! - дружелюбно прервал его Сен-Клер. - Война жестока. Но эти люди по крайней мере живы. И это не без моего участия, можете быть уверены! Умение вести игру, доктор, заключается в том, чтобы жертвовать малым ради большого, при этом - подчеркиваю - я не пренебрегал правилами, - сказал он назидательно и самодовольно, но не пояснил смысла своих слои, так что Климент не понял, о какой игре и о каких жертвах идет речь. Он не знал, что это именно майор настоял, чтобы пленных доставили в город и держали здесь, и таким образом иностранные консулы и корреспонденты могли бы убедиться в том, что Турция ведет гуманную войну, то есть не истребляет всех русских пленных. Пока Сен-Клер говорил, пока он курил, держа в длинных холеных пальцах ароматную честерфилдскую сигару, Климент с поразительной ясностью почувствовал, что этим человеком владеет какая-то навязчивая идея и все, что он так хладнокровно делает, ведет к одному ему известной, определенной цели. И на пути к достижению этой цели для него теряет всякое значение жизнь этих людей, да и жизнь вообще. "А может, этот человек пострашнее Джани-бея", - вдруг пришло в голову Клименту. И он пожалел, что пришел сюда: ведь то, чего от него хочет Сен-Клер, не только нечестно, не только подло по отношению к этим страдальцам, но, возможно, причинит вред тем, кто дерется и умирает в заснеженных Балканских горах...
Так началось посещение лагеря, о котором Климент рассказывал за ужином своим родным. Временами на глазах его от волнения выступали слезы.
- Какие страдания, боже мой! Какие муки, - повторял он. - И каждый смотрит тебе в глаза. С ненавистью! С презрением! Наверное, думает: ради таких, как этот, я оставил дом и детей, крови своей, жизни не пожалел!
- Может быть, они не поняли, что ты болгарин?
- Поняли, Коста. Я слышал, шушукаются и на меня показывают: сволочь! Это обо мне - сволочь! А я не смею подать им знак, что я свой, что у меня, глядя на них, сердце разрывается...
- Это хорошо, сынок, что ты себя не выдал.
- А какая это была мука для меня... Но что было делать? Приказано все слушать. Вот и слушал я, а про себя думал, как бы мне перевернуть их слова. А майор их допрашивал.
- И что ж он у них выпытывал? - спросил Коста.
Климент иронически улыбнулся.
- Что? - повторил он, вспомнив странные вопросы Сен-Клера. - Тебе бы и в голову такое не пришло.
Стук открывшейся двери прервал его. Вошел Андреа. Все повернули головы и уставились на него, словно только сейчас сообразили, что он все это время не был дома. Андреа с отсутствующим выражением подошел к столу, сел между матерью и Жендой и принялся машинально есть.
Наблюдательный Климент сразу заметил в брате перемену, но чем она вызвана, отчего так горят его глаза, понять не мог, да и не хотел в это вдаваться. Он был так полон пережитым, что все посторонние мысли казались ему нестоящими. Он пояснил Андреа, о чем идет речь, ожидая, что младший брат разволнуется больше всех остальных, но тот только проронил: "А, вот что!" Задетый его равнодушием, Климент несколько поостыл и овладел собой.
Допрос удивил его. Сен-Клер не пытался выведать сведения о численности и вооружении войск Гурко. Не спрашивал он и о планах русского командования. Единственное, чем он интересовался, была раскладка, то есть суточный рацион офицеров и солдат в отдельных войсковых частях. И еще: какое обмундирование они получают - верхняя одежда, нижняя, сапоги, одеяла...
- Офицеры, несмотря на все лишения и муки, были как на подбор, молодцы. Они, конечно, сочиняли как могли, - рассказывал Климент, ловко орудуя ножом и вилкой, - и Сен-Клер не очень-то им верил, ведь неспроста же он меня привел! Видимо, они сообщали ему только о том, что им положено по распорядку или уставу. Их данные удивительно совпадали: на каждого солдата столько-то хлеба, сухарей, столько-то каши, мяса, жиров... столько-то сахара, чая. И про сапоги - пара на ногах, пара в ранце. И про нижнюю одежду, и про верхнюю...
- Чудно, на что ему все это, вашему англичанину? - засмеялся Слави, а за ним мать и Женда.
Но Коста обиделся.
- С чего это он наш?
- Да не твой, Климента! Ты, как говорится, его и в глаза не видал!..
- Кто тебе сказал? Сколько раз!
- Ну хватит, Коста. Мы сейчас не тебя слушаем... Рассказывай, Климент, - сказал старик.
Он не только хотел поскорее узнать, что было дальше, но и хотел увериться, что его старший сын в любом случае не мог не поступить разумно и достойно.
И Климент действительно поступил разумно, достойно. Но испытывая при этом смущение, страх, сомнение, растерянность - все чувства, которых отец у него не подозревал и которые сейчас впервые обнаружились в его рассказе, потому что случай был в самом деле из ряда вон выходящий.
Сначала Климент не догадывался, до чего хочет докопаться Сен-Клер и почему бородатые измученные русские так упрямо скрывают истину. Судя по перешептываниям других офицеров, не подозревавших, что их подслушивают, картина возникала совсем иная: пайки вдвое, даже втрое меньше, обмундирование и обувь в жалком состоянии... В первые минуты в нем зародилось подозрение, не испытывает ли его Сен-Клер? Может быть, некоторые люди подставлены и нарочно шепчутся так, чтобы он их слышал. Потом Сен-Клер сличит, что он скрыл, а о чем рассказал.
- Ну и что же? - спросил нетерпеливый Коста. - А зачем ему было все это? А ты что ему сказал? Сказал про то, что слышал?
- Сказал.
- Да ты что? Неужто...
- Именно так, Коста... Когда мы ушли оттуда, он меня спросил, а я сказал ему, как будто я слышал, что какие-то солдаты - я назвал ему один из гвардейских полков, первый, какой пришел мне в голову - измаильский, - обменяли у крестьян в Видраре запасные сапоги на ракию! Другими словами, что у них есть запас... И что русские часто ловили своих интендантов, которые продавали мешками муку и сахар за золотые турецкие лиры...
- Так, так! Здорово ты его сбил с толку... И сам вывернулся, и его запутал! - смеялся Слави. - Ну, по этому случаю подай нам, жена, бутыль... Давайте выпьем по одной!
Отец наполнил рюмки. Все чокнулись и выпили. Но Климент не мог избавиться от тревожных мыслей. Пускай ему удалось ввести в заблуждение Сен-Клера - он видел, как тот попался на его удочку, как рассердился. "Наверное, он надеялся узнать через меня, что у них плохо с продовольствием и что зима застала их без теплой одежды и без сапог. Для него это означало бы, что русское командование не решится на зимнее наступление! Тонко было рассчитано. Да, я рад, что ввел его в заблуждение, лишил спокойствия. Только теперь и я потерял покой! И один ли я? Ведь это означает, что рушатся все наши надежды! Если у русских так плохо с продовольствием, они действительно не будут спешить. Не будут наступать в скором времени! И тогда они дадут возможность Турции собраться с силами... Особенно на этом фронте, самом важном. Не случайно сюда едет главнокомандующий, - вспомнил он о новости, сообщенной ему Андреа. - И каждый день прибывают обозы, резервы. А ведь это еще не те резервы, что прибудут с Сулейманом! Если бы я только знал, какие у него резервы! Если бы знать! Чтобы я мог предупредить генерала Гурко! Андреа хочет ехать завтра, что он может сделать один? Он не знает языка. И что он им сообщит? Одни голые цифры, тогда как я мог бы рассказать подробно обо всем. И о лазаретах, и о лагере военнопленных. Лучше всего нам пойти вдвоем! Конечно, мое отсутствие сразу заметят и могут пострадать наши, но мы что-нибудь придумаем! Ну хотя бы, что надо было съездить по делам в Копривштицу. Или в Ихтиман, скажем, к родителям Женды, кого-нибудь оперировать... За два, самое большее за три дня я обернусь... Андреа, если хочет, пускай там остается, для него это даже лучше, но я должен вернуться", - решил он.
Климент вытер платком рот, усы и облокотился на стол.
- Только смотри осторожней, чтобы это как-нибудь не вышло наружу, сынок, - сказала озабоченно мать.
- Ты о чем, мама?
- Да то, что ты рассказывал про англичанина, сынок! Если он узнает, что ты ему не сказал всего, что ему было нужно...
- А вы держите язык за зубами! - строго предупредил Слави, обращаясь к младшим сыновьям. - Понятно?
Андреа только бросил на него взгляд, а Коста сказал громко:
- А мне и говорить нечего, я и сам знаю...
- Видел я, как ты знаешь... Как пойдешь по чаршии языком чесать...
- Ты лучше Женде вели рот на замке держать, чтоб не разболтала соседкам, а я-то...
- Ты слышишь, Женда? - обратился к снохе Слави.
- Да разве я, отец, когда о чем болтала?
- Ладно, ладно... Ступай-ка лучше посмотри за мальчонкой! Чего рассиживаться, уже поужинали. Мать уберет со стола.
Коста слушал посмеиваясь и сочувствовал Женде. Это уж отец зря к ней прицепился! - говорило его веселое горбоносое лицо. Он смотрел на полное тело жены, распиравшее платье, и ему самому хотелось поскорее уйти отсюда, чтобы остаться с ней наедине.
Женда вышла обиженная, свекровь сразу это почувствовала и пошла следом за ней.
- Раз у вас тут мужской разговор, я пойду, - сказала она в дверях. - После приберусь.
- Ну и хорошо, - ответил жене Слави. - В таких делах баб надо держать подальше... - оставшись с сыновьями, заметил он. - Да мы, кажется, обо всем переговорили. Может, не стоило и Женду выпроваживать, - добавил он с усмешкой. - Ну а теперь, Коста, свари-ка нам кофейку да расскажите мне, что слышно в городе. Говорят, наш Илия-эфенди нынче утром собирал чорбаджиев. Деньги, видите ли, от нас потребовались. На что опять? Конца краю этому нету...
- Я его нынче видел, - сказал Коста и присел на корточки перед очагом, чтобы раздуть жар. Коста был искусником в варке кофе, так же как и в других домашних делах.