Андреа протянул руку, увидел, как она грязна, заколебался, но потом решительно взял папиросу. Консул тоже закурил.
- Я должен поблагодарить вас за ваше заступничество перед господином Сен-Клером, - хмуро сказал Андреа.
- Этого требовала справедливость. Впрочем, маркиз Позитано первым вас заметил, это он обратил его внимание. А лично я хотел бы дать вам один совет. Вы позволите? Ну, хорошо. Я не скажу вам словами мусульман: что предначертано, тому и быть. Я вам скажу только, что в данных обстоятельствах протест в любой форме приносит вашему делу больше вреда, нежели пользы! - закончил консул с чувством удовлетворения.
Андреа выпустил колечко дыма и стал глядеть на первые городские дома.
- Видно, такова уж наша судьба, сударь, - сказал он с иронией. - Протестовать, потом ждать от того или от другого милости... и благодарить!
Леге кашлянул.
- Вы имеете в виду и войну?
- Все. Всю нашу жизнь. Хотя, впрочем... Впрочем, нет! - сказал Андреа убежденно, и вдруг, что было вполне в его характере, мысль его сделала неожиданный скачок, и он горячо воскликнул: - Вы сами видите, кто нас поддерживает и в ком наша надежда!
- О да! - Консул сдержанно улыбнулся. - Хотя соображения России отнюдь не только те, о которых вы думаете, дорогой господин Будинов!
- Соображения - дело дипломатов.
- Впрочем, кажется, вы меня неправильно поняли. Я не спорю с вами! Напротив, я сочувствую!
Но Андреа уже не слушал его.
- Для нас, болгар, важны факты, господин консул! А факты красноречивы, не так ли? Уже столько месяцев идет война! Лишения, кровавые схватки, жертвы - наверное, десятки и десятки тысяч! Разве я не прав? Кто еще был бы на это способен?
Леге с любопытством разглядывал сидевшего перед ним молодого человека. Какое живое у него лицо! Интеллигентное, несомненно, интеллигентное лицо. И эта улыбка, то ироническая, то горькая... Леге очень хорошо понимал, почему его мать называла молодого человека Charmant. Но откуда идет неприязнь Неды к нему? Откуда именно у нее, такой доброжелательной ко всем другим? "Это несправедливо с ее стороны, - думал он, хотя ему было приятно, что на нее не подействовало столь сильное обаяние Андреа. - Ей не пристало вслед за братом ненавидеть своих соседей", - а то, что Филипп неизвестно почему ненавидит симпатичного доктора Будинова и всю его семью, он не раз замечал.
Незаметно они оказались на грязной площади перед воротами Чауш-паши, и фаэтон, протарахтев по горбатому мосту, въехал в город.
- Что касается России, здесь вы правы, - заговорил Леге. - В сущности, мы видим только поверхность, форму, да... Когда и где не было своих соображений! - продолжал он уже из любви к философским разговорам, так как легко увлекался подобными темами. - Возьмем нашу революцию. Первая империя, вторая империя… Последняя война со всеми ее эксцессами...
- И ваша теперешняя политика по отношению к нашей войне!
- Пусть будет так: и теперешняя, при всем том, что она не так неблагоприятна, как вы предполагаете, - сказал он подчеркнуто и опять предложил ему папиросу.
- Одна ласточка не делает весны, господин консул!
- Ошибаетесь, дорогой господин Будинов! Но оставим это. Итак, я говорил о форме. В одном вы правы: важна сущность события. Хочет ли народ войны, воспринимает ли ее как необходимость, готов ли жертвовать собой за какой-то идеал, за святое для него дело?
- За своих братьев, сударь! За своих братьев по языку, по крови, по вере!
- Я вас понимаю.
- И не только потому, что они братья! А потому, что они страдают, а весь мир глух! И вы и остальные!
- Мы глухи? Нет, это слишком сильно сказано, мой молодой друг! И это неверно!
- Неверно? Хорошо, вы все слышите, понимаете, даже держите речи, печатаете в газетах статьи. Это вы делаете. Да. А пролить кровь? Поставить на карту свою собственную судьбу?
- Понимаю, понимаю, - закивал Леге, чувствуя, что Андреа увел разговор за рамки спокойной умозрительной беседы.
Леге с самого начала взял покровительственный, благожелательный тон, как и подобало человеку образованному, высокопоставленному, при этом неизменно объективному. Он и сейчас был склонен толковать события и оправдывать каждого с исторических позиций. Но этот юноша исходит только из своих чувств, хотя он по-своему и прав. Он пристрастен, он волнуется, он мучается, и это волнение, эта горечь так напоминали ему Неду во время подобных разговоров, что он невольно наклонился к Андреа и, продолжая сочувственно кивать, заговорил другим, доверительным тоном.
- Конец, к сожалению, еще далеко, мой друг! И кто знает, каким он будет, этот конец? Особенно для нас, в Софии. Ожидается прибытие очень важной персоны; ожидаются подкрепления, колоссальные... Это значит, что город превратят во второй Плевен. Второй Плевен! Представляете себе? Нет, этого я не пожелал бы и своим врагам! - со вздохом сказал консул, думая в эту минуту и о болгарах, и о турках, которые оказались бы запертыми в осажденной крепости, думая и о Неде, и о Сесиль, и о своей матери, о неизмеримых страданиях, которые могут выпасть на их долю.
- Я вас не совсем понял. Чье прибытие ожидается? Сюда? Вы сказали, с подкреплениями? - спрашивал Андреа, изумленно глядя на него.
Консул, все еще погруженный в свои мысли, молча кивнул.
- По мнению Сен-Клера, это создаст перелом в ходе войны, Посмотрим! Если действительно им удастся организовать такую резервную армию...
- Но кого ждут? О ком вы говорите? - спросил Андреа.
Леге опомнился. Подумал, что предстоящий приезд главнокомандующего не его тайна, что она доверена ему под секретом, Ему очень хотелось поделиться ею с Андреа, но он подавил в себе это желание и ответил твердо:
- Этого я не могу вам сказать.
- Но вы сами начали!
- Весьма сожалею, но эта тайна не моя. Я обещал хранить. Впрочем, вы сами все узнаете очень скоро, сударь! Такие вещи невозможно скрыть. И потом - последствия... Может быть, мы все почувствуем их на себе, да, да!
Он переменил тему разговора, спросил о Клименте, об их семье, сказал, что хотел бы познакомиться с их отцом - он пишет книгу о жизни в Турции, и любая связь с местными людьми была бы ему полезна. Но разговор не клеился. Консул ясно видел по лицу Андреа, что его интересует только тайна, которую он ему не открыл. "Это уже невоспитанность", - подумал он и сразу охладел к Андреа. Даже пожалел, что пригласил его к себе в фаэтон.
- Без четверти двенадцать! - сказал он, посмотрев на часы, когда они проехали мимо артиллерийской казармы и свернули к Константинопольской дороге. - Теперь я поеду на телеграф. А вам куда, господин Будинов?
- А мне направо! - ответил Андреа, который почувствовал эту перемену и всем своим видом говорил: вот она, ваша благосклонность, ваше участие и все прочее!
Андреа вышел из фаэтона у дворца мютесарифа, еще раз поблагодарил Леге и попрощался. Пройдя шагов десять, он снова вспомнил о важной особе, которую ждут и приезд которой вызовет сколько бед... "Как узнать имя этого человека? Может быть, Климент сумеет? Или кто-нибудь еще, кто близок к англичанам? А может быть, Госпожа? Почему бы нет? У нее живет виконтесса. По соседству их госпиталь, и Сен-Клер постоянно у нее бывает... да и другие тоже".
Он раздумал идти домой, кое-как умылся во дворе Митрополии и как был, в грязной одежде, направился к дому, где жила вдова его любимого учителя Саввы Филаретова, к тому самому дому, где несколько лет назад впервые встретил Васила Левского.
В переулке, где жила Филаретова, у женской гимназии, в которой теперь разместился английский госпиталь, стояли пустые телеги, вероятно, доставившие раненых. Возле них сидели на корточках несколько гурок - возницы и санитары. Провожаемый их недобрыми взглядами, Андреа пересек наискось переулок и приблизился к высокому дому Филаретовой. У входа стояло два фаэтона: один, хорошо знакомый всем софийцам, фаэтон виконтессы - большой, обитый бархатом, с английским флагом по одну сторону козел и флажком с красным полумесяцем по другую. Второй фаэтон был наемным, и его возницу - хромого Сали - Андреа знал уже много лет. Сали состоял в дальнем родстве с капитаном Амиром, а через него и с Джани-беем, с которым Амир породнился, взяв себе в жены его сестру. До войны Сали был кузнецом, но после ранения - у него перестала сгибаться нога - переменил занятие. Теперь все имущество Сали составлял этот фаэтон.
Когда Андреа постучал молотком в дверь, Сали встрепенулся на козлах. Он узнал Андреа - он много раз возил его брата, доктора, отвозил их недавно во французское консульство.
- А, это ты? - обратился к нему турок как к своему знакомому. - Смотри-ка. А я думал, что вас всех забрали работать на укреплениях.
Сали и раньше не в пример другим мусульманам был доброжелательным, не обижал гяуров. А с тех пор, как вернулся с фронта калекой и стал возницей, он и вовсе переменился: все время не то дремал, не то думал о чем-то и возносил аллаху молитвы, благодарил за то, что остался жив.
- И здесь нужны люди, Сали-ага! - коротко ответил ему Андреа, все еще раздраженный и озабоченный.
- Так, так, Андреа-эфенди! - закивал турок. - И на фронте нам так говорили: одни, мол, здесь, а другие при своих женах... Хи-хи! Война, мол, прорва! Кому-то надо же и детей делать...