Глава вторая. Ожидание
Через два дня после сдачи государственных экзаменов я переехал к старикам Пуни. У дядюшки Диего что-то с сердцем, а у Кристин - с ногами: распухли, ходит с трудом. Диего держался, крепился и вдруг сдал, слег в постель.
Мы с Шалвой приглашены в аспирантуру, у нас около двух свободных месяцев. Старики обрадовались: не так им будет одиноко. Они преданы друг другу, как Филемон и Бавкида из древнего мифа, и не смогут друг без друга. Мне жаль их старость без детей. У Пуни неплохой приемник, в первую же ночь мы слушали французское радио.
Париж сообщал, что в испанский порт прибыли советские корабли с медикаментами, продовольствием, самолетами, танками и пушками. А еще прибыли добровольцы, которые поведут эти танки и самолеты в бой.
Я знал, что придет такой час. Рад, что он пришел. Итальянские и немецкие фашисты послали свои войска на помощь Франко. "Что же мы? Когда же мы?" - думал не раз.
Я оттягивал принятие окончательного решения до той поры, пока не узнаю, что кто-то из наших поехал туда. Теперь такая пора пришла.
Меня принял заместитель военкома и, когда узнал, по какому я делу, посоветовал прийти поздно вечером, когда военком будет менее занят делами.
Военком сказал мне так, как говорил, должно быть, уже многим:
- Я не могу ничего обещать. Я не имею на этот счет никаких указаний. Я советую написать вам в Москву, в "Правду" или в "Известия" и высказать свой про-тест против фашистского вмешательства в Испанию. Больше ничем помочь не могу.
Я ответил, что мог бы быть полезен там.
- Все так говорят, - хмуро парировал военком.
- Да, но я знаю испанский, немного, но знаю и уже давно изучаю историю басков…
- Для того чтобы сражаться в Испании, нужно владеть не языком, нужно владеть оружием, там насмерть бой.
- Знаю об этом. Что вам показать - значки Ворошиловского стрелка, ГТО или, может быть, ПВХО? Но, если бы я сказал вам, что владею немецким, вы бы приняли от меня заявление?
- Не знаю… может быть, и принял бы… если бы получил указание.
- Послушайте, товарищ военком… Я с вами разговариваю как комсомолец с коммунистом. Я потерял в гражданскую войну отца, он был командиром красной роты. Другим я не рассказывал об этом… Но вам, товарищ военком, говорю, чтобы вы поняли, что привело меня сюда. Я должен поехать в Испанию, и я поеду туда. Посоветуйте, что я должен сделать… Я могу принести рекомендации…
- Так какими языками владеешь?
- Немецким, думаете, не будет нужды в переводчике? Ведь там батальон немецких антифашистов, и испанским.
- А как испанский изучал?
- С одним испанцем. И по учебникам.
- А знаешь что, давай-ка твой адрес, а вдруг удастся.
- Можно зайти к вам, дорогой товарищ военком?
- Сам вызову, если понадобишься. Пока никому не говори, да и потом тоже.
Через неделю я получил повестку. Военком вызвал меня и долго беседовал в присутствии незнакомого человека с двумя шпалами на петлицах. Попросил ненадолго выйти. Минут через пять пригласил снова и предложил пройти медицинскую комиссию. Во всех графах-медицинской карты стояло: "Здоров, жалоб нет".
Военком сказал, что мои дела идут нормально.
Был первый час ночи, мама стирала на кухне, Мито сладко посапывал в кроватке, по радио передавали сообщения о битве под Мадридом. Тенгиз отвинтил один наушник, протянул его мне. Диктор читал кольцовские строки:
"На фронте у Мадрида относительная тишина. Зато фашисты снова перенесли огонь прямо на город. Сегодня ночью артиллерийский обстрел, какого уже не было добрых два месяца. От полуночи до двух с половиной часов утра я подсчитал свыше двухсот пятидесяти разрывов, на этот раз в центре города… Никогда еще артиллеристы не имели перед собой такой огромной и выгодной мишени, как в 1937 году, в Испании".
- Слышишь, - негромко произнес Тенгиз, - какой город уничтожают. Что же там творится такое? Немцы со своими танками, итальянцы со своими пушками, а мы что смотрим? Двинуть бы туда пару дивизий…
Незадолго до того прошли маневры Белорусского военного округа, два или три раза мы видели их в киножурналах, танки бесстрашно и стремительно шли на "вражеские" укрепленные пункты и сметали их огнем и гусеницами; много других фильмов о маневрах я видел, но никогда еще не испытывал такой уверенности, что нет в мире армии, которая могла бы сравниться с нашей. Стране нужны были такие фильмы и такая уверенность. И не один Тенгиз думал, а почему не двинуть те танки и тех танкистов в Испанию на помощь братьям-испанцам.
Диктор продолжал читать корреспонденцию Михаила Кольцова: "Один взрыв сверкнул где-то совсем рядом; в нашем доме вылетело несколько окон; утром невозмутимые мадридские уборщицы, оживленно болтая, убирали щебень от непрочной штукатурки.
В мадридских больницах и моргах новая сотня раненых и убитых. Безвинные жертвы, они отдали свою кровь и жизнь только за то, что осмеливаются жить и дышать в республиканском антифашистском Мадриде".
Я положил на стол наушник и сказал негромко, чтобы не разбудить Мито и чтобы не услышала мама:
- Я еду туда, Тенгиз. Кажется, еду. Только никому ни слова.
Тенгиз никогда ничему не удивлялся, будто слово такое дал - не удивляться, не изумляться, не волноваться - не к лицу это невропатологу, который должен уметь успокаивать других. Он и сейчас не удивился. Неторопливо снял с головы дужку с наушником, подошел к розетке, вытянул штепсель, спросил:
- Мама знает?
- Нет.
Ему было приятно услышать это "нет". Значит, доверяю, и не матери родной, а ему говорю первому о своем решении.
- Все хорошо взвесил? Значит, наши все же там есть? - огорчился вестью о возможной разлуке и обрадовался неожиданной мысли: "Значит, наши там есть!" - А что будешь делать?
- Главное, умею стрелять… Кроме того, испанский и немецкий… Там в интернациональных бригадах полно немцев из разных стран, язык может пригодиться.
- И давно начал это самое?.. Давно подал заявление?
- Примерно месяц назад, но не хотел говорить до поры до времени никому, пока не получу ответа.
- А как отнесется к этому делу мама?
- Поймет меня. Смогу убедить.
- Да… То есть нет… Дело, по-моему, предстоит тебе не из самых легких. А что, надолго собираешься?
- Разве знаю? Хочу верить, что до победы, что мне доведется попасть к баскам.
- А как Шалва?
- Он не едет, со зрением у него сам знаешь как. Но на меня не в обиде.
Предстояла долгая разлука с дорогим человеком, ставшим мне вторым отцом. Хотелось сказать Тенгизу, как давно вынашивал эту мысль, откуда узнал о наших добровольцах, с кем беседовал. Хотелось сказать многое…
- А Циала? Как с Циалой?
С Циалой предстоял нелегкий разговор.
За несколько месяцев до того, в ноябре 1936 года, мы получили приглашение на ртвели - сбор винограда - к Варламу. Приехали гости из Кутаиси, Тифлиса, Хашури. Ртвели - повод для встречи старых друзей и родственников. Мы с Циалой привезли нехитрые подарки детишкам. Оказалось, что приехали позже других. Гости, собрав первые корзины, сидели за столами, накрытыми во дворе под большим ореховым деревом. Нас встретили старым приветствием: "Пусть здравствует, кто прибыл", дали по стакану вина и по куску хачапури: мы выпили, но не присели, и никто нас не уговаривал - обычай есть обычай, - каждый прибывший должен собрать свою корзину винограда.
Мы взяли корзины и отправились в виноградник.
Солнце садилось. Мы срезали по нескольку гроздей, положили их в корзину и уселись рядом. Я молча протянул Циале большую гроздь, она, не взяв ее из рук, потянулась к ней губами, я отодвинул гроздь и поцеловал ее. Я сделал это не очень смело. Помнил день, когда поцеловал ее первый раз. Это было перед похоронами Мелко, мы шли к станции под проливным дождем, платье Циалы словно было приклеено к телу. Я поцеловал ее, и она поцеловала меня. Нас догнал жулик-фотограф Леван, мы обменялись с ним двумя-тремя фразами, отстали от него. Циала еще раз поцеловала меня и бросилась бежать. Я догнал ее. Она посмотрела на меня строго и приказала не подходить. После этого она долго не разговаривала со мной. С тех пор у меня был условный рефлекс, я много раз целовал ее во сне и ни разу наяву, я подумал, что сейчас она убежит опять… Сердце запрыгало. Циала не отпрянула, не закрыла лица рукой.
Я вспомнил старую песенку;
Поцелую, и что будет.
Не поцелую, но как?
Меня уносило далеко, далеко. Я слишком любил, слишком дорожил этим человеком, я не имел права переступить какой-то черты, я понимал это. Но где мне было взять силу не переступить ее?
Я первый раз увидел, нет, почувствовал тугие груди Циалы. Вдали пролетел светлячок. Циала гладила горячей и чуть влажной рукой мое лицо, шею. На противоположном склоне под крепостью зажглись огоньки. Начали концерт цикады. Время проносилось мимо. Над нами было светлое лунное небо, и на его фоне таинственно темнела крепость Мелискари. Прогрохотал поезд. Где-то далеко послышалась песня. Время постепенно обретало привычный ход. Мы ничего не говорили друг другу. Мне хотелось плакать. Или петь. Циала гладила меня.
Откуда-то сверху раздался голос Наны:
- Циала, Отар, где вы там пропали, не заблудились?
Приставив руки рупором ко рту, я прошептал:
- Мы пропали, мы пропали!
- Мы заблудились, - в тон мне ответила Циала. - Люди, помогите нам…
- Помогите нам собрать эти две корзины винограда. Что вы подумаете о нас, если увидите, что наши корзины пусты?
- Боже, на кого я похожа? - с ужасом спросила Циала.
- На богиню, - ответил я.