Интересно, как Урицкий ответил бы на вопрос о его профессии? Профессиональный революционер? Это не для анкеты. Юрист? Но он не работал юристом до службы в ЧК, а там юриспруденция была лишь прикрытием революционного насилия. Может, литератор, журналист, как Ильич? Вся эта публика, во главе с Лениным и Троцким, пряталась под масками литературных псевдонимов и партийных кличек, с пером наперевес пополняя ряды пишущей братии. Так что об убийстве 30 августа 1918-го на Дворцовой площади можно сказать и так: поэт убил партийного литератора…
Способный, старательный, неутомимый, всегда с невозмутимой улыбочкой и спокойным голосом, Моисей Соломонович - идеальный чиновник. На вопрос служебной анкеты: "В каком отделе желали бы работать в Петроградском совете?" - ответ: "В каком прикажут". Аскет, холостяк, горит на работе, часто засыпает тут же, в своем кабинете, за ширмой. Воплощенная скромность. Или посредственность? Ан нет! Один из златоустов революции, нарком просвещения Анатолий Луначарский на концерте-митинге в память Урицкого заливался соловьем: "Я не ошибусь, если скажу, что товарищ Урицкий для торжества коммунистической партии в России сделал больше, чем товарищ Троцкий. Урицкий играл всемирно-историческую роль. Когда историками будет исследован октябрьский переворот, имя Урицкого будет вписано в историю освободительного движения золотыми буквами. И вот какой-то дегенерат, какой-то истерик, о котором говорят, что он мечтатель и идеалист, что он поэт в душе, предательским выстрелом вырвал этого титана из наших рядов… Бесконечно жить в благодарных сердцах народных масс - вот венец и слава товарища Урицкого. Он счастлив, миллион раз счастлив, Моисей Соломонович! Та кровь, которую он пролил, сделалась цементом лучезарной и свободной жизни восставшего народа" и т. д., и т. п. "Несмотря на просьбы не аплодировать, публика не выдержала и устроила т. Луначарскому шумную овацию". Создание кумиров, апостолов красных идей, "нашего Бога" - этого идеологического эрзаца религии - носило маниакальный характер и сопровождалось неумеренными восхвалениями и преувеличениями, доходящими до глупости.
Табель о рангах среди большевиков в это время еще не утрясся и зависел, конечно, от того, кто из них окажется, в конце концов, наверху крутой пирамиды власти. Тот же Луначарский писал: "Моисей Соломонович Урицкий относился к Троцкому с великим уважением. Говорил… что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого". Тут уж что получается? Троцкий выше Ленина, а Урицкий - выше Троцкого? Поживи Моисей Соломонович подольше, до владычества Сталина, не поздоровилось бы ему от такого предпочтения! А может, нарком просвещения, лукавый кремлевский царедворец, произведший свое имя от "чар луны", просто интриговал?
Каннегисер - Урицкий: поединок судеб, противостояние двух линий жизни.
Решающая ночь Октябрьского переворота. Оба не спят: Каннегисер мечется около Зимнего дворца, делает наивную, детскую попытку предотвратить столкновение с большевиками, Урицкий - в Смольном, один из главных руководителей восстания, бессонный, похудевший, но все такой же невозмутимый, отдает короткие приказания…
Январь 1918-го. В Таврическом дворце открывается Учредительное собрание - последняя надежда демократии в России. Каннегисер - горячий сторонник народного форума, а Урицкий - большевистский комиссар над ним. Это по его приказу матрос Анатолий Железняков разогнал собрание: "Заседание объявляется закрытым… Покиньте зал. Караул устал…" Так кончилась свобода в России. Зиновьев потом патетически восклицал: "Кто не помнит этого дня, который был кульминационным пунктом, высшей точкой в деятельности товарища Урицкого?!"
Все это делается именем народа и во имя народа. А что же сам народ? Свидетель тех событий, офицер Преображенского полка Милицын записывал в дневнике: "Вот во что вылилась давнишняя мечта всех наших свободолюбцев об Учредительном собрании. Толпа, идущая приветствовать это собрание, расстреливается не царскими полицейскими, а русскими рабочими, и народ молчит и не встает на защиту своих избранников. Какая же цена этому народу и какое у него может быть будущее?"
Еще один "проклятый вопрос"! Мифическое понятие "народ" придумано интеллигенцией. На самом деле народ - это по определению все население, а не какая-то его часть, пусть самая многочисленная. А тот "народ", который имели в виду интеллигенты, всегда был и оставался инертной массой, скорее объектом, чем субъектом истории. Он не только послушно отдал впервые приобретенную свободу, не зная, с чем ее едят, но и собственными руками разрушил государство, которое создавал веками. В лучшем случае он рассуждал, как швейцар Прокопий Григорьев, свидетель убийства Урицкого, сказавший на допросе: "Я человек беспартийный, никаких убеждений не имею, работаю из-за куска хлеба…" В худшем - "Грабь награбленное!".
"Народ", именем которого действовали большевики, вовсе не собирался ждать обещанного рая и не упускал случая добыть хоть какие-нибудь блага немедленно, здесь, сейчас. В исторический момент, когда в России гибнет свобода, происходят и более мелкие события, можно сказать курьезы, но весьма характерные. Видный большевик Бонч-Бруевич рассказывает в своих мемуарах о двух таких происшествиях. Утром, в день открытия Учредительного собрания, Ленин и Урицкий должны были встретиться в Смольном перед отъездом в Таврический дворец. Но Урицкий куда-то исчез. Не было его и в Таврическом. Наконец он там появился, но в странном виде - подошел, своей утиной походкой, шатаясь, расстроенный, бледный.
- Что с вами? - спрашивает Ленин.
- Шубу сняли…
- Где? Когда?
- Поехал к вам в Смольный для конспирации на извозчике, а там вон, в переулке наскочили двое жуликов: "Снимай, барин, шубу. Ты, небось, погрелся, а нам холодно". Так и пришлось снять. Хорошо, шапку оставили. До Смольного ехать далеко. Так я пешком, переулками, и придрал в Таврический. Хорошо - пропуск с собой, еле отогрелся…
Ленин делает серьезное лицо:
- Кто ответственен за этот район?
- Я, - отвечает Бонч-Бруевич.
- Что же это у вас, батенька, воры там пошаливают?
- От воров не убережешься…
- Прошу расследовать…
Второй курьез произошел уже когда большевистские вожди, разогнав Учредилку, покидали Таврический. Ленин, надев пальто, вдруг схватился за боковой карман, где у него всегда лежал браунинг. Пусто. Ясно - украли! Тут как раз подошел Урицкий.
- Кто ответственен за порядок в здании Таврического дворца? - грозно вопросил Ленин.
- Я, Урицкий! - отозвался комиссар по делам Учредительного собрания.
- Позвольте заявить вам, у меня из кармана пальто, вот здесь, в Таврическом дворце, украли браунинг!
- Как? Не может быть!
- Да, да-с! Украли! Ну, вот видите: с вас воры утром сняли на улице шубу, а ко мне сегодня же вечером залезли в шубу и украли браунинг. Вот, видите, какая у них круговая порука!
У Ленина сперли револьвер, с Урицкого средь бела дня шубу сняли, а бравые солдатушки, ничтоже сумняшеся, схапали револьвер, куртку и велосипед у арестованного Каннегисера… Роль народа в истории революции еще не оценена по достоинству.
Линии жизни убийцы и его жертвы противостоят вплоть до лета 1918-го, когда они стали стремительно сближаться и пересеклись.
Урицкий знал о том, что на него готовится покушение. "Его неоднократно предупреждали и определенно указывали на Каннегисера, - пишет в своих очерках о Петроградской ЧК Антипов, - но т. Урицкий слишком скептически относился к этому. О Каннегисере он знал хорошо по той разведке, которая находилась в его распоряжении". Больше того, Леонид пошел на прямой контакт со своей будущей жертвой, разговаривал с Урицким по телефону (и доверительно сообщил об этом Алданову). О чем они могли толковать? Вероятно, Леонид просил за Перельцвейга, хотел его спасти, звонить после гибели друга было бы уже бесполезно и опасно. И, возможно, пригрозил местью. Но и это не все. Следователь Отто добавляет еще больше: что Каннегисер до убийства был на Гороховой, получил от Урицкого какой-то пропуск и просил не расстреливать Перельцвейга.
А ведь он, Моисей Соломонович, вовсе не был кровожаден, он был едва ли не самым мягким из большевистских вождей, едва ли не единственным, кто возражал против массового террора. Спорил об этом и с Зиновьевым, и даже с самим Лениным. В июне на конференции чрезвычаек предлагалось даже отозвать его с поста и заменить более стойким и решительным товарищем.
В брошюре чекиста Уралова об Урицком приводятся такие факты.
- Слушайте, товарищ, вы такой молодой и такой жестокий, - сказал как-то Урицкий одному из членов Президиума Петроградской ЧК. - Сразу видно, что вы - еще не перебродившее революционное вино.
- Я, Моисей Соломонович, настаиваю на расстрелах не из чувства личной жестокости, а из чувства революционной целесообразности, а вот вы, Моисей Соломонович, против расстрелов исключительно из-за мягкотелости…
- Ничуть я не мягкотелый! - рассердился Урицкий. - Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен. Я против расстрелов потому, что считаю их нецелесообразными. Это вызовет лишь озлобление и не даст положительных результатов.