* * *
Над кровавыми водами Пьяны собиралась гроза. Ослябя всматривался в почерневший горизонт. Там высверкивали оранжевые сполохи зарниц.
– Что с нами будет, батя? – шёпотом спросил Егорка.
– Готовься к смерти. Молись, пока ещё можешь, – ответил за Ослябю Лаврентий.
Царевич свирепо оскалился. Лаврентий перекрестился.
– Неужто Господу было угодно воскресить нехристя Марзука-мурзу? – прошептал он.
– Обезглавить! – по-татарски прошипел Арапша. – Обезглавить всех, кроме этого! – царевич указал острием сабли на Ослябю и добавил: – Этого в колодки! Купцы в Сарае дадут мне за него хорошую цену.
– Не сочти мои слова дерзостью, Араб-шах, – прогудел подъехавший Челубей, – но этого поймал я. Значит, он мой.
Царевич милостиво улыбнулся, соглашаясь с могучим воином. Затем махнул рукой, чтоб начинали казнь.
Товарищей Осляби обезглавили немедля. Андрей смотрел, как острая сабля секла их шеи. Вот покатилась в траву голова Лаврентия, вот упало наземь лишённое головы, сделавшееся странно коротким тело Дубыни. Мог ли Ослябя творить молитву, позабыв все слова известных ему человеческих наречий? Он видел алую кровь своих товарищей, растекавшуюся по траве, уходившую в чёрную землю. Не морок ли это? Не колдовское ли зелье вдыхал он все эти дни вместе с воздухом мордовской земли? Внезапно стало совсем темно. В ушах зазвенело, и показалось, что солнце обрушило на Ослябю весь свой жар.
– Теперь ты раб, – по-русски протявкал Ястырь, обращаясь к Андрею. – Но пока тебя не станут продавать. Пока войско ходит в этих степях, ты остаёшься в услужении лучшего из здешних воинов – Челубея. Будешь идти в обозе, вслед за повозкой прекрасной Зубейды!
Ослябя почуял, как неведомая, непреодолимая сила отрывает его тело от земли и волокёт куда-то. Казалось, каждая кость в его теле и воет, и стонет, и молит о пощаде. Вдруг грянул тёплый дождь. То мордовские небеса оплакивали бессмысленную гибель храброго воинства.
* * *
Снова плен. Жизнь в объятиях злого морока, когда туман застилает глаза. Во всём теле, особенно в левом плече, ноющая боль, а голова кажется такой тяжёлой, что не удержать, клонит к земле. Верёвка, которой связаны руки, натирает запястья, беспрестанно дёргает, чтоб шёл вперёд. Солнце палит нещадно, а надо идти, идти вслед за поскрипывающей повозкой, вслед за сладкоголосым пением женщины, которую называют Зубейдой. Она пела колыбельные песни, чтобы мирно спали её дети, ехавшие в повозке, – два маленьких крепыша, мальчик и девочка, близнецы.
Ночью войско останавливалось. Останавливался и обоз. Пока женщина хлопотала возле костра, Ослябя рассматривал ребятишек. Вроде обычные татарчата – личики круглые, пухлые, глазёнки раскосые, только вот не чёрные эти глазёнки, а серые, и волосёнки светловатые.
Челубей называл этих детей мудрёными именами, которые никак не держались у Осляби в памяти. Почему-то хотелось Андрею дать деткам русские имена. Девочку он про себя называл Дарьюшкой, а вот мальчику имя пока не мог придумать.
– Их отец – Челубей? – однажды спросил Ослябя Зубейду на её наречии.
– Да, – коротко ответила она, будто назойливую муху отогнала.
– Что-то мелкие… – заметил Ослябя.
– В меня пошли, – всё так же нехотя ответила Зубейда.
– А почему глаза серые? Почему волосы светлые? У тебя вон косы чёрные, да и у Челубей тоже тёмен.
– Так бывает, – продолжала отвечать Зубейда, но теперь забеспокоилась: – Сыны Степи долго брали в жёны ваших женщин и сейчас берут. Потому и родятся у сынов Степи дети с серыми глазами и светлыми волосами.
Видать, то была правда, ведь Челубей любил этих деток, играл с ними. Сядет, бывало, на разостланный на земле ковёр. Посадит девчушку на одну свою ладонь, а мальчишку – на другую, и давай качать, как на весах взвешивать. Дети смеялись, махали ручонками и будто по воздуху летали, подобно птичкам небесным, а Челубей говорил:
– Растут. В весе прибавили. Мальчик – чуть больше.
Зубейда улыбалась, но словно нехотя.
* * *
Сам не зная почему, Ослябя в один из дней начал рассказывать Зубейде про прежнее своё житьё-бытьё, пусть она и не просила. Видать, намолчался за те дни, когда шёл за повозкой. Хотелось хоть кому-то душу излить. К тому же выздоравливал потихоньку. Сил прибавилось. Появились силы и на то, чтоб языком молоть.
Может, под строгим взглядом Челубея и не рискнул бы, но татарский воин редко оставался поблизости, а всё больше с другими воинами находился в разъездах, собирая по окрестным селениям добычу. Привозил Зубейде коз, баранов, а она вместе с Ястырём разделывала их и готовила, делаясь весьма занятой.
Это бывало вечером, а днём Ослябе ничто не мешало говорить с ней. Теперь шёл он не вслед за повозкой, а рядом и болтал, болтал. Зубейда переставала петь и внимала ему так, как слушают докучливое жужжание комаров, но и утихнуть не приказывала. Лишь услышав, что есть у Осляби сынок и зовут того Яковом, она вздрогнула.
– Яков Ослябев? – спросила она.
– Да, ведь я – Ослябя.
Дальше расспрашивать Зубейда не стала, но теперь слушала Андрееву болтовню с охотой. Затем вдруг доброй сделалась да жалостливой и начала его тайком от Челубея подкармливать.
Вечером, когда не разглядишь, сколько у кого в миске, наливала мясную похлёбку Ослябе почти до самых краёв, а затем молча совала ему в руки лишнюю лепёшку. Андрей ел и удивлялся, а человек-лисица Ястырь, который тоже украдкой слушал Ослябевы рассказы, смотрел проницательно, хитро.
А войско меж тем, окончив грабительский поход, удалялось в степь, и чем дальше уходило оно туда, тем больше редело, рассыпалось, растворялось в ней. Вот уж вокруг повозки Зубейды не осталось почти никого. Только Челубей да человек-лисица Ястырь на своих конях, да Ослябя, привязанный верёвкой к задку так же, как и Север.
* * *
Настал день, когда Ослябю перестали связывать. Пленник ведь не буянил, бежать не пытался, и потому не только руки ему развязали, но и разрешили снова сесть в седло. И всё же Челубей, видя, что пленник окреп, теперь уж не уезжал далеко, а если уезжал, то приказывал Ослябе следовать за собой. Они вместе промышляли охотой.
– Не боишься мне в руки лук давать? – спросил Андрей у Челубея по-татарски. – Это ведь оружие.
Тот лишь засмеялся в ответ и сказал, что если Ослябя станет верно служить, то продан в Сарай не будет. Рассказал Челубей, что надобен ему новый слуга взамен некоего Тишилы. Называл татарин этого Тишилу хорошим, верным и не слишком глупым. Вот только умер Тишила – нечаянно так умер. Во владениях Челубеевых на Пятиглавой горе сорвался с крутого склона, ногу повредил. Скособочилась нога. Видно, кость в ней переломилась. Думали, ничего – срастётся как-нибудь. Полежит Тишила в юрте месяц и встанет, отделается хромотой, а он так и не поднялся уже. Всё чах, чах медленно, много дней, пока дух не испустил. И вот теперь ищет себе Челубей нового слугу взамен того, и Ослябя кажется подходящим – телом силён, не глуп и речь степняков разумеет.
Андрей огляделся окрест. Они двигались вдоль русла обмелевшей реки. Степь уже отцвела и теперь колосилась травами. Вокруг, сколько мог видеть глаз, расстилалась плоская равнина. Ни холмика, ни деревца не найти. Значит, далёконько ушли на юг. Много южнее Рязани, и если бежать, то на север, а затем повернуть на северо-запад.
– Нигде воли нет, – проследив за взглядом Андрея, заметил Челубей.
– Раньше я был волен.
– Разве ты никому не служил?
– Служил.
– Значит, ты не был волен. Одному служил, другому служил. Послужи теперь мне.
– На прежних службах платили золотой казной.
– Много золота скопил? – насмешливо спросил Челубей. – Будь у тебя золото, ты давно бы предложил за себя выкуп.
Была в словах басурманина своя правда, но и служить такому казалось тошно. Андрей промолчал, чтоб не злить Челубея. Всё же не достаточно окреп Ослябя, чтобы схватиться с ним при случае.
Татарин тоже не хотел ссориться, выжидал, а в степи тем временем изо дня в день становилось многолюднее. Появились несметные стада полудиких коней, а вместе с ними – хозяева и погонщики. Над горизонтом поднялись тоненькие дымы дальних кочевий. Степь вздыбилась холмами.
– Скоро мы подойдём к Дону, – молвил Ослябе Ястырь.
* * *
Ослябя не хотел видеть ни ярмарки, ни состязания поединщиков. Напрасно щебетала Зубейда о сундуке с богатством, который достанется Челубею, всегда удачливому в сражениях на потеху толпе:
– Челубэ щедрый! Он одарит нас всех!
Ослябя с изумлением слушал песенки Зубейды о том, что Челубей, дескать, храбрейший из воинов, сильнейший и красивейший. Меньше всего верилось в Челубееву красоту, но сам Челубей, находившийся поблизости и внимательно слушавший, нисколько не сомневался в правдивости слов и, довольный, щурил и без того узкие глаза.