Ослябя со товарищи тоже скинули раскалённые солнцем кольчуги, но оружие не оставляли. Днями отсиживались в схоронах, ночами носились по степи, держа зажжённые факелы, не скрываясь, пытаясь вызвать на себя сторожу противника, заманить к воинскому стану, пленить, допросить. Несколько раз чудилось и Ослябе, и Лаврентию, будто видели они в буйных зарослях на берегах Пьяны быстрые, увертливые тени. Что-то лохматое и приземистое мелькало меж стеблей камыша, шумно ухалось в воду, сновало меж стволов, с громким треском ломилось сквозь подсок. Для медведя мелковато и слишком легко на ногу, для лисицы очень уж велико. Да и не человек это вроде бы. Разве станет существо, сотворённое по образу и подобию Божию, бегать на четвереньках? Так и не удалось ни поймать докучливого лазутчика, ни стрелою достать.
Так вторую неделю прело войско под мордовскими небесами, изнывая от зноя и безделья. Ослябя уж решил для себя, что не станет ждать беды, уйдёт обратно в Нижний.
– Дождёмся ночи и подадимся к Волге, – сказал он тихо.
– Оставим войско? – ответил снизу Дубыня.
– Погодите-ка, ребята! – шёпот Лаврентия звучал тревожно. – Не видишь ли чего, Андрей Васильевич?
Ослябя видел лишь полуголых муромских вояк, прятавшихся от солнца под обозными телегами. Видел их князя, расхристанного, пьянющего. В сопровождении отяжелевшей от лени свиты, он, опираясь на копьё, ковылял к шатру Ивана Дмитриевича.
– Хоть бы наконечники на копья насадили, – с досадой вздохнул Ослябя.
Пленительная полудрема покинула его внезапно. Сердце тревожно стукнуло, замерло, затрепетало, наполнилось неизбывной тревогой. А бор сосновый затих, затаился. Утихло пение пичуг, не слышно стало стрекота стрекоз и пения ошалелых от зноя комаров. Только лишь странное шипящее чирканье, словно злая оса взгудела мгновенно да и утихла, прибитая сноровистым клювом дрозда. Вот она взгудела один раз, второй, третий. Наконец странное гудение слилось в единый протяжный стон. Ослябя видел, как из ближайшего леса вылетел рой коротких татарских стрел. Трое дружинников-обозников, разливавших из хмельного короба по кувшинам хмельной мёд, пали замертво, пронзенные. Кувшин покатился по траве. Желтоватый напиток изливался из него на утоптанную жёлтую траву. А стрелы продолжали жалить воинов. Вот ещё двое повалились на телеги. Вот разомлевший ратник взял тяжелую булаву, намереваясь ударить ею в щит, поднять тревогу. Но не успел, упал на землю, пронзённый полудюжиной стрел. Тревогу подняли кони. Один из них, крупный вороной жеребец, раненный в шею стрелой, понесся, ломая всё на своем пути. Разметая шатры и палатки, снося коновязи, разбивая копытами глиняную посуду, сшибая с ног людей. Другие лошади тоже переполошились. Они носились по лагерю, не даваясь в руки всадникам. Ослябя заметил, что стреляют наугад, не стараясь лишить жизни или ранить, а лишь пытаются продлить всеобщее смятение. Заметил он и крадущихся в высокой траве людей, их поблёскивающие на солнце обнаженные клинки. Кое-кто из крадущихся был вооружён пращёй, и почти у всех имелись арканы – нападавшие надеялись на поживу, на большой полон. Ослябя принялся всматриваться в степь. Там в знойном мареве, за тынами, за пажитями, на самой линии горизонта росло и ширилось огромное пыльное облако. Оттуда шла конница – множество всадников. Облако росло на глазах, становясь всё выше и шире. Оттуда же, гоня перед собой потоки раскаленного воздуха, двигалась гроза.
Ослябя проворно спустился с сосны, свистом подзывая Севера, и присоединился к товарищам, в молчаливом изумлении наблюдавшим вражеский налёт. Сопровождаемый тучей стрел, поток всадников затопил поляну, где стоял нижегородский обоз. В знойном мареве слышался звон металла, человеческий вопль, лошадиное ржание. Татарские конники во всеоружии и в доспехах быстро подмяли полупьяное воинство. Даже не требовалось схватываться с врагами на мечах. Русичей глушили, словно карасей в пруду, ударами булав, поднимали на копья, душили петлями арканов. Пешие татары подбирали оглушённых воителей, вязали, волокли в мордовскую деревеньку.
– Егорка, сбегай до деревни! – приказал Ослябя Дубыне. – Похоже, там полон рядят. Но ты всё ж удостоверься. Да смотри сам не попадись!
Дубыня ушёл, а Ослябя, как заворожённый, наблюдал за одним из татарских всадников, восседавшем на гнедом коне замечательной красоты. В блестящем, будто церковная маковка, шлеме, в вызолоченных доспехах, носился по бранному полю этот татарин – маленький, похожий на ребёнка. Кривой ятаган молний сверкал у всадника в руке. Двое нукеров неотлучно следовали за ним. Они секли русичей огромными саблями так сноровисто, как опытный жнец подрезает серпом зрелые колосья. Но Ослябя приметил, как не раз и не два отважный вояка в золочёном доспехе щадил отяжелевшие от похмелья головушки нижегородских и муромских вояк, не сносил с плеч, позволяя приспешникам пленить безоружных и бесталанных арканами. Их лупили булавами и нагайками, глушили щитами и сабельными ножнами, но до смерти не забивали.
Ослябя понял замысел татар: пограбить обоз, увести в полон людей. Всё складывалось удачно. Чем могло ответить ордынцам расслабленное жарой и неумелым руководством юного князя воинство? Разве что оглушительной бранью и бестолковыми метаниями. От татарских всадников отмахивались, словно от псов, рогатинами. Доспехи и щиты превратились в метательные снаряды. Одному бывалому умельцу удалось, удачно метнув щит, выбить злющего татарина из седла и тут же получить самому удар булавой между глаз.
Увлеченные тяжким трудом смертоубийства, русские ратники кромсали и давили вражеские тела. Слепые, оглохшие, позабывшие страх Божий, одержимые одним лишь желанием: выжить, выползти, вылететь из схватки.
– Гнилое дело! – вздыхал Ослябя. – У них и копья без наконечников, и рогатины без жал. Мечи в телегах, завалены отнятым у мордвы добром. Отмахиваются как могут дрекольем. Дело кончено. Они мертвецы.
– Смотри-ка, Андрей Васильевич, Дубынюшка ползёт, – отозвался Лаврентий. – Э-ма, пёсья старость! Что-то на парне лица нет!
Дубыня навалился на плечо Ослябе пятипудовой колодой, зашептал:
– Там всех складывают в теньке, под тыном. Я не решился встревать, до вас вернулся. Но там дела страшные творятся, нехорошие дела!
Ослябя уж вскочил с земли и поставил ногу в стремя. Лаврентий и Дубыня ловили коней, усаживались в седла, изготавливали луки к стрельбе, смотрели на Ослябю настороженно.
– Что смотрите? Нешто хотите нукерам Арапши запросто так сдаться? Сейчас князь-Ваньку из беды выручим и айда на Волгу.
– Да не пойдёт он. Не оставит войско на произвол… – опустив долу взгляд, возразил Ослябе Дубыня. – Не такой он…
– Не пойдет по доброй воле, положу стервеца поперёк седла!
– Эх, где-то наши кольчуги! Разомлели на жаре, пёсья старость! – приговаривал Лаврентий.
Север скакал по лесу, огибая место битвы подальше, но всё равно видимый для татар. Их стрелы то и дело втыкались в близстоящие стволы. Лаврентий и Егорка, ехавшие следом, ругались, слыша их свист.
Открытое пространство между лесом и деревней преодолели быстро, почти пролетели. Заставив Севера лечь, Ослябя и сам залёг неподалеку от околицы в колючих, щедро орошенных коровьим навозом зарослях лебеды. Лаврентий и Дубыня последовали этому примеру.
На окраине немалого села, под высоким тыном пыхала раскалённым горном кузня. Тут же под навесом разместилась и наковальня, и верстак, и огромные бадьи, доверху наполненные водой. Сюда сволакивали пленных русичей. Ослябя смотрел во все глаза на опутанных верёвками, полуживых, беспомощных ратников. Некоторых, особо строптивых, заковывали накрепко в цепи. Работа шла споро.
Ослябя изготовил для стрельбы лук – от Васьки Упиря наследство. Прицелился. Попал одному татарину в шею. Следом за Ослябей и Дубыня с Лаврентием выпустили свои стрелы. Ослябя не видел, как заметались татары, как ещё трое из них были изничтожены последним порывом сопротивления нижегородских ратников.
– Бегите в Нижний, – распоряжался Ослябя, разрезая путы пленников. – Несите весть о беде… И вы бегите! – крикнул он Дубыне с Лаврентием.
– Мы не можем так, пёсья старость! Нешто кинуть тебя на съедение?
– Подчинись, Лаврентий! Беги-беги, Егорка! Может, то последняя моя просьба, а?
– А ты-то батя? – мялся Дубыня.
– Я-то? Я сыщу князь-Ивана свет Фомича-Митрича и догоню вас. Не могу я его здесь оставить! Не могу! Ни живого, ни мёртвого! А вы бегите! Может, княжеская сторожа Арапшу углядела и к нам идёт подмога…
Ослябя удостоверился в том, что их спрятала лесная чаща, и снова обратился к делам насущным. Уже не мог он узреть, как отважный воитель в золочёных доспехах вместе со своими людьми, подобно стервятнику, налетел на кузню и снова полонил тех, кто не успел удрать.