- А ты моя куропаточка, - он быстро запустил руку под ее кофточку и застонал
….
- Ну не так сразу! - Только и успела выкрикнуть она.
- Эх! Уже! - Но физиономия его не выказала никакого огорчения.
Она, полуголая, засмеялась.
- Чего ты?
- Так у меня опасный день, а мы без страховки!
- Обойдется!
Вскоре он собрался уходить.
- Я и так сказал, что пойду, посмотрю у приятеля дискету, что-то моя не открывается в Word, а приятель у меня программист.
- Это Юрка?
- Ну да.
- Познакомь поближе.
Она хотела, чтобы он, приревновав, остался. Но он (все эти ученые страшные прагматики и рационалисты!) быстро, по-солдатски, оделся, собрался и уже в дверях, как бы между прочим, спросил:
- У твоего папаши место завлаба освободилось. Поговоришь?
Так просто попросил, будто они с Ольгой всегда считали, что ему нужно работать у папаши.
- А ты, однако, с сутенерскими наклонностями, - грубовато пошутила она.
Но, разумеется, с отцом вечером поговорила.
В старомодной пижаме, он носил такие полосатые еще с послевоенных лет, когда был почти мальчишкой, сидел он в кресле - качалке, читал газету и негромко поругивал местные власти.
- Чего? Кого? - Не сразу понял он. - Как фамилия?
Ольга объяснила.
- А тебе он кем приходится? - Он снял очки и глянул на Ирму Оттовну, которая вошла из кухни и встала, прислушиваясь к разговору.
- Хороший знакомый.-
Отец сразу сообразил все - усмехнулся.
- Ладно, подумаю. И Володя наш сначала у меня пригрелся. Уж потом пошел в другое место…
- Это он, чтобы тебе, папа, не надоедать и дома, и на службе, - ввернула Ольга.
Мать по-прежнему молча стояла и смотрела на них.
- Глядишь, и у вас сладится.
- Да, нет, он женат.
- Сегодня женат, а завтра холост, - прищурившись, произнес отец.
И тут Ирма Оттовна зарыдала. Она упала на диванчик, ее плечи забились, руки стали судорожно хватать ворс на пледе. Ольга подскочила к матери, встала на колени с ней рядом.
- Ну, мамочка, мама успокойся! Что с тобой, что?!
Надо сказать, и на Анатолия Николаевича рыдания всегда такой сдержанной жены произвели жуткое впечатление - у него даже сердце закололо.
- Уйди, Оля, - тихо попросил он, - я сам с ней побуду.
Мать привстала, повернула к нему красное жалкое лицо, закричала: "Нет, нет, Оля, не уходи!!! Я не могу с ним!.."
Анатолий Николаевич почувствовал, что пол закачался под ним. Он с трудом сделал несколько шагов по комнате, вышел на крыльцо. Свежестью июньского вечера пахнуло - точно кто-то погладил кожу прохладной дружеской рукой. Поеду сейчас к Аглаи, нет сил.
А назавтра Ирма Оттовна легла в больницу на обследование.
10
Нельзя сказать, что мужчина с горящими глазами, одетый в джинсы и вязаный джемпер, обалдело уставившийся на нее в коридоре института, не понравился Ане. Может быть, даже наоборот - сначала она сама его заметила - такие черные яркие глаза! - и очень захотела, чтобы и он ее заметил, а уж потом он обалдело уставился, - так выразился Дима, сослуживец, который все потом про Владимира Ивановича ей и рассказал. Тридцать три. Женат. Здорово рисует орнаменты. При чем тут орнаменты, удивилась она. Но он действительно здорово рисует орнаменты. Ну и что? Ему бы кладбищенские оградки делать на заказ. Был бы давно знаменит.
У Димы юмор, однако! Аня надула алые губки. Дима и про семью яркоглазого рассказал: двое детишек, неработающая жена - принцесса, есть еще и ее сестра, светская пантера, квартира, дача, в общем очень стабильный, крепкий дом.
И Аня вроде к встреченному в институтском коридоре мужчине интерес потеряла. А Дима, отметив, что выражение лица у нее стало грустное и скучающее, сразу же пригласил в кино. Старомодно? Но так приятно! Она даже улыбнулась. Но в кинотеатр идти отказалась - солгала: не с кем оставить мать.
А в субботу позвонила Ленка - поедем загород, на дачу к моему приятелю Гошке, покупаемся, позагораем.
И Аня согласилась.
В сущности, ничего такого в Аниной наружности не было, отчего можно было мгновенно сойти с ума, так ей потом противным голосом нудел Гошка, влюбившийся в нее и сразу решивший на ней жениться Обычная жердь, каких много. Ну волосы пушистые, длинные, ну глаза… а вот глаза какие-то не женские, не девичьи, когда она их опускает, ресницы долу, так сказать, то просто куколкой становится, а когда на тебя смотрит прямо, в упор, такое ужасное чувство, словно тебя рентген просвечивает, начинают по коже мурашки бегать.
- Так у меня прадед был гипнотизер, - смеялась она, слушая Гошку. Гоша сам-то очень эффектный - пшеничный блондин, высокий, глаза зеленые… Но - ску-у-учен! Так Елена определила, еще когда вместе мазали ресницы перед тем, как бежать на вокзал к электричке. Ску - у - учен, как энциклопедический словарь.
- А я люблю словари! - Аня затаенно улыбнулась. - И - энциклопедии.
- Гипнотизер? - Переспросил Гоша. - Не врешь?
- Нет. Он однажды попал в скверную историю: внушил одной даме, что у той дочка - Комиссаржевская, даму потом свезли в сумасшедший дом, потому что она все театры замучила, требуя дать ее дочери первые роли в спектаклях.
- А потом это как его…разгипнотизировали ее?
- Не знаю, - сказала Аня небрежно.
- А еще что твой прадед делал?
- Он внушил прабабушке к нему такую страстную любовь, что прабабушка бросила родительский дом, весьма обеспеченный и приличный, поссорилась со своим отцом, запретившим ей брак с каким-то бродячим полуколдуном - полуиллюзионистом, вышла замуж за моего прадеда - и всю жизнь прожила с ним, как сомнамбула, пока не скончалась. И умерла она загадочно: вышла на балкон ночью, при лунном свете, протянула руку… и…
- Что? - Гошкин голос дрогнул Ночь. А на него еще в детстве, в лагере, такие мистические жутики действовали.
- Перила сломались.
- Она разбилась?
- Потом как-нибудь расскажу.
- Н у вот, - обиделся Гошка, - заинтриговала, а потом показала шиш.
- Это мой характер, - Аня засмеялась. - И вообще, ты слишком впечатлительный. Как девушка!
- Эй, где вы там? - Лена выползла из соседней комнаты, заспанная. - Я уже сон видела, а вы все сидите. Пьете?
- Уже напились, как дикие скифы, - Гоша усмехнулся.
- Ладно заливать, - она взяла в руки и покрутила едва начатую бутылку сухого вина. - Небось целовались?
- Вежливая ты, Елена, - сказал Гоша, - другая бы спросила - уже натрахались, а ты так по-пионерски.
Утром они отправились на реку. Голубовато - белый туман полз по воде и, поднимаясь вверх, исчезал, поглощенный солнечными лучами. В береговых кустах пели птицы. Хранящий узорные следы волн, еще влажный песок незаметно становился сухим и рассыпался крохотными ящерками между босых пальцев ног, прибрежная галька уже теряла свою разноцветность, почти сливаясь со здесь и там побледневшим песком, а на корягу, чернеющую у воды, присела утренняя сереброкрылая стрекоза…
- Хорошо-то как, - сказал Гоша. - Как в раю.
Аня глянула на него и улыбнулась.
Когда она загорала, ее почти болезненная худоба становилась привлекательной, и сейчас, смуглокожая, она нравилась себе и потому ей нравился и весь мир. И даже Елена со своей тяжелой грудью и грубоватым подбородком. показалась ей вдруг красивой.
- Елена, ты прелесть, - прошептала она. Гоша не услышал, но, возможно, Ане и не хотелось, чтобы он услышал, а Лена повернулась и улыбнулась так по-женски горделиво, что Ане вдруг стало ясно, она и сама считает себя красивой и ей безразличны любые сторонние оценки.
- Приятный ветерок, - сказала Елена. - Когда ветер, кожа быстрее загорает…
Гоша уже плавал, его голова казалась все меньше и меньше, а над ней, высоко-высоко в небе таял снежный след самолета.
Снежный - нежный… Аня прикрыла глаза, почувствовав именно нежность ко всему, ко всему - и к Елене, и к Гоше, и к этой сильной реке…
- Пойдем поплаваем, - Елена стояла над ней и на черных волосах ее упругих ног поблескивали капельки пота. - Жара!
Так быстро и незаметно, стало припекать. Аня тоже поднялась, и они с Еленой побежали, разбрызгивая воду и мальков, вдоль кромки реки, хохоча просто оттого, что они молоды и свободны.
Потом они снова, уже все вместе, лежали на песке и Гошка смешил их студенческими историями: он перешел на четвертый курс университета и уже опубликовал две статьи в университетском научном сборнике: одну о Юнге, а вторую о Фрейде.
- … простите, юноша, сказал профессор, но мое либидо пропело свою так сказать либидиную песню, поэтому не станем больше о Фрейде, поговорим лучше о Блюме Вольфовне, дай Бог ей долгой жизни в русской патопсихологии, по которой у нас, собственно, и зачет.
- И что же юноша? - Поинтересовалась Аня, подняв лицо. По ее волосам скользили золотистые блики.
- И поговорили.
- Ничего веселого, одна пошлость, - прокомментировала Елена. - Я и кэвэны терпеть не могу: студенческий юмор и песни под гитару мне просто отвратительны.
Гоша обиделся. Аня глянула на него сочувственно.
- Когда я сдавала патопсихологию, - сказала она, - мне тоже попался идиотский вопрос: нарушения мышления. И я сказала, что считаю латентные признаки предметов в ответах пациента на вопросы методик не признаком патологии, а следствием гениальности, которая не смогла проявиться по тем или иным причинам, социальным, скорее всего, а непроявленная, не воплощенная в конкретное дело гениальность оборачивается психическим или физическим распадом.
- Вечно ты выпендриваешься, - проворчала Елена, подставляя горячему солнцу уже полноватый живот.