Что–то вроде ласки мелькнуло в маленьких глазах князя, когда он взглянул на свою верную домоправительницу. Она поймала этот взгляд, и широкая улыбка расползлась по некрасивому лицу.
- В огонь и в воду за тебя, мой кормилец, пойду! - проговорила она, со странной нежностью целуя его в плечо.
Матрена Архиповна в молодости была приятна на взгляд, свежа, здорова, а главное - молода, так молода, что, оставшись вдовой двадцати пяти лет, страдала от избытка этой молодости и сил. Роста она была большого и силой с юных лет обладала не женской.
Князь Григорий Сенкулеевич тоже смолоду был и силен, и роста могучего, и нрава крутого, лютого; Матрена Архиповна не боярыней была, а вдовой купца именитого и богатого, и жениться на ней князь не женился, но она прожила у него в доме двадцать лет, словно жена, в церкви венчанная, и любила его, как только могла любить ее суровая натура.
Часто князь изменял своей подруге; в дом и пленниц вводил, и цыганок приваживал, но на все смотрела Матрена Архиповна сквозь пальцы, называя увлеченья князя забавой и не боясь, что кто–нибудь займет ее место в доме. Она потакала всем прихотям князя; часто своим изворотливым умом выручала его из беды и укрывала его преступления, которыми была богата необузданная жизнь Черкасского.
- А, чай, царь–то по головке не погладит, коль узнает, что ты его указ нарушил. В бой вступил, да еще в праздник! - сказала Матрена.
- Как ему узнать–то? - утирая бороду, спросил боярин. - Доселе не узнал, значит, и не узнает.
- То–то и есть! Стало быть, ворога–то твоего надо своим судом… чтобы никто не узнал?
- Вестимо.
- Не следовало и Пронскому князю говорить о нем.
При имени Пронского князь исподлобья глянул на свою сожительницу, зная, что она не любит Бориса Алексеевича.
- Не сказать нельзя было. Если бы я в беду попал, он все–таки вызволил бы.
- Разве что!
- Вот ждал его к обеду, да что–то не идет, - проговорил боярин, подымаясь из–за стола и с наслаждением потирая свой вздутый живот. - Сыт! Бог напитал - никто не видал, а кто и видел, тот не обидел!
- Кто тебя, сокола, обидит! Кваску холодненького не изопьешь ли? - заботливо спросила домоправительница.
- Не вредно бы! - ответил боярин, разваливаясь на лавке.
- Сама схожу и принесу! - и Матрена вышла из столовой.
Боярин проводил ее долгим взглядом и прошептал:
- Ишь, как заботится, словно голубка вокруг голубя. Гм! Голубь! - он ухмыльнулся. - А того не знает, что я ей готовлю! Чай, осерчает?
Вернулась Матрена с круглым деревянным подносом, на котором стоял кувшин с квасом. Григорий Сенкулеевич припал толстыми губами прямо к кувшину.
- Смотри, князинька, не вредно ли? - осведомилась Матрена, но князь только промычал что–то в ответ.
Напившись до отвала, едва переводя дух, он отвел кувшин с квасом и повалился на лавку.
- Теперь соснешь маленечко?
- Гм! - промычал князь и тут же заснул. Матрена Архиповна села возле него и стала оберегать
сон своего повелителя. Раза два она грозно махнула вошедшему было убрать со стола служке и послала сказать, чтобы в доме все было тихо; боярин, мол, почивает после трапезы.
Но почивать князю удалось недолго. За окнами послышались звон колокольчиков и фырканье коней.
Матрена Архиповна тихонько поднялась с лавки и на цыпочках пошла вон. В дверях она столкнулась с бежавшим к ней мальчиком.
- Ты куда, постреленок? - шепотом спросила она.
- Князь Борис Алексеевич пожаловали! Сейчас будут здесь, велели упредить! - шепотом ответил казачок.
- Поди скажи, князь почивает… ужо князя Бориса примет. Ну чего, оголтелый, уставился?
- Боярин осерчают! - нерешительно возразил мальчик.
- На меня осерчает - не на тебя! Я в ответе буду!
Мальчик убежал, а Матрена вернулась на лавку и стала с любовью смотреть на спящего, прислушиваясь, не уехала ли тройка Пронского; но слабое позвякиванье колокольчиков, доносившееся с улицы, свидетельствовало, что князь еще здесь.
- Кто это говорит князю Пронскому: "Приди ужо!"? - раздался властный голос князя Бориса, и, распахнув двери, он вошел в комнату. - Это ты такой издал приказ, Григорий Сенкулеевич? - подбоченясь, грозно спросил он Черкасского.
А тот спросонок не мог понять, в чем дело, и, немилосердно зевая, протирал глаза.
- Князю Пронскому сказать: "ужо"! Да ты в уме, князь? Сам меня звал, да потом вдруг: "ужо"? Нет, князь, за такую обиду дешево не расплачиваются. И не чаял я, не гадал, что вместо родни ворогами станем…
- Стой, стой, князь! Ничего в толк не возьму, что гуторишь такое? - приходя в себя, спросил Черкасский. - Скажи толком, на что осерчал?
- Прислал ты сказать мальчонку, что, мол, "князь ужо тебя позовет, а теперь почивает, ступай, дескать, подобру–поздорову". Как же так,, князь? Или раздумал? Так лучше честью прямо скажи, а то негоже так по–басурмански…
- Ничего я не раздумал, ничего приказывать не велел. Спал я, тебя дожидаючи, это верно.
- Стало быть, мальчонка наврал! - засверкал Пронский глазами. - Ну, и быть же ему драным, - он хотел кликнуть казачка, но Матрена, выступив вперед, остановила его:
- Постой, князь, мальчонка не виноват. Я приказ этот послала.
- Ты? Так, стало быть, холопка приказы у тебя здесь дает? - злобно усмехнувшись, спросил Пронский.
Матрена гордо выпрямилась и с той же злобой ответила:
- Не холопка я, и тебе, княже, это ведомо! Приказ послала я потому, что князь тяжко болен был, силами еще не подобрался… Соснул он маленько, а тут его будят; ну, я и раздумала: дела–то ваши не ахти какие, время терпит, а ты не обессудишь… Вот только норов твой забыла…
- Ну, ладно, - перебил Черкасский, видимо недовольный перебранкой. - Ты, князь, прости ее, дуру; не обессудь: мне она добра хотела. А ты, Матрена, поклонись князю в пояс.
- Не виновата я пред князем! - упрямо возразила Матрена и, повернувшись, вышла из покоя.
- Избаловал ты ее, князь Григорий! - проговорил Пронский, проводив ее злобным взглядом.
- Больно верный она человек! - избегая взглядов Пронского, ответил князь.
- Думаешь, не знаю, что близкий она тебе человек. Глаз–то никому не отведешь! - с злой усмешкой продолжал Пронский.
- Д–да я и не отводил! - сконфузился Черкасский.
- Да не в том дело; а зачем бабе волю давать? Бабе дай палец - она захапает всю руку…
- Значит, теперь делу–то, сватовству–то, конец? - робко спросил Черкасский.
- А почему бы так?
- Ты осведомился насчет, значит, Матрешки моей. Так какой уж я теперь жених? - уныло ответил Черкасский. - Эх, бабы проклятущие, всегда все напутают! - вдруг озлобляясь, крикнул он.
- Это ты верно! - холодно возразил Пронский. - Но неужели ты думал, что я, просватав дочь, не знал, кому ее отдаю? - и он ядовито усмехнулся. - Женишка я ей выбрал отменного, долго выбирал… лучше тебя никого не нашел!
Черкасский самодовольно погладил свою бесцветную, жиденькую бороденку.
- Ты думаешь, не знал я о твоей зазнобе?
- Ну, какое уж! - протестовал Черкасский. - Старуха она!
- Знаю. Да домом и тобой во как ворочает! - и Пронский покрутил в воздухе рукой. - И девушками молоденькими тебя оделяет - я все знаю.
Как ни был свиреп и лют князь Григорий Сенкулеевич, но и его удивила страшная бессердечность князя Пронского, отдававшего свою единственную дочь за человека, заведомо распутного, сурового и уже почти старого.
Князь Пронский точно прочитал его мысли; он криво усмехнулся и ответил:
- Думаешь, мол, каков отец - зверь? А того не уразумеешь, что, значит, у отца причина есть свою дочь таким путем наказать.
- Ну уж, княже, не черт я в самом деле; женюсь на молодой, непорочной девице, остепенюсь наверно, разгул–то брошу. И заживем мы ладно!..
Пронский ухмыльнулся в бороду.
- Остепенишься в пятьдесят–то лет? Как же! Ну, да это дело не мое. Мое дело - выдать дочь замуж, а уж там ей видно будет, как с мужем жить.
- А что, она уже приехала? - заблистав узенькими глазками, спросил старый сластолюбец.
- Приехали вчера… она и… жена.
- Красивая дочка–то?
- Нельзя сказать чтобы очень, а недурна; да вот сам скоро увидишь. Посмотри, может, еще и не по нраву придется…
- Что ты, что ты, как это можно! - замахал руками боярин. - Молоденькая–то?
- Ну, так собирайся, что ли! - подымаясь со скамьи, сказал Пронский. - Лошади у ворот, мигом домчат.
Князь кликнул людей, переменил кафтан; он был уже в шубе и шапке, как вдруг его остановила Матрена Архиповна.
- Куда идешь, полоумный? - крикнула она. - Без разрешения лекаря в этакой–то морозище! Да не пущу я тебя, вот и все.
- Оставь, Матрена! - отводя ее руки, проговорил Черкасский. - Дело есть!
- Что ж, боярин, не скажешь какое? - насмешливо заметил ему Пронский, запахиваясь в шубу.
Черкасский грозно насупил брови, оттолкнул Матрену и пошел на крыльцо.
Пронский последовал за ним, даже не взглянув на мощную фигуру управительницы, растерянно выпучившей на него глаза. Она очнулась, когда раздался окрик кучера и звонко зазвенели бубенчики. Бояре уехали.
- А, так ты вот как! - погрозила Матрена кулаком. - Добро! Вспомянешь меня! И князь хорош! - размышляла она, идя к себе в светелку. - Я ли ему не служила, душу отдавала ему на потеху, всем его бесчинствам потакала, а он меня, как суку, от себя оттолкнул! И куда смутьян этот повез его? Должно быть, затеял что–нибудь неладное…