И сквозь одолевавший его сон ему мелькнули бледное лицо с большими серыми глазами, черная, развившаяся коса, разметанная по белым плечам, и послышался низкий грудной голос, шепчущий ему: "Князь, не замай! Невеста я Прохора! Руки на себя наложу! Ей–ей, руки наложу!" Но не послушался князь, зверь в нем говорил, и, не любя, погубил он человеческую душу. И теперь он отвернулся от окна, где сквозь кисейные занавески на него глянуло заходящее зимнее солнышко, глянуло и, точно застыдившись такого злодея, сейчас же спряталось за тучку.
- Дьявол! - крикнул он, стукнув чаркой по столу. - Ты что, вздумал шутки шутить со мной? Или жизнь не дорога стала? Давай вина!
Васька подскочил и долил чарку доверху.
Вдруг пришел холоп с докладом, что князя зовут к боярину Черкасскому, которого ранили утром на улице; думали было, что он кончается, но боярин пришел к вечеру в себя и послал за князем Борисом Алексеевичем.
- Есть лекарь у него? - спросил князь Пронский посланного. - Кто?
- Царский лекарь Стефан Симон! - ответил посланный. - Боярин дюже мучился… теперь полегчало.
- Кто же это его саданул?
- Неведомо. Андрюшка–кучер сказывал, чужеземец какой–то: боярин–де в кулачный бой хотел вступить…
- Чужеземец ранил? - спросил князь. - А ведомо кто?
Холоп отрицательно покачал головой.
- Хорошо, ступай, скажи боярину, скоро буду! - и, не поклонившись домочадцам, князь вышел в свои покои.
XII
ЗАГОВОР
В маленькой каморочке Ефрема было тихо, наступавшие сумерки чуть пробивались сквозь крошечное оконце и едва освещали сгорбленную фигуру старика над столом.
- Ефрем! Ефрем! - окликнул его кто–то шепотом в щелку двери. - Ты здесь?
- Здесь, что надоть? - слабым голосом ответил старик.
- Обедать чего не идешь? Остыло, поди, все.
- Я не хочу есть. Да кто тут? Входи, что ль!
- Попритчилось что? - прошмыгнув в дверь и садясь на лавку, спросил Васька Кривой. - Разве что случилось? Князинька–то чернее тучи пришел и уж пил, уж пил, куда только в него лезло? От Черкасского князя пришли звать. Сказывают, ранили.
При последних словах Ефрем поднял взор на говорившего.
- Так боярина, говоришь, дома нет? - оживившись, спросил он. - Ушел? А не сказывал, когда вернется?
- Велел вечерять в угловой готовить… Одному, чтобы плясуны и песенники были.
- Пропала моя головушка! - схватившись обеими руками за волосы, проговорил с надрывом Ефрем.
- Что так? Да говори, дед, в чем дело? Может, каким ни на есть советом и помогу тебе.
- Где уж мне помочь! Пропал, совсем пропал!
- Да ты расскажи. Знаешь, чай, что Васька Кривой - не ворог тебе? Рассказывай! Ты Ваську из беды вызволил, может, и он тебе на что–либо пригодится.
- Нет, Васенька, никому беде моей не помочь, супротив боярина никому не пойти! - и слезы потекли по морщинистым щекам ключника.
- И упрям же ты, как погляжу! - покрутил головой Васька. - Ну, отчего же не сказать? Хуже оттого не будет. Нет? Ну, так и говори.
- Срамотно.
- Эвона! Меня–то срамотно? Да нешто я видов не видал? И что ты, старик богобоязненный, срамотного наделать мог?
- Видно, прогневил я Бога.
- Ну, да ладно, будет уж причитать, сказывай знай! Или забыл, что князиньку я часом веселю, а часом и душой смущаю? Сегодня за обедом он смеется, зубы скалит, а я ему шасть на всю комнату: "Марья, мол, глазастая удавилась". Он побелел весь да как зарычит на меня!..
- А вправду Марья удавилась? - спросил Ефрем.
- Вправду. Утром по обедне! Взяла веревку и на крюке печном и удавилась. Дура–баба, известно! Онамеднись боярин–князинька ее, хамку, к себе в угловую звал… а сегодня она удавилась. Известно, хамка.
- Что ж, Васька, - глухо спросил старик, - по–твоему, у хамки и души нет?
- Известно - пар! - презрительно ответил Васька.
- А ты сам–то - не хамово отродье?
- Я–то? - гордо закинув лысую голову, проговорил Васька. - Я–то не весь хам; почитай, и во мне боярская кровь течет, да еще какая: Ромодановская–Стародубская!
Ефрем невольно улыбнулся этому смешному самозванству; он часто слышал, что Васька считал себя побочным сыном боярина Ромодановского, но плохо верил этому, потому что уж очень безобразен был отпрыск Ромодановских.
- Ты не смотри, что у меня глаз кривой да плешь во всю Красную площадь, - обидчиво заметил Васька, - в молодости девки на меня во как заглядывались!.. Ну, а как же ты–то? Не скажешь, какая кручина?
- Да что ты словно банный лист к мокрому месту пристал? Ну, князь Аришку в угловую зовет повечеру, - хриплым, надорванным шепотом докончил Ефрем.
Васька так и остался с открытым ртом и только моргал своим единым глазом.
- Арину Федосеевну… зовет? - наконец прошептал он. - Почему же ее? Или… люба?
- Давно зубы точит, да, вишь, мою старость жалел, ирод! - криво усмехнулся Ефрем.
- Провинился ты чем–либо?
- Провинился, провинился тем, что чуточку душу живую пожалел. Слушай, Васька! - вдруг освирепев, обратился старик к Кривому. - Заодно погибать! Хоть и ты, и я пособники были его богомерзким деяньям, зато, видно, и наказует меня Бог, да не хочу я, чтобы, меня погубя, он безвинную душу сгубил… До сей поры, кроме него да меня, раба смрадного, никто не знал, что в подземелье у него томится княжна польская! Больше года, сердечная, томится! Очень, бедная, мучается. И вот за то, что я многое открыл ей, он казнит меня казнью лютою: Аринушку мою, голубку чистую, погубить хочет, злодей. Крепился лютый до сей поры заслуги моей ради… а теперь… теперь, - голос старика оборвался, и он рукавом от кафтана вытер свои слезы.
- Мало ему девок свободных по Москве гуляет? - злобно спросил Васька.
- Чистую, знать, захотел.
- Арина Федосеевна не пойдет на то волею.
- Силком поволокут; нешто спрашивать станут?
Старик поник головой, а Васька задумчиво устремил свой кривой глаз на оконце.
Зимние сумерки уже давно окутали землю; на улицах трудно было различать друг друга, и все торопились скорее скрыться в дома, где уже зажигали огни и было тепло.
В доме князя Пронского было темно, как в могиле. Домочадцы разбрелись по своим комнатам, кто спал после обеда и до ужина, кто тихо, вполголоса, беседовал с кем–нибудь, а кто сидел пригорюнившись…
Дворня, зная, что боярин ходит мрачнее тучи, приуныла, и уже не слышно было разудалых песен.
Младший ключник Егорка, рослый парень, искал Ефрема, но, узнав от его внучки Ариши, что тот у себя в светелке молится Богу, побоялся нарушить покой старика. Все в доме знали, что, когда дедушка Ефрем молится у себя в светелке, его нельзя тревожить и что верно приключилось в доме что–нибудь особенное, злое и жестокое.
- А знаешь, дед, что я придумал? - нарушил наконец молчание Васька, обращаясь к Ефрему.
- Что? - безучастно спросил Ефрем.
- Поезжай–ка ты к боярыне Хитрово. Знаешь, чай? Да скажи ей про все про это - про Арину Федосеевну и все прочее…
Ефрем усмехнулся.
- Думаешь, она его проделок не знает? Все знает и все покрывает.
- И про полячку знает?
- А кто ж их разберет? Должно быть, знает.
- Я так смекаю - не знает она. Потому, это - не девка–холопка, эта княжеского рода сама будет, значит, супротивница, а боярыня ревнива и себялюбива; гордости ее к холопкам не будет, а к княжне заговорит. И это князинька беспременно смекнул и про княжну польскую ни словечка не молвил.
- А ежели молвил?
- Ну, что ж? Двум смертям не бывать, одной не миновать. Если он молвил, не сносить тебе своей седой головы, а если нет…
- Все едино. Княжну, может, этим спасу, а Аринушку…
- Кто знает, може, этим случаем и Арину Федосеевну вызволишь.
- Ни в жисть! Когда еще боярыня Хитрово узнает да когда княжну увидит, а тем временем Аринушка моя сгинет, вовсе сгинет.
- А и что ж за беда? - равнодушно заметил Васька. - Полюбовницей боярина сделается: тебе хорошо будет, да и ей, да и всем хорошо жить.
- То–то Марье хорошо жилось.
- Так ведь та дура, не сумела его под свою власть взять. Это уж их, бабье, дело.
- Взяла его боярыня, скажешь?
- А что ж, он ее здорово боится!
- Потому и боится, что она - сила при царе, а то бы он показал ей, как над ним силу брать. Нет уж, где моей Арине властвовать: целой бы уйти, и то хорошо!
- А уйдет! - вдруг радостно крикнул Васька.
- Как это? - не понял Ефрем. - В бегуны пойти? Ой, жизнь–то в бегунах тяжкая…
- Зачем в бегуны? Мы честью! Да ты, дедушка, не сумлевайся… коли Васька Кривой сказал, что Арина Федосеевна рук боярских минует, так и сбудется!
Ефрем подозрительно оглянул княжеского шута. Не привык он слышать от него такие речи.
- Ты что, парень, больно добр стал? - спросил он его. Васька вспыхнул до корней волос, но старик за темнотой не заметил этого и продолжал:
- Даром–то, знаю, ничего делать не будешь. А как ты сделаешь, что Аринка не будет княжьей полюбовницей?
- Как сделаю - мое дело, ты только помалкивай… Да вот еще: ступай к этой самой польской княжне и вели ей написать грамотку с жалобой, чтобы–де te боярыня Хитрово вызволила…
- Что ты, что ты! - замахал руками Ефрем. - Ума решился? Чтобы боярин нас за такое дело по суставчикам разобрал?
- Боярыня - ума палата, придумает, как ему глаза отвести…
- Да что нам княжна? Своя шкура дороже, из–за нее вот в беду попал, прости Господи!..
- Из–за нее попал, из–за нее и спасешься. Иди знай! Что это ты освирепел вдруг? - спросил Васька.