- Что верно, то верно, - подтвердил генерал. - Батяня-то мой зимой и летом босой ходил. Кожа на ногах - хоть на подошвы к сапогам. Пришел как-то в бобровскую кузню за гранатами, которые он партизанам носил... Это мне кузнец рассказывал. Пришел и наступил нечаянно на раскаленный обрубок железа. Дым повалил, а ему хоть бы что. "Сгоришь к чертовой бабушке!" - кричит ему кузнец, а батяня ответствует хладнокровно: "А ты не разбрасывай свои железки".
Гришка хитровато поглядел на деда Ферапонта и шепнул дяде Сереже:
- А я знаю, почему дедушка куфайку не снимает: у него рубашки под низом нет. Он ее за жмых променял...
- Цыц, болтушка! - озлился старик. - Есть на мне теперича рубаха. С енеральского плеча...
У Державиных Иволгин почувствовал себя как дома - вроде бы побывал в Кленах. Перед глазами встала родная хатенка на самом краю деревни. Напротив - отцовская бревенчатая кузница с единственным оконцем. Осенью крышу кузницы заметало кленовыми листьями, и она походила на сказочную избушку на куриных лапках, на собачьих пятках.
Весенними вечерами кленовские мужики и бабы толковали на завалинках о посевах и покосах. Сережка с такими же вот сорванцами, как Гришка, гонял хворостиной майских жуков. Потом мать загоняла его в избу, поила в потемках парным молоком, смазывала простоквашей ноги в цыпках, и он уходил с отцом на сеновал спать.
Державин набил маленькую трубку "золотым руном" и, прежде чем прикурить, попросил у Иволгина его командировочное предписание.
- Э, сынок! А форсировать Амур тебе не придется, служить будешь в наших забайкальских краях - как раз там, где отец воевал.
- Тоже неплохо, - деловито заметил Иволгин. - Какая разница, откуда бить самурая? Лишь бы бить.
- Так-то так, да бабушка надвое сказала. - Державин примял пальцем вздувшийся в трубке табак, кивнул на свой потертый кожаный чемодан: - Сам везу на восток чемодан фронтового опыта. А понадобится ли - не знаю.
- Сомневаетесь, значит? А неплохо бы навестить Порт-Артур - снять с креста распятую там Россию, - помечтал Иволгин и начал рассказывать о выпускном вечере, о дирижере Шатрове.
- Снимать с креста Россию ты опоздал, мил человек, - ответил Державин. - Мы в семнадцатом году ее оттуда сняли. Беда в том, что самураи и теперь нам житья не дают. Хотят всю Азию распять - половину земного шара! Вот ее-то надо вызволить из беды.
Разговорились о Шатрове и его вальсе "На сопках Маньчжурии". Державин был весьма удивлен, узнав, что автор знаменитого вальса жив, да еще служит в армии. Но еще больше удивился тому, что Шатров знает героя Мукдена Мещерского - знаменитого подпоручика, который поднял остатки полка в штыковую атаку.
- Вы тоже его знали? - поразился Иволгин.
- Я узнал его позже - в гражданскую воевали вместе. А потом наши пути разошлись. Крушение потерпел штабс-капитан Мещерский.
- Расскажите, товарищ генерал! - загорелся Иволгин.
Державин молча глядел в окно на проплывавшую в молочном тумане сибирскую тайгу.
- Да, брат, крушение... - сказал он наконец. - А человек был храбрый. Он перешел со своей батареей на нашу сторону под Хабаровском. "Не хочу, говорит, служить белой гвардии - она Россию продает японцам". За отвагу и мужество прозвали его Мстиславом Удалым. Но был у нашего удальца один недостаток - чрезмерное самолюбие. Это и погубило его. Наш командир полка - он был из бывших унтер-офицеров - дает Мстиславу приказ, а тот кочевряжится. Как, дескать, так? Он, штабс-капитан, будет подчиняться унтеру! Слово за слово - Мещерскому пригрозили переводом в интенданты - за недисциплинированность. И тут герой наш закусил удила. Его, героя Мукдена, кавалера ордена Станислава с мечами, - в интенданты! И не придумал ничего лучшего, как бежать в Маньчжурию.
Державин рассказывал о побеге.
...Выдалась. ветреная, дождливая ночь. Мещерский ворвался в палатку и торопливо стал собирать свои пожитки.
- Бежим вместе, Георгий! Я нашел китайца, он перевезет нас на тот берег.
- Ты с ума сошел! Опомнись! Перемелется - мука будет, - попробовал отговорить его Державин.
- Все пропало, Георгий! Полками командуют унтеры, фронтами - прапорщики... Пропала армия! Погибла Россия!
Он схватил свои вещи, выскочил из палатки. Державин кинулся следом, чтобы удержать Мещерского.
Они очутились на берегу Амура. В темной мгле шумел дождь, плескались черные, как деготь, волны. У ракитного куста хлюпала лодка, в ней сидел, вобрав голову в плечи, китаец. Мещерский сунул ему свой серебряный портсигар, торопливо вскочил в лодку.
- Ты не сделаешь этого! - крикнул Державин и в отчаянии выхватил из ножен шашку.
Китаец налег на весла, лодка нырнула в сырую ночную мглу...
Дед Ферапонт вначале рассеянно слушал сына, даже задремал, но потом встрепенулся, стукнул костылем о пол, гневно спросил:
- Как же ты не зарубил его, подлеца?
- Да вот так получилось, батяня. Не сумел... Шашкой не достал, а револьвера при мне не оказалось. Отговорить думал...
- Разиня!
Иволгин смущенно улыбнулся: как можно так дерзить генералу, перед которым стоят навытяжку целые полки! Заметив его смущение, Державин сказал, кивнув на деда Ферапонта:
- Крутой у меня родитель - критикует, невзирая на генеральские погоны. Он и костылем может врезать...
Генерал прислонился к стенке и долго сидел молча, разглядывая лейтенанта. Потом заговорил снова:
- Между прочим, когда мы вышли в сорок четвертом на государственную границу, вспомнился мне Мещерский. Захотелось спросить у него: "Что, господин штабс-капитан, погибла без тебя Россия?" Она не только не погибла - сама весь мир спасла.
- Не весь еще, - с сожалением заметил Иволгин. - Нет венца, как говорил наш дирижер Илья Алексеевич.
- Да, красиво сказал твой дирижер. Венца нет. Только нам теперь, пожалуй, не до украшений.
Дед Ферапонт приоткрыл глаза, повернул голову.
- Про рубаху мальчишка верно калякал, - сказал он. - Только нет ее на мне оттого, что немец в дом пришел.
- Про немца, батяня, говорить теперь нечего. Ты вот скажи, что с японцем делать?
- Я про него и говорю. Гляди не прозевай его, как того капитана.
- А все-таки?
- Отстань, не моего ума дело. Я тебе только по-нашему, на-охотничьи, скажу. Да ты и сам должон знать. Где волка бить надобно? В степных балках его бьют да в лесных сограх. Охотник не будет дожидаться, пока зверь в овечью кошару заберется. Дороговато это нам обходится, сынок. Дороговато... Вот ты и смекай, коль енералом работаешь...
IV
"Пятьсот веселый" остановился на станции Байкал. Иволгин дернул вниз вагонное окно, удивленно заморгал глазами. Перед ним разливалась, поблескивая небесной лазурью, зеркальная водная гладь. Справа к озеру подступали, отражаясь в прозрачной воде, зеленые горы. Все здесь было таким чистым и ярким - дух захватывало.
- Вот это красотища! - разом выдохнул он.
- Чудо природы, - заметил генерал и хитровато улыбнулся. - Недаром на сию благодать японцы зарятся. Близок локоть, да не укусишь.
Маленькая станция была переполнена матросами, повсюду чернели бушлаты, полосатились тельняшки, вились на ветру ленточки бескозырок, будто в морском порту, куда только что пришвартовался корабль. В стороне стоял длинный эшелон. На одной из теплушек было написано, видно для маскировки: "Достроим город юности - Комсомольск!"
У эшелона заливалась охрипшая гармонь и слышался дробный перестук каблуков.
Иволгин нащупал в кармане помятый червонец, сбегал к торговому навесу и купил пару копченых, коричнево-золотистых омулей. Назад шел вдоль матросского эшелона, внимательно оглядывая попадавшихся на глаза моряков. Присматривался неспроста. Еще в начале войны в Брянских лесах судьба свела его с матросом Чайкой, которому он многим был обязан, и теперь, завидев парня в бескозырке, он невольно думал: "А вдруг Чайка?" Конечно, он понимал: искать на этой станции Чайку нелепо, но мало ли какой случай может выйти? Моряков, видно, перебрасывают с действующих флотов на Тихий океан. В самую пору Чайке быть здесь.
Едва Иволгин подошел к веселому матросскому кружку, как свистнул паровоз и матросы с криком "Полундра!" устремились к эшелону. Один плечистый матрос, пробегая мимо Иволгина, едва не сбил его с ног. Фигурой он был как будто похож на Чайку: такая же крутая шея, оттопыренные в стороны, будто вывернутые, локти.
- Чайка! - крикнул Иволгин, рванувшись за ним.
Матрос вскочил на ступеньку вагона, обернулся, показав в широкой незнакомой улыбке редкие зубы, сказал глуховатым голосом:
- Обозналась, пехота. Чайки над Байкалом - вон они!
Из теплушек полилась песня:
Наверх вы, товарищи, все по местам.
Последний парад наступает.
С высокого берега, по которому был проложен железнодорожный путь, песня падала на зеркальную гладь озера и утихала, будто растворялась в воде:
Лишь волны морские прославят навек
Геройскую гибель "Варяга"...
Иволгин вернулся в свой вагон невеселым, задумчивым. Похожий на Чайку матрос разбудил воспоминания о первом военном лете - горьком, дымном.
...Утренний лес окутан густым сизым туманом. Березы и осины словно замерли, чуть слышно шуршали сосны, разбросав в стороны свои разлапистые ветви.
Спавшего на пахучей сосновой хвое Сережку разбудил прибежавший откуда-то Игренька - батькин конь. Он тревожно храпел, греб копытами землю.
- Игренька, Игреня-а, - потянулся к нему спросонья Сережка.
Конь притронулся губами к знакомой руке и сразу успокоился. Полегчало на душе и у Сережки: все-таки не один в глухом лесу.